Жизнь была не сахар, но жизнь была

Приходил с мороза, в порог стучал
Мягким валенком да в рукавицы хлопал:
«Что на улицу не идёшь, внуча?
Посмотри, какие летают хлопья!»

Мчит зима, позёмкою пыля...

Белой рябью скрыло дом соседний –
Как же поступь снежная легка!
Только снег тебе и собеседник,
Потому что сам без языка.

Девочке дали комок пластилина

Девочке дали комок пластилина.
Лепит ребёнок людей и дома.
Люди когда-то лепились из глины,
Девочка справится с этим сама.

Солнечное масло

Вот двор, вот старенький подъезд –
Вся дверь в кошачьих междометках.
Вот старый клён, подлец, подлез,
Гнёт козырёк упругой веткой.

Напишите мне кто-нибудь бумажное письмецо

Напишите мне кто-нибудь бумажное письмецо.
С тонким запахом мёда, полыни и огурцов,
Набросайте в него незлобивых сплетен,
Липкий краешек у конверта заклейте…

Жаль минуты – потому не спится

Дождик ночью то скулил, то плакал,
и листва умытая мокра.
Дедова соломенная шляпа
На востоке показала край.

Всё будет ложь, а сбудется не много...

Приморской ночью низких звёзд без счёта,
Но это позже, а пока – закат.
Антоновки горят тугие щёки,
Подсвечивая снизу облака.

Хочется благодати – выйди в июнь из дома

Мой пьяный друг смеётся, идиот,
Внушая мне, мол, нечего бояться,
А я сжимаюсь, словно кожа тсантса,
И, больше чем уверена – друг врёт.

Наталья Возжаева: «”Родная Кубань” – это о “влюблённости” в русский народ»

«Родная Кубань» – единственный литературно-исторический журнал в Краснодарском крае. Создан в лучших традициях «толстых» журналов. Для «Родной Кубани» нет запретных тем, но есть темы приоритетные. Это проблемы веры, казачества, образования, культуры, истории, политики, молодежи.

Изящная такая бессловесность

Изящная такая бессловесность.
В безветренности падая отвесно,
Подробный дождь бубнит о чем-то нудно.
На море штиль. Оранжевое судно

Байкал накинет снежный капюшон...

Отчего печальная ты, Ганжил?
– Онемел, остыл костяной варган.
Где улыбка ласковая, скажи?
– Унесла холодная Селенга.

А снег всё валит, глупый, не стихая...

На тонком слое выпавшего снега
Следы, следы, следы, ещё следы.
Плывут из супермаркета телеги–
Почти шаланды, полные еды.

В похмелье городок, неряшливая площадь...

В похмелье городок, неряшливая площадь,
И памятник сидит в помёте голубей.
Напялив на себя что потеплей и проще,
Иду гулять туда, где нет почти людей.

Человечьих душ кочевье...

А представлялась так зима:
На белом снегири.
На деле – морось ли туман,
Поди-ка разбери.

Ведущие свой маленький ковчег...

Такого не бывало в январе,
Такого не припомню января.
Земля дала весьма заметный крен,
И было жутко, честно говоря.
И было странно, что ещё мы есть...

Время всё мотает в клубок минуты...

В служебное стучусь: мол, вот, не спится.
Ответный взгляд оправданно-свинцов.
С натугой надевает проводница
Улыбку на помятое лицо.

Укладывал господь спокойствие и тишь...

Умрёшь от красоты почти невыносимой,
Успев подумать: жаль… как скоротечно…что ж…
Но солнце-Елисей, дотронется незримо,
И ты, чихнув семь раз, задышишь, оживёшь.

Показалось – есть на земле покой...

Ветер какой-то, не по-осеннему юный.
Шарится в листьях глицинии, паразит.
Вечер какой-то, не по-осеннему лунный.

Я умираю в центре, на Тверской...

Я умираю в центре, на Тверской,
Они — на Угледарском направлении.
Москва, скажи, затеяно на кой
Тобой всё это светопреставление?

И сон как жизнь, а, может, жизнь, как сон...

Всё просто, Боже мой, ну как всё просто!
Пучком из лыка выбелен забор,
Ватажка кур, толкущихся на просе,
Очеловечивает прицерковный двор.

Поймёшь, что жизнь не обнулить...

Что мне нападки и хула–
Закрою, где сквозит.
Мой дом уютен, как халат,
И так же неказист.

И мир был тесен, ласков и упруг...

А в Ялте дождь. Штриховка кипарисов
Отчётливей и, выкрашенный в медь,
На серой гальке взял и развалился,
Заснув надолго, каменный медведь.

Твоя весна моё убежище...

А у тебя весна на мордочку
Стряхнула солнечную кисть.
Подснежники сидят на корточках
И смотрят в голубую высь.

И снова я беру себя в кавычки...

Какой неповторимый выпал снег,
В своей неповторимости не новый,
И льнёт к губам невысказанным словом,
И тут же тает. Что мне делать с ней,
С ненужностью моей, моей бедой?

Мы приводили к тебе упырей...

Мы приводили к тебе упырей,
Жалких, убогих и духом, и телом.
Мы говорили тебе: пожалей.
Верила нам, привечала, жалела.

Ты для меня что в поле дверь...

Ты для меня что в поле дверь
В ромашковых стадах.
И нет ключей, но мне теперь
Одна судьба – туда.

О грусти говорить, о счастье, о любви...

Снимите микрофон. Я говорю в людей.
Меня услышат те, кому дано услышать,
Кто слышит тихий звук, с которым по воде
Расходятся круги. Пожалуйста, потише.

Всё скрытое, что помогает жить...

Ладонью тёплой ветерок
Взъерошивает нежно,
Как на макушке вихорок,
Рой лепестков черешни.

В приморском городе... 

В приморском городе рассветы хороши. 
Тихи, благословенны и интимны. 
Такие утра часто даришь ты мне, 
Июль – макушка лета. Не спеши 

Переписать, переболеть, переиначить... 

Не разглядеть сквозь пелену 
Небесной зыби. 
Зима включает тишину 
Для безъязыких. 

О грусти говорить, о счастье, о любви...

Всё просто, Боже мой, ну как всё просто!
Пучком из лыка выбелен забор,
Ватажка кур, толкущихся на просе,
Очеловечивает прицерковный двор.

Городкоторогонет 

Ты бродишь одна тут и думаешь горько о том, 
Кто кутал тебя в этот город душистый и тёплый, 
Сдувая с волос твоих тополя нежные хлопья. 
Сейчас этот город разбухшим от влаги пальто 

Где нет имени, адреса, боли, сегодня, вчера...

Послушай, посиди со мной немного 
И помолчи, мне нравится молчать. 
Я выпросила пять минут у бога 
И с чертом сторговалась – двадцать пять. 

Казалось, что у лета смерти нет...

Мне снится берег иногда, 
Глубокий след коровий, 
И Сунжи мутная вода, 
Шиповник цвета крови, 

Да мне к вам рано... 

В детстве были свободные, словно птицы. 
Наше небо трассерами – на границы, 
Да у каждого – разного цвета знамя, 
А Господь отвлёкся на время, был занят. 

Что любовь? Вода в пригоршне…

Друг о друге небо молим. 
Дым – ромашковые сны. 
Уж пошли гулять на воле 
Дочки наши да сыны.