Третья часть

ШКОЛА

Разве можно в такой день проехать мимо своей школы? Останавливаешь машину на улице Крымской. Тут совсем недалеко и детский садик, в который ходил. В школу нынче просто так, наверное, не попадёшь. Охранник не пустит — мало ли чего. Такие времена. А когда ты учился, случалось видеть тебе взрослых, с рассеянной улыбкой блуждающих по шумным школьным коридорам. Ты помнишь, как однажды на перемене завуч, Маргарита Владимировна, поинтересовалась у такого растеряно глядевшего по сторонам посетителя, не нужна ли ему помощь?

- А я у вас учился, Маргарита Владимировна, - робко ответил он. - Потапов я… Зашёл вот посмотреть, как тут теперь…

Маргарита Владимировна, чуть сощурившись, посмотрела на него и улыбнулась:

- Потапов! Толик! Вот это да! А тебя и не узнать! Это ж сколько, лет двадцать прошло?

-  Двадцать три уже…

- Да, бежит время… Ну-ка, Толик, пойдём, пойдём в учительскую, расскажешь о себе.

У Маргариты Владимировны училась ещё мама. И её с теплотой вспоминают, наверное, все ученики. Наша милая завуч, Маргарита Владимировна, женщина с энергичной, чуть пружинистой походкой и лицом, которое всегда лучилось добродушием. И даже когда она, напуская на себя строгости, частенько отчитывала вас за проделки — в её глазах в такие моменты таилась любовная, добрая улыбка. Этой улыбкой она словно нежно обнимала своих учеников. Её чуткой души хватало для одинаковой любви к вам всем: и хулиганам, и тихоням, и отличникам, и двоечникам. И неужто удивительно, что и поныне Маргариту Владимировну зовут её давние ученики на встречи выпускников.

У тебя были замечательные учителя! Василий Кузьмич, что вёл алгебру и геометрию.  Высокого роста, и в свои годы статный, красивый фронтовик-танкист, с оставшейся при нём офицерской выправкой, всегда в безукоризненно сидевшем на нём костюме-тройке и до блеска начищенных туфлях. Человек ясного, натренированного ума, очаровательного чувства такта, ангельского спокойствия и  доброты. Василий Кузьмич уже мог бы уйти на пенсию. Но разве представлялся он пенсионером?! Тебе тяжело давались его предметы, но ты всегда радовался предстоящей алгебре или геометрии — конечно, из-за Василия Кузьмича.  Как чутко он улавливал переживания каждого из вас. Бывали моменты, когда ты ну совсем не мог понять темы урока. Сжавшись в комок и покраснев от напряжения, ужасно боялся, что Василий Кузьмич  вызовет тебя к доске — и весь класс увидит, какой же ты дремучий тупица.   Василий Кузьмич произносил, поглядывая на класс:

- К доске у нас пойдет…

И если он в этот момент смотрел на тебя, ты готов был провалиться сквозь землю вместе с пересохшим горлом и стучащим около него сердцем. Василий Кузьмич задерживал на тебе взгляд и происходило чудо - называл не твою фамилию… А после урока просил тебя задержаться в классе. Дождавшись, когда радостная ватага шумно выскочит в коридор на перемену, Василий Кузьмич говорил:

- Мне показалось, что ты не совсем разобрался в теме сегодняшнего урока. Давай я тебе объясню, а если что-то будет непонятно, говори мне обязательно.

И цифры вдруг делались не такими страшным. А Василий Кузьмич улыбался и произносил свою непременную в таких случаях фразу:

- Это потому, что на уроках мечтаешь о Туманности Андромеды. Конечно, у всех случается — и у меня в твои годы бывало. Но нужно всё же повнимательнее — голова-то у тебя светлая.

И, конечно, вспоминаешь ты ещё об одному завуче, Антонине Филипповне, преподававшей у вас французский язык. Ей было около шестидесяти. Антонина Филипповна всегда была в строгих, но очень красивых, элегантных нарядах — ты даже думал, что они непременно привезены из  Парижа. Как же ты удивился, когда уже после окончания школы услышал, что большинство своих нарядов Антонина Филипповна шьёт сама. 

Антонина Филипповна, частенько так бывало из-за нагрузки, задерживалась к началу урока. В такие моменты в классе стояла тишина — все «французы», сидя на своих местах, напряжённо вслушивались в коридорное беззвучие. Проходила минута, две, три, пять… И вот раздавался звук каблуков — Антонина Филипповна всегда ходила в туфельках на высоком каблуке.  С каждым новым, приближающимся звуком каблуков твоё сердце, словно эхом отзываясь на шаги завуча, начинало стучать громче — и ты лихорадочно начинал повторять домашнее задание. Вы не боялись Антонину Филипповну, нет. Тут было другое.  Вы ощущали её внутреннюю, строгую силу и чувство собственного достоинства, которое сопрягалось со справедливостью и одинаковым уважением абсолютно ко всем ученикам. И хулиганы, и лоботрясы, и отличники — все старались выучить домашние задания по французскому. Говорила Антонина Филипповна всегда тихо, никогда не повышала голоса. Но иной раз  могла сказать или просто даже посмотреть на того, кто не выучил урок  и промолчать так, что у всех в классе по коже шёл самый настоящий русский мороз. И в этот момент, казалось, слышен был скрип шариковой ручки в руке Антонины Филипповны, что выводила двойку сначала в журнале, а потом в дневнике. И ведь двойки какие были — тоже элегантные. Похожие на тоненьких, грациозных лебедей из старых сказок. Было потом дома за лебёдушек этих.

Однажды, было это классе в девятом, ты с ребятами курил за гаражами, недалече от школы. И надо ж такому случиться — мимо шла Антонина Филипповна. Совсем не той дорогой, какой она обычно ходила. Ты, конечно, попытался спрятать от неё сигарету  — да поздно - она увидела. Ох, с каким волнением на следующий день ожидал ты  французского. Как заколотилось твоё сердце, когда прозвенел звонок и Антонина Филипповна отпустила весь класс на перемену, а тебе велела остаться. И вдруг неизменно строгая-престрогая Антонина Филипповна неожиданно мягким голосом, будто просительно, с материнской горечью сказала тебе:

- Ты, пожалуйста, не кури. Я, конечно, понимаю — баловство это у вас, мальчишки, компания, желание выглядеть взрослее. Никуда это от тебя не убежит — повзрослеешь. Ты только, пожалуйста, этой гадостью не задурманивай свою голову и тело. Они тебе для другого даны. Пообещай мне, что постараешься не курить — хорошо?

Ты, конечно, пообещал. И, конечно, обещания своего не выполнил.

Вот и сейчас  закуриваешь у границы школьного забора. Который ты красил когда-то давно зелёной краской на летней практике. Вот проглядывает зелёная краска — может это она и есть?! Тут куда ни глянь — каждый метр соткан из множества воспоминаний. По соседству со школой раньше был ведомственный гараж. Что теперь здесь? Разморенный ласковым октябрьским солнышком старик-сторож сидит у ворот гаража на старом деревянном стуле, на каких и ты сидел в школе. Из боковин этих стульев у вас в начальных классах получались автоматы, с которыми вы бегали по всей школьной территории.

Вот тут, у ворот гаража, где сейчас сидит сторож, ты когда-то давно увидел двух учителей-физиков, едущих на велосипеде. Сан Саныч сидел за рулем, а Витольд Фёдорович - на багажнике, весело болтая ногами в старомодных сандалиях.  Оба они заразительно, по-детски смеялись, а велосипед вилял из стороны в сторону. Казалось, будто два пожилых учителя-физика совершали забавный опыт: один пытался нарушить равновесие предмета, а другой старался его удержать. Ныне, вспоминая эту картину, ты улыбаешься. Что-то бесконечно доброе и близкое было в ту минуту на лицах учителей. Сейчас ты знаешь об удивительной, очень нелёгкой  судьбе твоего учителя по физике — Витольда Фёдоровича, человека поразительной, подвижнической воли и высоких идеалов, человека, о котором можно было бы написать роман. И поэтому, вспоминая Витольда Фёдоровича, ехавшего на багажнике старенького велосипеда, смеявшегося и по-детски озорно болтающего ногами — снова в этот октябрьский солнечный день угревно и ладно делается у тебя на душе.

Останавливаешься у школьной калитки. Перед тобой школьное здание - трёхэтажное, цвета жизнерадостной, светлой охры. Тишина — идут уроки. Тебе и хочется попасть в школу, и боязно. Вдруг там совсем всё изменилось? Может быть, там нет теперь паркетного пола и того давнего густого запаха мастики? Мастики,  которой  часто были испачканы твои брюки. Сколько сразу вспоминается забытых запахов и звуков! Школьный звонок — на перемену радостно-звонкий, а на урок — настойчиво и требовательно зовущий. Весёлый гвалт в коридоре и задумчивая тишина во время уроков. Звук мела, исписывающего доску, и его запах - от которого колко делалось в горле. А как приятно, податливо щёлкали замочки на твоём первом, новеньком ранце?! А его сложный запах?! Если ранец и сейчас мысленно открыть, можно ощутить, как пахнет кожзаменителем, а от учебников с бережно подклеенными бумагой корешками - библиотекой; можно уловить древесный дух линейки, резиновый — исходивший от обложек для дневника и учебников.  Тонко звякнет в ранце металлическая подставочка для книг. В ранце носились подобранные каштаны и орехи, найденные цветные стёклышки, ржавые болтики, выменянная винтовочная гильза и выдохшиеся, никому кроме тебя не нужные батарейки, иногда предательски шумел коробок спичек. Сейчас ты уже и не помнишь — сколько протянул твой первый ранец? Какие только стройки он не исследовал с тобой, через какие только тайные лазейки в заборах не пробирался? Он лазал с тобой на деревья, зимой ты катался на нём с горки. И не сосчитать, сколько ранец честно выполнял роль штанги футбольных ворот.

Ты подходишь к углу школьного забора, сворачиваешь на Сочинскую улицу. Вот этот угловой школьный участок за забором был закреплен за твоим классом. Сколько раз вы перекапывали эту землю. Интересно, копают ли школьники нынче? Вспоминается, как ты соревновался со своим другом Серёгой — кто быстрее вскопает свою делянку. Тебе ни разу не удалось выиграть. Серёга в работе был хваткий. А ты то и дело разевал рот — то букашку какую разглядывал, то облака. Машина ль какая проезжала иль прохожий шёл — всё нужно было тебе поглядеть. Потом Серёга подсоблял тебе, чтобы со школы не идти  одному — вы ходили вместе.

Смотришь на школьную спортивную площадку. Футбольное поле теперь замечательное - со специальным резиновым покрытием, с высоким ограждением. Вот вам бы такую поляну! Вы после уроков скидывали ранцы и пакеты со сменкой в кучу, переодевались и гоняли мяч на асфальтовой площадке с гандбольными воротами. В пылу игры, бывало, и в подкатах стелились, раздирая коленки и локти в кровь. А ежели какой мазила садил со всего духу «по воробьям» - случалось, что мяч застревал в цепких кронах абрикос, росших у забора. Тут уж закон был простой — кто пульнул, тот и лез за мячом на дерево. После матча вы, переводя дух, сидя на ранцах, смачивали слюной сорванные, с крупными жилками, тёмно-зелёные листочки подорожника и лепили его к счёсанным  коленкам…

Продолжение

Илл.: Виктор Цветков