Весеннее

Всё затаилось, словно перед боем.
Предчувствие – готовится бросок.
Так беззащитно робко-голубое,
Подчёркнутое белой полосой,

Так на виду, аж под ребром заныло.
Но эту битву выиграет мир –
У горлинок такие позывные,
Что нежность переполнила эфир.

А неподвижный воздух лёгок, жидок,
Ещё совсем прозрачные леса.
И может потому так неожидан
Подснежниковый вежливый десант.


суммируй

Суммируй силуэты воробьёв,
нагие ветки, ветер, пыль суммируй.
Мир полон ерундою до краёв,
хотя кто знает, где края у мира.
Поди пойми, что ерунда – что нет.
Трезвонят колоколенки тюльпанов,
идёшь на звук, на запах и на цвет –
вот и иди, и всё идёт по плану.
Короче сон, а тут ещё весна
котёнком тёплым норовит под куртку.
Запоминай все мелочи: от сна
до в луже разомлевшего окурка.
Складируй всё в карман, рюкзак, строку,
а на черта – да ладно, пригодится.
А если нет – простится дураку.
Господь прощает дуракам и птицам.

мартовское

Эта мартовская эклектика –
от гольства и до щегольства.
Вот младенцами из конвертиков
плотных почек глядит листва,
размякает сугроб сухариком,
оседает – сойдёт на нет –
вон глазеет толпа мускариков,
вот нарциссы включают цвет.
Смерти нет, а и есть – не верится.
Всё шевелится, всё звучит.
Подростковую хрупкость деревца
гладят ласковые лучи,
виноград тянет соки лозами,
дышит первым теплом земля.
И от крокусов нежно-розовых
до слезы не отводишь взгляд.

Вернувшийся

«О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле…» (А. Блок)


Мы за столом «о доблестях , о славе, о подвигах на горестной земле»… Наш друг сидел, но словно бы не с нами. Потрескивали угольки в золе. Наш друг курил, курил весь долгий вечер, наш друг смотрел в себя, а не вокруг. Он попросил налить чего покрепче и стопку грел, не опрокинув. Вдруг, он, оглядев уютное застолье, натянуто в улыбку рот скривил
и тихо попросил: «Натаха, спой мне. Верней, прочти. Но только о любви. Но только о беседке с тусклой лампой, о мотыльках, о жимолости спой, спой о песчаных пляжах под Анапой и, может быть, и я спою с тобой.»
Я пела, ну, вернее, я читала. Мелькал в беседке мотыльковый свет, а он сидел и в сад молчал устало.
Расцветший сад молчал ему в ответ.


***
Смешно. Отец покрасил в розовый
скамейку в розовых кустах.
Была шершава и занозлива –
теперь стоит такая – ах!
Какие поросячьи нежности,
ну, право слово, детский сад.
И вот, сияющая свежестью,
Средь изумлённых роз «краса».
Зачем? Кому? Мы о практичности,
О «маркости», в конце концов.
– Ну, расчирикались по-птичьи тут,
не спорить с мужем и отцом!
Такой девчачий цвет для девочек, –
на маму с нежностью глядит.
На грядке лук пускает стрелочки,
и пляшет лето впереди.

Пион

Он распустился за ночь воскресенья
и сам собой воздвигся на престол.
Не выдержав пиона вознесенье,
завидовал цветочный люд простой.
Высокий, а они шуршат «надменный»,
осанистый – они шипят «гордец».
Судачат о короне белопенной:
«Осыплется и красоте конец».
А я не дам увидеть мелкой черни,
как увядает, облетает стать.
И в злом луче багрово-предвечернем
возьму и срежу царственность куста.
В хрустальный склеп я набираю воду,
и в комнате плывёт печаль и мёд.
В расцвете красоты, немой и гордый,
он воду пьёт, не ведая, что мёртв.

***
Нам врёт весна цветами и дроздами,
беспечностью кафешек, голью пляжей,
к теплу стремящимися поездами.
Какая ложь. Верней, какая лажа
всё принимать за чистую монету –
есть круассан, пить шоколадный латте.
Война идёт, идёт война по свету
в весеннем первоцветном маскхалате.
Не разбирая, прёт, зараза, через
нас, однодневок. Не поймём, покуда
нам врёт она, надев на лысый череп
Венок из одуванчиков, паскуда.


Вербное

Твоя ладонь мала в моей руке.
Ты и сама – ещё чуть-чуть до метра.
Старушка ветви кутает в пакет
и облака спасаются от ветра.
И поползут ребёнки облаков
по вербе и замрут на тонких ветках.
Ты спросишь:
«Бог какой?»
«Бог – Он таков..» –
и замолчу, не находя ответа.
А ты мне скажешь: «Он такой, как дед.
Он любит сад и веточки сажает.»
Малышка, кто внушил тебе ответ
короткий и всемудрый, как скрижали? 

^Илл.