Всё скрытое, что помогает жить...

Он удивит меня...

Меня не будет здесь – так падают в запой.
Неделя или две – привет, нескучный градус.
Ты не стыди меня, оставь меня в поко...
Ей-богу, в этом есть не светлая, но радость.

Зайду в себя, как в дом, притихший и пустой
Заходят, возвратясь из серости больницы.
Он удивит меня внезапной чистотой,
И тем, что я ещё сумела удивиться.

Тут всё осталось так, как много лет тому,
Когда звенели в окнах ласковые ливни,
Когда впускала свет, гоняя полутьму,
И тишина была весомей говорильни.

И можно просто быть наедине с собой,
Смотреть, как на огонь, смотреть не насмотреться,
Как набирает сок и расцветает боль
В аляпистом кашпо пластмассового сердца.

Прости меня, мой храм, прости пресветлый дом.
Встречай меня, «включай» свирель сверчка за печкой.
Благодарю тебя за верность и за то,
Что сохранил души чуть дышащую свечку.


Бытовое


В момент , когда из тучи выпал гром
И грохнул так, что звякнули тарелки,
Весь дом присел и сжался, тонко тренькнув,
Как на колки натянутым нутром.

Подкошен ливнем враз, примятый сад
Весь так и сник в молитвенном поклоне,
И ты, втянув меня на подоконник,
Сказал: мы поднимаем паруса.

Что это смерть, конец, потоп, финал.
Из тварей только мы, да кот – и хватит.
Я хохотала, путаясь в халате,
А ты вращал невидимый штурвал.

Качнулся дом, свет, подмигнув, погас,
В душистых водах ирисов и лилий
Два плюс один – как без кота? – мы плыли,
Кот улыбался, снисходя до нас.

И точно думал: суета сует
Все эти грозы, залповые ливни,
Твои внезапные признания в любви мне...
Что смерти нет.

Причастие

Ладонью тёплой ветерок
Взъерошивает нежно,
Как на макушке вихорок,
Рой лепестков черешни.

Следя за пляской мелюзги,
От суеты далёк ты.
Вдруг сядет бабочка на сгиб
Расслабленного локтя.

И стебелёк засунув в рот,
Ты смотришь с интересом –
Ребёнок лошади идёт
На помочах небесных.

Букашек смахивая взвесь
Лениво и блаженно,
Подумаешь: Он точно есть
В ближайшем окруженье.

Он тень от бабочки на мне,
Он звон пичуг, Он солнце.
И мы сидим спина к спине –
Под ним трава не мнётся

Поймёшь, что жизнь не обнулить
И не начать сначала,
И самой сильной из молитв
Окажется молчанье.

К Нему

Что мне осталось? Беседка, вино и друг.
Будем сидеть до утра, вести разговоры.
Друг черенком от вилки рисует круг,
Всё философствует, я же ему – о море.
Мол, посмотри, до него тут рукой подать,
Если дворами – короче. Каштан в соцветьях
Белых и розовых. Всё здесь ведёт туда,
К самому чёрному морю из всех на свете.
Брось сигарету, предчувствуй его, вдыхай.
Ближе к рассвету земля и асфальт сыреют,
Улица заспана, словно дитя, тиха,
И одуряюще пахнут кусты спиреи.

Город в такое время похож на храм.
Ладаном дышат свечи густых акаций.
Выплывет бриг золотой и опустит трап,
Но по нему не спуститься и не подняться.

Всё, что почувствуешь, то не постичь уму.
Даже у нас, у «махровых» таких безверцев,
Боговым звоном заколоколит сердце.
Брось сигарету, друг мой, пойдём к Нему.

Васастан

Она любила Карлсона, и он
К ней, вроде, был немного благосклонен.
И прилетал на маленький балкон,
И было им не тесно на балконе.
И рвался в темень, как в морскую синь,
Кораблик-сердце–стапеля скрипели.
Ждала его, пока его носил
В каких-то ясенях его пропеллер.
Она была, конечно же, «Малыш»
И втихаря мечтала о собаке.
Блестели щёки васастанских крыш...
Обнять бы пса. Обнять и тихо плакать.
Всё пустяки, житейские дела:
Жужжит моторчик, улетает счастье.
Пока она сидела и ждала,
По крышам шла сияющая Астрид.

Тебе

Пускай пустеет наших дней поленница.
Горят, в костре негаснущем, горят...
Смотри, как тополя в июне пенятся
Воспоминаньем снега декабря.
Что возраст? Звук, пока не отразит его
Серебряная, тающая мгла.
О нём напомнят строго и пронзительно
Правдивые до жути зеркала.
А ты пройди, не подавая повода,
Не глядя в них и я тогда смогу
Тебя уверить, что ещё мы молоды.
Солгу, но как прекрасно я солгу.

Жёлудь

А когда на дно утянет разбитый остов,
Волны выбросят человека на тихий остров.
И в одеждах, от моря-горя тяжёлых,
Он в кармане нащупает-вынет на свет жёлудь.
Раскопает лунку, кинет его туда.
И вот с этой минуты станет расти беда.
Всё сначала невинно – в небо росток-палец,
А потом зайчиху сильно полюбит заяц,
И родится зайчонок странный –сердечком грудка.
Он какого-то черта лихо проглотит утку,
У которой внутри, в обкатанном яйце,
На иголке смерть, на самом её конце.
Человек, принёсший на остров жёлудь,
Где пустынный берег белой волной изжёван,
Сколотил из досок и щеп сундук
И повесил этот сундук на дуб.
В сундуке, естественно, спрятал всех.
И дубок попёр очень резво вверх.

Жизнь не жизнь, но, как бы и не посметь
Самому решиться тревожить смерть.

Красный божий глаз каждый вечер в щель
Между облаков смотрит, как кощей
Ждёт кого-то, кто бы разбил сундук,
Тупо смотрит в море, седой дундук.

Так бегут года, так летят века,
Дуб вершиной трогает облака.
Человек сидит у воды. Живой.
...Ни-ко-го.

Простыми словами

Плывут, плывут по небу каравеллы,
Верёвочные трапы волоча,
А мы стоим под клёном порыжелым,
И я касаюсь твоего плеча.

Мой ласковый, мой чокнутый, мой нежный,
Смотри, уходят в небо корабли.
Нас выбросит когда-то центробежной
С вращающейся, как юла, земли.

Но здесь ещё пока такая осень,
Что Бог с ним с этим белым декабрём.
Конечно, будет всё, но после, после...
А может мы и после не умрём.

Пусть замкнуты в несовершенной плоти,
Держи меня и за меня держись.
Кленовый улетает вертолётик
Так неизменно, так печально. Вниз.

Йо-хо-хо!

Когда не то чтобы блажен,
Но придурь слегонца заметна,
Презрев законы О-Бэ-Жэ,
Плывёшь в кораблике газетном.

Такая разная вода–
То тишь да гладь, то шторм закрутит,
Но хуже не было, когда
Борта дырявил чей-то прутик.

Придурковатый и лихой,
Сопротивлялся быть ведомым.
Воскликнешь громко «Йо-хо-хо!»
И потрясёшь бутылкой рома.

Так, с матючком (не без того),
Но зла не ведая ни грамма,
На свой заветный островок
По звёздам движешься упрямо.

И не за внешность – за испод,
За то, что не открыто взгляду,
Тебя неласковый господь
По маковке ночами гладит.

Прозрачные

Хорошо, что пустеют пляжи.
Это как проводить гостей –
Дверь закроешь, вздохнёшь и ляжешь,
Наконец-то, пластом в постель.
В этом месте безлюдно вовсе,
Чаек высыпала крупа,
Да ползут потихоньку в осень
Тени облачных черепах.
От волны удирают крачки
Так забавно. Так грустно мне.
Посмотри, мы уже прозрачны,
Скоро-скоро сойдём на нет.
Пахнет морем, вином, арбузом,
Гладит солнце макушки дюн.
А давай-ка напьёмся в зюзю,
Как бывало в далёкой юн...
Окосевшее солнце, чтобы
Завалилось за окоём,
Чтобы выкрутил нежно штопор
Сердце розовое моё.

Под снос

Двор. Щербатые заборики
Хороводятся у клумб.
Непогодится, вот горе-то!
Струи льются по стеклу.
Слёзы не смахнуть, не вытереть
На обратной стороне.
Наблюдаю подозрителем –
Не сойдёт ли дождь на нет.
В липе громкие воробыши
Распушились, онемев.
Время, как же ты торопишься,
Стрелки двигая к зиме.
Птицы добрые, чо деется?!
Кто-то высвистнет в тиши.
Разбазаривает деревце
Золотые кругляши.

Липа встряхивала ветками,
Ночь пришла, но не спалось.
В маленьком нес-частном секторе,
Уготованном под снос.

Отлив

Когда отлив, становится видна
До розовых рачков вся тайна дна.
Так схлынувшее чувство обнажит
Всё скрытое, что помогает жить,
И мир неряшлив кажется и зол,
Как водорослей путанный узор.
И стискиваешь губы, как моллюск,
Солоноватый ощущая вкус
Последних высыхающих подтёков.
И крабик улепётывает боком.

Суджук-Кале

Такое время– не поймёшь:
Предночье или поствечерье.
Базар–ногайское кочевье,
Луна–серебряная брошь.

Букашки-люди егозят
Среди слоновьих ног высоток.
Приморский рынок–сорок соток–
Кипит, как сотни лет назад.

Голодная, как сто чертей,
Прочёсываю междурядье.
В Луне мерещатся оладьи
Под гулкий ропот в животе.

Лаваш, чурчхела, шаурма,
Приправ нескромные развалы,
Чесночный дух свиного сала –
Несытого сведут с ума.

А где-то глубоко в земле,
Под этой кутерьмой торговой,
Забытой, вытертой подковой,
Лежит кирпич Суджук-Кале.*

О том скрижали говорят:
Где море корабли качало,
Косил артачливо очами
Черкешенок печальный ряд.

Кара-Дениз своё возьмёт.
На перегруженных галерах
Везли в султанские гаремы
Живую плоть, вино и мёд.

Хурма, долма и сельдерей...
Сгребаю всё в пакет шуршащий.
Что мне то время, в настоящем
Земля вращается быстрей.

Но сквозь гудки и взвизги шин
Мне чудится, как море дышит,
И в древней крепости, чуть выше
Лачуг, стенает муэдзин.

А ведь меня на сонмы лет–
Так вдруг подумалось без грусти–
Переживут и неба сгустье,
Прибой, и, главное, пакет.

Луна, как в сизом небе брешь,
Орда торговых павильонов...
Здесь воздух, как пирог слоёный,
Хоть режь его, хоть ложкой ешь...

*Суджук-Кале – турецкое поселение-порт с небольшой крепостью, прилегающее к территории, которую сейчас занимает город Новороссийск.


Слова

То не новь – обрывчива жизни нить,
Ибо прах ты есмь и во прах придёшь.
Только есть такие, что хоронить
Их ни смысла нет, ни резона. Что ж

Спину горбить, пачкать лопаты штык
И на крышку гроба кидать комьё
Земляное – зря, понимаешь ты,
Что зароешь их, всё одно, живьём.

Бронзоветь им только, не быть гнильём,
Потому из них не растёт трава.
Кучевое облако над землёй,
Словно чья курчавая голова.

Хоть стреляй, хоть вешай – да зелень глаз
Или нежный голос не умертвить,
Только сменят смертную ипостась
На кудель небесную – жизни нить.

И летят греметь, голосить, шептать
С бечевой на шее, свинцом внутри,
Сохраняя гордость, талант и стать,
Ибо их призвание – говорить.

С языка безмолвия толмачи
И они не знают другой стези,
А душа есть колокол, тронь–звучит,
И они у колокола – язык.

Потому они не уходят в навь,
Потому сквозь них не растёт трава.
Расстреляй, повесь или обезглавь –
Это смертным смерть, а Они – Слова.

 

07.06.2021