*** 

Мне снится берег иногда, 
Глубокий след коровий, 
И Сунжи мутная вода, 
Шиповник цвета крови, 

Баранья бурка на хребтах 
И черемшовый запах, 
Строптивость речки в Махкетах, 
И снежность горных шапок. 

Всё снится мне. И снится дом, 
Беседка с виноградом, 
Сиреневый душистый ком, 
Из рабицы ограда. 

Пресветлый сон стекает в бред, 
Где красное на белом. 
Чужие люди во дворе 
Снимают «Изабеллу». 

И дом не наш, и сад не наш, 
Где дедовская вишня. 
«Ты плакала, проснись, Наташ», – 
Тихонько говоришь мне. 

Несезонное 

Не разглядеть сквозь пелену 
Небесной зыби. 
Зима включает тишину 
Для безъязыких. 
Домов безмолвны короба 
Под белым плюшем. 
Снег – это палец на губах, 
Молчи и слушай. 
А снегу год, как ученик. 
Сдаёт экзамен, 
Как будто снова чистовик 
Перед глазами. 
Какой ни вытянешь билет – 
Опять на тройку. 
Цепочка букв – синичкин след 
На белом. Только 
Переписать, переболеть, переиначить... 
Засыплет снег, и шанса нет 
На пересдачу. 

Бо́льный стих 

Ах, милый доктор с предплечьями мясника, пальцами пианиста, 
Я не от зуба мучаюсь – это просто триста 
Шестьдесят второй – мать его – день неподъёмной боли, 
Если представить боль, как шкаф, то это повыше, чем антресоли. 
И причина боли такой – банальнейшая причина. 
Догадаешься? Рифма тоже банальнейшая. Мужчина. 
Ты особо с лечением-то не парься – выручу, 
Просверли-ка мне в сердце маленькую, сквозную дырочку. 
У поверхности этой камеры жуткое натяжение, 
Эксплозивность вулкана заканчивается извержением, 
И летят клочки по помпейным улочкам-закоулочкам. 
Тут любая умница выйдет ревливой дурочкой. 
Вот бы сплюнуть всё в плевательницы белое ухо 
И забыть. Да не сплюнется. Нечем. Сухо. 
Чудная аллегория, доктор, на взаимоконтакты: 
Рот открыт, но как рыба молчу. Вот так-то... 
Шарик сердца сдуется, опадёт тряпочкой красной, 
А зуб здоров (никакого периодонтита), и лечил ты его напрасно. 

И, и, и чтоб... 

Когда вокруг такая лабуда, 
Проснуться бы лет дцать назад. В июле. 
Где бабушка закручивает гулю, 
Где в чайнике беснуется вода, 
Где хлеб по двадцать или двадцать две, 
Где в ванной мятный запах «Поморина», 
Поглубже попу утопив в перину, 
Не торопясь впустить под веки свет. 
А бабушка затеяла блины. 
Колотит венчик в тазик нарочито. 
И первый тонет в масле и шкворчит там, 
И дух такой, что полон рот слюны. 
И чтоб июль вот только начался, 
Чтоб в лето, словно в горку подниматься, 
Чтоб точно так же, как в твои двенадцать 
Далёкими казались пятьдесят, 
Казалось, что у лета смерти нет. 
И чтоб сандалии из несносимой кожи, 
А если больно, чтобы подорожник. 
И верный Росинант-велосипед. 
И чтобы всё ещё, а не уже, 
И чтобы безайфоновое лето 
Переиюлить снова, как кассету, 
На пальце или на карандаше. 
Из двух частей прожито полторы, 
Болит спина, и голова в тумане, 
И только память дёргает стоп-краны, 
Но временной экспресс летит с горы. 

А потом 

Забывать начнём имена и даты, 
Номера, пароли, подъездный код. 
А без ПИНа – пластик обычный карта, 
И всего лишь цифра – без счастья год. 
По утрам в «Магнит» уходить за булкой, 
Взять просрочку, зря понадеясь на 
Зоркий глаз кассирш. Заплутать в проулках 
И бродить-считать: раз-два-три – сосна... 
А потом хотеть, вот до боли сильно – 
Так в ноябрь дождливый хотят тепла – 
Ощутить присутствие дочки, сына, 
Только знаешь ты, что у них дела. 
Что у сына должность, семья, карьера, 
А у дочки сессия, а потом… 
Сам не веря, сможешь меня уверить, 
Что они бы тоже хотели... Что 
Непременно будет такое лето – 
Соберёмся вместе, поедем в Крым. 
Упоённо часто с тобой об этом 
Говорим и верим. И говорим, 
Что не будем детям своим обузой, 
Что уклон – не пропасть, пока ты жив. 
А в Крыму такие сейчас арбузы 
И сочится мёдом тугой инжир! 
А пока мечтаем, проходит лето. 
Лгу тебе, что верю, мой добрый лжец, 
И шутить пытаюсь, что два билета 
Невозвратных есть. Но в один конец. 
Тихий дом, просторный и седоглавый, 
Стапелями скрипнув, уносит нас. 
А над синью ласковой Балаклавы 
Белый-белый в небе плывёт баркас. 

Очень простое 

Спи, лапочка, спи, дочь. 
Я слышу стук во мгле – 
То вороная ночь 
Ступает по земле. 

И тычется губой 
То в шею, то в ладонь. 
Не бойся, я с тобой 
И месяц молодой. 

Как звёзды над волной 
Разлившейся реки, 
Так в гриве Вороной 
Мерцают светляки. 

Дыханье ветра – мёд, 
Душица и тимьян, 
И ночь замедлит ход, 
Вздыхая. Вот и я 

Присяду на кровать: 
Спи, милая, спи, дочь. 
Мне до утра не спать – 
Кормить с ладони ночь. 

Миг 

Тут пахнут сосны тонко, горячо, 
Как шея женщины над ямочкой ключичной, 
И солнце липнет к телу, как горчичник, 
Врачуя душу. И печёт, печёт. 
Бледнеет горизонта тонкий шов. 
Ты, вечером глотнув мускатной крови, 
Почувствуешь, что оказался вровень 
Со звёздным опрокинутым ковшом. 
Качается земля, плывёт, как бриг. 
Всем четырём дано по равной доле: 
Три месяца. Не менее, не боле. 
Но, кажется, что лету – только миг. 

Илл.