Отца своего я почти не помню. Мне было всего два года, когда он ушел на фронт. А потом, уже в конце войны, нам прислали похоронку. Отец погиб под Берлином…

В деревню с войны мало кто вернулся. Отец Вовки Кузового пришел без ноги. Да еще Степан Безруков, дядь Федор Потапов и Серега, председателев сын. Вот и все. Так что отца я почти и не помню. Хотя на стене в горнице висит большой портрет. Отец на нем в форме с наградами, усы смешно топорщатся. Мама часто смотрит на портрет и, когда думает, что я не вижу, тихонько утирает слезы…

Но есть у меня одна тайна. Сон, который вроде, как и не сон вовсе. Снится мне, как синева вдруг распахивается, несется мне навстречу. И не понять: то ли я лечу в небо, широко раскинув руки, то ли падаю в него… Дух захватывает! Внутри все замирает от страха и от восторга. Чьи-то агромадные белые крылья подхватывают меня и несут, несут куда-то. И я захлебываюсь этой синевой, искрящейся солнечными брызгами, пью ее и не могу напиться. А потом я опускаюсь на зеленую поляну, где очень много мужчин в длинных белых рубахах, закатанных штанах и босиком. Они все очень разные и почему-то грустные. Хотя вокруг так здорово! Трава зеленая, небо искристое и речка где-то журчит. Мне странно и непривычно: никогда я столько мужиков вместе не видел – у нас в деревне в основном женщины… Все они смотрят на меня и мне становится боязно. Чего смотрят-то? Пацан, как пацан. И я прячу за  белые крылья свои босые ноги в цыпках. Чьи-то руки подталкивают меня в спину.

- Иди, мальчик, не бойся!... Прохоров Иван Васильевич, 713-й стрелковый полк, 171-я стрелковая дивизия, ефрейтор…

Я потеряно выглядываю из снежно-белых перьев… Батя… Батя?!

Он проталкивается сквозь толпу напряженных, ждущих чего-то мужиков. Совершенно незнакомый  высокий, худой, коротко стриженный и без усов…

Крылья, моя надежная броня из перьев, вдруг исчезают, оставляя меня один на один с отцом. Он жадно всматривается в меня глазами цвета выгоревшего летнего неба.

- Сынок…сынка …сыночка… - хватает подмышки и подбрасывает вверх. И во мне резко и больно толкается память… Падая на широкую, твердую, как камень, отцовскую грудь, обтянутую белой рубахой, я вспоминаю: точно так же он подбрасывал меня на прощанье… Кидал и ловил…И лицо его летело мне навстречу. Загорелое, еще без морщин, смеющееся…

- Батя…- хочу сказать я, но не могу, горло сдавило, не продохнуть. Я только вжимаюсь покрепче лицом в отцову рубаху и замираю. Боязно мне: разожму руки, открою глаза, а отца-то и нет…

- Пойдем, сынка, пойдем…- торопливо говорит отец и несет меня на руках, как маленького. Чья-то широкая загрубелая ладонь бережно касается моего затылка. 

- Ну, Егор Иванович, с побывкой…

- А в голосе столько тоски и сдержанной, светлой зависти…

А потом сидим мы с отцом на пригорке над речкой. Я прижимаюсь к его теплому боку, чувствую на плечах родную тяжесть его большой руки и мне так спокойно.

-  Как там наши… как мама? – спрашивает он.

- Нормально, - хрипло шепчу я…- Все у нас нормально… Мамка бригадиром в колхозе работает, на агрономшу учится… Я в школе… Колхоз наш укрупнили…три деревни вместе…И трактор новый дали…

- А старый что ж? – отец смотрит на меня, словно воду из ручья в летний полдень пьет…

- Подорвался … в прошлом году на мине… Петьке Остапову ногу оторвало. Хорошо еще жив остался.

- Петька? – отец хмурится, пытаясь вспомнить.

- Дядь Акима Остапова сын,- говорю ему.

- Аким, значит тоже…

- Не вернулся, - заканчиваю я.

- А где мы, бать, в раю, да? - я смотрю из-под отцовой руки на тихую речную заводь, на сад, сбегающий к воде с холма…- А председателев сын, Серега, говорит, что рая нету…

- Для него может и нету, - грустно вздыхает отец. – Что ему рай, он – дома, сынок…

- А ты не можешь отсюда домой отпроситься? Ну, хоть ненадолго…- прошу я.

- Не могу, сынок… -  В глазах отца – вода, а щеки сухие. – Так что, смотри, сын, ты там за меня. Времени у нас с тобой мало. .. Мамку береги, себя в обиду не давай, поступай всегда по совести  и помни – за все с тебя спросится… Такая уж наша жизнь солдатская… - Он больно стиснул меня рукой, словно в себя вмять хотел… И сердце его билось в клетке ребер, как пойманная рыбина в лодке… Шелест крыльев за спиной… Грустный тихий голос:

- Пора, мальчик, …

Я оборачиваюсь. Крылья. Снежным сугробом, а из них глаза - два озера. Бездонные, синие…

Отец торопливо сует мне что-то в руки.

- Иди, сынок…сыночка…сынка… Иди и ничего не бойся! Мы за вас постоим…

Когда я проснулся утром, на моей подушке лежало агромадное золотисто-красное душистое яблоко…