***

Такого не бывало в январе,
Такого не припомню января.
Земля дала весьма заметный крен,
И было жутко, честно говоря.
И было странно, что ещё мы есть,
Не смыты и не сломлены ничем,
Хранящие подаренное днесь,
Ведущие свой маленький ковчег.
Сегодня поливало будь здоров,
И гром катился, словно медный таз.
Гроза притихла. Между облаков
Звезда зажглась.

***

ломаю хлеб

Ломаю хлеб, кормлю народ летучий.
Крошить батон - смешно, крошу багет.
Природа ненавидеть не научит,
Ей до людских забав и дела нет.
Пока тут кучно мрут за мир и веру,
Крылатые границ не признают.
Им жарко и они летят на север,
А холодно – они летят на юг.
Тяну ладонь, страдательный заложник,
Озябшим птахам мякиша кусок.
Прикладываю, словно подорожник,
К страданию приставочное «со».
Какое #непоймизачто проклятье –
Жалеть живущих не перестаёт
Живое сердце, мягкое, как мятлик.
Никчёмное, нелепое моё.

***

Спускаюсь вниз, на кухоньке свежо.
Свет фонаря на стенке отражён.
Цок-цок.. , но звук не вызывает страх.
Похоже мышь, но мышь на каблуках.
О стену трутся, силятся войти
Мороз и ветер. Пять, но без пяти.
Сижу, дрожу, вода кипит пока:
Ну, мышь. Но почему на каблуках?
На запах кофе спустишься ко мне,
Фонарь пятно качает на стене.
Скажу про мышь. «Чушь, - скажешь, - не неси, смешная,
Это цокают часы.»
Притянешь и суммируешь с собой.
В системе мировой ошибка, сбой.
Бессонницей легко извлечены
Две маленьких больших величины.

Целуемся, пятно на стенке тухнет,
И мышь в коробку складывает туфли.

***

Посыпал первый снег–ну, здравствуйте, с почином.
Вхожу в притихший дом–пристанище моё.
Там на кровати спит мой собственный мужчина,
Но собственность свою он вряд ли признаёт.
Как больно видеть льва в окружности манежа–
Горящий обруч, кнут и властное «алле».
Неистовый мой зверь, отзывчивый на нежность,
Из непокорных ты последний на Земле.
Мне жаль тебя будить –так спят щенки и дети,
Вдруг выпав из игры, раскинувшись во сне.
За приручённых мы, как водится, в ответе.
Мужчина тихо спал.
Сливался с небом снег.

***

На высоте седьмого этажа
Кровать плыла, как белая баржа.
Обнявшись и по-детски ноги свесив,
Сидели двое в белом поднебесье.

Высокий Берег, кладбище, маяк.
Анапский бриз завёртывал края
Двуспального размаха одеяла.
Кровать плыла, но иногда взлетала.
А после снова медленно плыла,
Пока в один закутавшись халат,
Делили яблоко, дразня голодных чаек,
Те двое, высоты не замечая.

Всё было просторечно и легко,
А на земле, ну той, что далеко,
Найдётся тот, кто непременно скажет:
«Кровать-баржа? Позвольте, надо «баржа».