1.

О нем я уже писал. Еще о живом - здоровом…

Вот отрывочек из работы «Невольное продолжение «Вольного горца», или Три Богатыря.

Правда, нынче вдруг отчего-то захотелось составные части заглавия поменять местами: «Три Богатыря. или…»

Может, это подсознание подсказывает, что он тоже был из богатырского племени?

Так вот, цитирую: «Представьте себе: совсем тусклый в ноябре подмосковный денек. Не пишется и мало о чем хорошем думается…

И тут звонит вдруг мобильник, и незнакомый мужской голос напористо спрашивает: вы такой-то?.. Вы у себя в деревне, все правильно?.. Номер дома… Все верно?

Все так, отвечаю, все верно, да.

Он почти командует: тогда выходите быстренько, наша машина стоит у ворот, мы спешим…Кто?! Куда и зачем спешит?

Вышел и возле черного «джипа» увидал средних лет человека… Но не мог же он быть тоже в черном или синем плаще?.. Которые когда-то носили на нашей «ударной   стройке» недавно выбившиеся из старших прорабов, из «зеленых плащей», начальники управлений или уже – отделов треста?.. И все же он был как будто из моего сибирского прошлого. Как-то писал об одном из старых товарищей: «Фигура, словно вырезанная из жести»… «Железный прораб»? Так их давным- давно уже нету… Перевелись?

Или, вернее сказать: п е р е в е л и?

Может, целенаправленно?

- Шахматов! – также напористо представился, пожимая руку приехавший. – Анатолий Иванович. Город Лабинск. Знаете такой?»

Может, он уже тогда это сказал?

«Город–курорт!»

Привезший его водитель выставил из «джипа» ячеистый  ящик с бутылками минеральной воды, и Шахматов, тоже берясь за пластмассовый край, скомандовал мне: «Спешим, открывайте калитку!»
   Также стремительно они потом укатили, а на столешнице кухни в нашей избе остались лежать две бесплатные  гостевые путевки в санаторий «Лаба». Эх, на родной Кубани…

Уже потом, когда мы с женой, преодолев первоначальное недоверие, все-таки приехали, когда уже в роли гостей к санаторию хоть слегка попривыкли, я, поспешая за Шахматовым, обошел обширное хозяйство санатория. И во мне все сильней укреплялась мысль: мол, да-да!.. Этот мой кубанский земляк как будто специально взялся подтверждать, что родная его станица недаром носит свое  название: Упорная!

Чего только не было теперь на территории бывшего колхозного санатория, «прихватизированного» Шахматовым еще в первые годы перестройки. Он сам любил над этим модным в то время словечком не очень-то весело посмеиваться. Уже тогда ощущалось, сколько ему пришлось, как говорится, хлебнуть всякого. Или заодно это было предчувствие непомерных трудов, которые еще  предстояли впереди?

И было предчувствие его собственного будущего…

Подружились мы сразу, но в спешке его непростых будней дара предвидения в Шахматове было не разглядеть.  Даже не подозревал о нем, пока в обычной очереди, не помню уж в какой процедурный кабинет, не услышал однажды печально сказанное незнакомой пожилой женщиной: «Губит талант Анатолий Иванович, губит! Не только хороший невропатолог, какой психотерапевт пропадает!.. Это он меня на ноги поставил. Уже больше десятка лет сюда приезжаю!»

Теперь с горечью подумалось: а, может, это была хорошо осознаваемая им сверхзадача?

Превратить санаторий в лечебный комплекс, который бы «ставил на ноги» не отдельных больных душой и телом – помогал десяткам, сотням, тысячам земляков. С детьми – вот что, пожалуй, самое главное.

Одно дело – мощное подсобное хозяйство, которое было  тут устроено Шахматовым. И вроде совсем другое, которое стало во многом приоритетным  – сохранение райской природы и созидание посреди нее рукотворной красоты, одухотворяющей все вокруг возвышенной атмосферой доброжелательства, благости и спокойствия.

Весной, летом, осенью тут все зеленеет и цветет, зимою – готовится зеленеть и цвести. Недаром же загородная «Лаба» упрямо становится своего рода заповедной территорией. Недаром в открытый, с минеральной водой, бассейн на крещенские праздники съезжается не только «весь город» – едут из ближних и дальних окрестных мест. Со всей Кубани.

А слухи, слухи об этом чуде Южной России!..

И правда, однажды, считай, прослезился, когда о «Лабе»  совсем недавно услышал в городе своей сибирской молодости – не в таком чистеньком и бездымном Новокузнецке. Одним тамошним словом – в Кузне.

2.

Но заплакать по-настоящему, не будь «приписным» джигитом у соседей-черкесов, я мог бы о родной моей станице Отрадной… Как вспомнишь!

Еще мальчишками, сразу после войны, мечтали: когда она, наконец, станет городом? Но для этого надо, чтобы у нас нашли нефть и провели железную дорогу: возить ее.

Когда старшеклассник Баканов Николай после окончания геологического техникума вернулся в станицу вместе с «нефтеразведкой», за ним ходили чуть ли не толпами:  ну, найди ее, Коль, найди! Нефть.

Но из скважины, которую они пробурили, ударила вода,  чуть не затопила станицу: «Раз-зи тебя об этом просили, Коль?!»

Но то же самое случилось и в другом месте, уже чуть  поодаль от станицы. И потом в третьем: вода и вода!

Заглушек понаставили его дружки и – уехали… Катил бы с ними! Нечего, как будто курортник, оставаться на бабкины яблоки да груши. Не заслужил. Н-н-ну, Коля-яна!..

Но хитромудрые станичные деды уже подкрадывались к скважинам с бидончиками, с бутылками, с мензурками. Нацеживали в них нашу водичку и сперва шли с нею в райисполком, а потом ее куда-то  отправляли: «на анализ». Когда чуть поумнел и уже учился в Москве, я тоже стал такие, с нашей водичкой, отвозить. Не куда-нибудь – на химический факультет МГУ. Куда, как и я – на свой журфак, сбежали мои однокашнички с занудного и заумного, кто ж знал, что он как раз такой, философского факультета.

Анализы становились все серьезней и обстоятельней. Но  длилось это годами.

Сам я сперва работал в Новокузнецке на строительстве  громадного металлургического комбината, потом стал ездить по другим «стальным» городам, где старые мои товарищи были уже большими начальниками. Повсюду возил с собой анализы отрадненской водички, с пеной у рта, что называется, рассказывал о ее целебных свойствах. И в Череповце, и в Ижевске либо в Старом Осколе призывал построить в нашей станице какой-нибудь, для начала пусть захудалый, санаторий. Печалился: пока, мол, уникальные минеральные воды приспособились использовать только в местной психбольнице. И только тут в глазах у моих друзей вспыхивало подобие любопытства: а сам ты, мол, часом – не из нее ли?

Родной младший брат, ставший со временем начальником Краснодарского краевого санаторно-курортного управления, глядя на мой сибирский энтузиазм, сначала только посмеивался. Хочешь, мол, обойти только Кисловодск? Или все Кавминводы сразу?!

Потом однажды грустно сказал: «А ведь ты, брат, был прав. Все отрадненские анализы подтверждены самыми авторитетными специалистами. Вода, и правда, уникальная… Мы упустили время!»

3.

В соседнем, стоящем на таких же водах Лабинске его не упустили. И лидировала в этом смысле, безусловно, «Лаба».

Наверное, меня можно понять: в санатории у Шахматова я ощущал себя как в тех размытых, по-юношески счастливых,  видениях, ставших живой реальностью.

Уютные жилые корпуса. Самое современное медицинское оборудование. Столовая, в которой было бы не стыдно  покормить давно ушедших в мир иной наших умелиц-бабушек. По старым, по народным рецептам готовивших – пальчики оближешь.  Само собой – из натуральных, от родной земельки, продуктов.

Все, что называется, под рукой: сад и просторные теплицы. Большая отара овец. И свинарник. И несколько породистых  коров.

«Вышел на мощность» цех розлива минеральной воды «Лаба», которая становится все популярней не только на Кубани…

Но Шахматову этого было мало, мало!..

Что за внутренний огонь не только жег его, но, теперь понятно, – сжигал. Не эта ли самая сверхзадача врача-целителя?

Исповедующего комплексное, в самом широком смысле, лечение: тела и духа.

Тут надо, пожалуй, рассказать  одну маленькую историю.

Лидия Михайловна Шахматова, главный врач осиротевшего санатория, тоже их совместного детища, как-то в добрую минуту взялась рассказывать…

Но, может быть, сперва поблагодарить ее, переживающую нынче горькие дни, за тот самый неожиданный приезд Анатолия Ивановича? В забытую Богом подмосковную деревеньку под Звенигородом. Это она, Лидия Михайловна, это она уговорила сверх головы загруженного делами своего мужа к нам заехать.

А начиналась эта лабинская история с того, что много лет назад в Москве мне досталась путевка, на которую было совсем мало претендентов: что это за Лабинск? Откуда он взялся?! Где это?..

Я же чуть не выхватил ее из рук сотрудницы «Соцзащиты»: родная Кубань!.. Надо ли говорить, что в «Лабе» ко мне пришло известное ощущение Антея, который прикоснулся к Матери-Земле: набраться сил.

От избытка благодарных чувств, как говорится, оставил главному врачу свой четырехтомник. Год-два он терпеливо простоял среди других книг у нее в кабинете, пока кто-то из заезжих краснодарских собратьев, увидав на корешке знакомую фамилию, не сказал доброго слова о моем творчестве. И терпение всех четырех томов было вознаграждено с лихвою: дотоле неизвестный Лидии Михайловне автор стал  вдруг одним из любимых ее писателей.

Не удержусь от искушения снова процитировать чуть не страничку из «Невольного продолжения «Вольного горца».

Перед этим долго сомневался: уместно ли?.. Не перехожу ли допустимую границу похвал в собственный адрес?

Но дело в другом.

Почти полвека назад, когда вышел мой первый роман о сибирской стройке, и главным его героем стал не комсомолец-ударник, а страдающий от бесконечной   показухи «беспартейный» работяга, бывший детдомовец, то  известный тогда критик Владимир Турбин так обозначил суть романа: п о и с к  д у х о в н о г о  р о д с т в а.

Чем только в многобедной нашей России не покалеченного! И шашками гражданской войны, и высылкой на севера да в Казахстан расказаченных- раскулаченных, и трагедией Отечественной войны.

Не этим ли «поиском», не залечиванием ли душевных ран  я и потом всегда занимался?.. Недаром считается, что  всю жизнь прозаик пишет одну и ту же книгу.

Так вот, отрывок-монолог Лидии Михайловны из «Невольного продолжения…»

Прочитанный и почти с родственною слезой в глазах  одобренный. Ей ли, рожденной в семье высланных в Казахстан кубанцев не знать, что такое тоска по отчему краю.

Вот он, этот, ну прямо-таки сестринский монолог:

«Там ведь у вас не только Кубань. Там и Сибирь – ну тоже, как своя, ну как будто и сама в ней и жила, и работала. Понимаете: может, потому что душа в них?.. Или сами книжки о ней больше, о душе. Особенно, когда она не на месте…Не поверите, я все прочитала. И тогда забрала эти книжки сюда и снова поставила. Ну, всякое же на работе… Анатолий Иванович администратор все-таки, ему приходится иногда быть жестким. И люди, если что, все ко мне. Он говорит: ты у меня как буфер! А каково мне приходится?.. И схлопочешь, бывает, ни за что. Кого-то я не пойму, кто-то меня.  Сердце кольнет, и я беру ваши книжки, любой том открываю. В любом  месте… Лучше всякой таблетки, поверите? Я ему и говорю, Анатолию Ивановичу. При нашей жизни. Кого только не приходится привечать. Бывает, не по собственной воле: надо!.. А человек в Москве тоскует по родине… Так это ясно у вас видать! Как наши тосковали на чужой стороне. Как мы, когда потом в институте учились…да хоть кто. Если человек любит родную землю и так о ней пишет. А давай-ка их, говорю ему, позовем!.. От нас не убудет. А в мире хоть чуть добра прибавится. У него и повесть такая есть: «Брат, найди брата»… Сама на путевку с книжки имя-отчество списала, дала ему. А он: ладно, прибавлю от себя пару-тройку упаковок с моей водичкой!.. Гордится цехом!»

«Прихватизатор»!..

Я вдруг тут же, в кабинете у нее, ударился в аналогию: за  давний рассказ «Хоккей в сибирском городе» меня в свое время поощрили поездкой на чемпионат мира в ФРГ – включили в группу врачей, судей и тренеров.

- Это такая неожиданная награда была, такой знак! На грудь его вроде не повесишь…

И Лидия Михайловна приложила ладонь к белому халату:

- Это в сердечке. Это там.

- Об этом и говорю, – сказал я – Как раз об этом. Ваше приглашение в наших родных местах отдохнуть да подлечиться для меня – такой знак!

- Вот и отдыхайте, – сказала она. Вот и запасайтесь здоровьем. И на родной земле. И – на родной водичке.

4.

Книжки мои выходят нынче не часто и после такой эмоциональной беседы я стал выбирать для Лидии Михайловны что-нибудь полиричнее из старых своих изданий.

Другое дело – наш «железный прораб». Привез ему однажды в Лабинск мемуары конструктора-оружейника Михаила Тимофеевича Калашникова, в которых значусь  «литературным записчиком»… И вот чем это обернулось.

Через год-другой шел по коридору лечебного корпуса санатория и на одной из дверей увидал незнакомую табличку: «Кабинет стопы». Как не заглянуть?

Внутри у порога попарно стояла разного рода обувь, а по гравийной тропинке вокруг стен неторопливо шли разновозрастные «отдыхающие» в синих санаторных бахилах… интере-е-есно!..

Выбрал минуту между своими процедурами, тоже  прошелся по камешкам, а после в приемной Шахматова дождался, когда он освободится, спросил: «Кабинет стопы» – это, мол, обычное для санаториев дело, просто у вас до этого не было?.. Или это ваше изобретение?

Он отозвался не только с нарочитым удивлением – заодно  как бы с осуждением:

- Как?! Вы не знаете? Это изобретение конструктора Калашникова. Описано в его любимой книге «От чужого порога до Спасских ворот»…читать такую не приходилось?

Я рассмеялся: ну, как же, мол, довелось пробежать как-то на досуге!

Юмор Шахматова тоже был в духе Михаила Тимофеевича, я будто вновь оказался в гостеприимной квартире Конструктора в Ижевске… Под книжным шкафом увидел  однажды наполненный камешками продолговатый поддон. Спросил: мол, а это что?..

- Не бойтесь, выдвините его, – разрешил Калашников. А когда я подтащил жестяный поддон к нам поближе, чуть ли не торжественно  объявил. – Это мой личный черноморский пляж!.. Но вы, так и быть, тоже можете им пользоваться.

Вот как вошла потом в книгу «От чужого порога до Спасских ворот», в заключительную главу «Пашет и пашет седой генерал», история этого персонального «пляжа»  Михаила Тимофеевича:

«Когда-то уже давно у меня начались боли в стопе, стал даже прихрамывать, и врачи посоветовали: надобно месяц походить по морскому бережку. Я поехал, взялся было выполнять указание, но дома, в Ижевске, ждала неоконченная работа, и на четвертый день я купил рюкзак, набил его отборными – один в один – камешками и в тот же день отбыл обратно…

Погода на Черном море стояла хмурая, без солнца, а дома я установил на шкафах специальные лампы – ходи под ними в плавках и загорай. А чтобы было по чему ходить, пришлось сделать специальный поддон, на который я и высыпал камушки…Я ему даже название дал: б е р е ж о к.

Походил ранним утречком по «бережку», задвинул его под шкаф и – на завод. Вернулся, можешь опять. Ходи – сколько душа пожелает. Сколько время позволит.

Хорошо понимаю, что над этим можно и посмеяться, но ведь перестал я прихрамывать!».

А в Лабинске тогда, у себя в кабинете, Шахматов вдруг сказал:

- Я решил ему памятник поставить. В санатории. Он же явный трудоголик!.. Пусть хоть тут отдохнет.

Конечно же, мне было чему удивиться, засыпал его вопросами, но он отвечал как о деле уже решенном:

- Нашего скульптора вы знаете. В мастерской у него бывали, Николай Федорович сам мне рассказывал. Давайте лучше сюда его пригласим. У нас с ним уже был разговор, он думает. Теперь вот посоветуемся втроем. И не будем откладывать. Прямо сегодня вечерком…как вы?

И пока я все еще сидел с открытым ртом, он уже по мобильнику говорил со скульптором… вот он, Шахматов!.. Весь тут!

Выйдя от него, хотел было связаться с третьим участником нашего предстоящего  «саммита», но сразу  дозвониться Надточиеву не удалось. А время уже поджимало, и мне только и осталось пройти мимо оригинальных его работ, давно ставших «фирменной» приметой «Лабы».

Постоял возле группы терракотовых казачков, вольготно устроившихся в «кущарях» центральной аллеи: мол, да, ребятки, возможно придется и потесниться, а то и вообще «с этим делом» завязать. Будущий сосед ваш не жалует   бездельников...

Подошел даже к ажурным воротам у въезда в «Лабу», остановился возле хитрющего «Нищего» и даже бросил в шляпу на глиняных его коленях копеечку: а ты-то, мол, старый пройдоха, что скажешь?..

5.

Прием в боковушке для отдыха, рядом со своим кабинетом, устроил нам Шахматов, конечно же,  царский!

На несколько минут заглянула  и даже подсела к столу  вечно занятая Лидия Михайловна. По привычке побеспокоилась: не надо ль чего-то еще?

Шахматов глянул на нее нарочито испепеляющим взглядом: обижаешь, мол, доктор!

Разговор сперва шел как бы предварительный, но для  меня, и правда, самый болезненный. Почему, люди спросят,   памятник знаменитому человеку стоит в Лабинске, а не в Отрадной?.. Где жили родители Калашникова. Откуда потом в далекую Сибирь «за счастьем» уехали…

Собеседники мои рассуждали спокойно и деловито. А я, как мальчишкой когда-то, готов был и впрямь заплакать.

И в самом деле: ну, почему размышляют обо всем этом тут, а не в родной моей станице?!

За  те несколько месяцев, пока я сидел в Ижевске над будущей книгой Калашникова, мой младший коллега и душевный друг Станислав Филиппов, краевед и писатель, в Отрадной «сбил башмаки»: носился по станице из конца в конец, из одного «кутка» в другой. Разыскивал возможных родственников Михаила Тимофеевича.

Жена его, Наташа, рассказывала потом, не очень-то весело посмеиваясь: «Говорю ему: Стас, ты совсем отбился от дома! Знаешь, что мне про тебя бабушки на базаре? Пригляди за ним!.. Как бы он кого не завел… Ночь-полночь по станице насается!»

Как он нам тогда вдали от Ижевска помог!

Друг мой Славик…

(…И тут не сдержал себя –  я, и в самом деле, над неоконченным текстом заплакал…

Начинал ведь некролог об одном дорогом душе человеке. О Шахматове. И вдруг они сошлись… уже т а м?

Уже в ином мире.

Слава ушел из жизни через пару недель после Шахматова. Тоже в краснодарской больнице. Тоже от «вируса».

Господи, какие к Тебе уходят золотые работники!

Так надо? Есть такая необходимость?

У Тебя – тоже?!

Но кто останется тут!

На нашей многогрешной Земле...)

6.

Так вот, сидели мы тогда в уютной боковушке, в комнате отдыха, и я, действительно, ну просто не мог взять в толк: как же так?!

В отрадненском архиве Станислав разыскал бумаги, где говорится, что родители Калашникова венчались в нашей

Рождество-Богородицкой церкви и там же крещены были две старшие сестры Михаила Тимофеевича. Выписал имена-фамилии поручителей молодой пары и то же самое – имена свидетелей крещения их первенцев, их отрадненских крестных.

Потому-то и «насался» потом по станице Филиппов. Искал родственников и знакомцев тех и других.

В здании церкви в центре станицы разместился потом  кинотеатр «Большевик». Нынче, вместо того, чтобы вернуть помещение верующим, власти собираются  снести его  и посреди уникального старого парка из японской акации-софоры построить современный музыкальный Центр…вообще-то, а что, что?!

Начинал же тут петь когда-то в церковном хоре отрадненский мальчик-пастушок?

Будущий солист столичной «оперы Зимина» Василий Петрович Дамаев. Уникальный «дискант». Великий «первый голос» России. «Кубанский соловей», как звали его в годы славы. Друг Шаляпина, ездивший с ним на гастроли в Англию. Но не покинувший родину после революции.

До нитки ограбленный «р-р-революционными» матросами, Василий Петрович, как бы во извинение этого, был назначен наркомом Народной оперы новой России. Рано потерял потом голос, потому что лично возглавлял агитбригады из ведущих солистов и, не жалея себя, пел на морозе где-нибудь в Архангельске, в Омске или Иркутске.

Ну, почему мы не ценим своего прошлого?.. Более того –  стараемся затоптать его. Уж Киркоров с Лолитой постараются!..

…И тут в боковушке произошел такой, как бы перекрестный диалог.

Скульптор наш, деликатно выручая замысел Шахматова, сказал: Анатолий Иванович, мол, изучая некоторые исторические подробности, выяснил, что до революции какое-то время станица Отрадная входила в наш Лабинский отдел…

Шахматов вдруг перебил его вопросом ко мне:

- Невольно вспомнилось… Николай  Федорович  рассказывал, вы ему говорили. Что Калашников хотел на время отложить главную свою работу, чтобы сделать приличную челюсть Брежневу…

Пришлось не без удовольствия подтвердить: да, мол, был такой разговор. И не однажды. Он ведь «на все руки мастер», Калашников. У него чуть ли не любимое словцо:   п р и с п о с о б а. И сколько всяких приспособ он придумал!.. Для выпускавшего его «изделие» завода и просто бытовых. Для кухни. Для сада-огорода. И для поликлиники – медицинских…

- А мы еще в чем-то сомневаемся! – прямо-таки взорвался Шахматов. – Что он, лично для Брежнева хотел постараться? Для страны!.. Первое лицо такого государства, и –  глотает слова, шамкает… Вместо «систематически» – «сиськи-масиськи», а? Тот случай, когда за державу обидно… О чем мы тут говорим?.. Какой Лабинск, какая Отрадная?!.. Родная Кубань!.. Отечество! Все бы так для него старались!

Потом-то я размышлял…

7.

Может быть, размышлял слишком долго?

Как сказал когда-то о нас великий немец Бисмарк, «русские долго запрягают»… А я давно был в цейтноте.

Уже прошли «сороковины» Шахматова, приближался юбилейный день рождения Лидии Михайловны: жизнь, как известно, берет свое.

Пришлось отправить в Лабинск электронное письмо:

«Дорогая и любимая Лидия Михайловна!

В очень непростое, а для Вас еще и тяжкое, время проходит этот Ваш личный праздник. Остается верить, что такие испытания Господь посылает не всем, а только своим любимицам.

Хоть в какое-то, пусть слабое, утешение Вам и Вашим близким очень хотел закончить работу над «Городом -курортом...»  «ко Христову дню»…

По самым разным причинам — не получилось. Из опыта своего знаю, что это пойдет работе только на пользу: значит, до чего-то главного пока не додумался. А масштаб личности Анатолия Ивановича, его родных и его окружения, а также его дела, замыслов, и, конечно же, города, которому он был чуть ли не фанатически предан, все это требует достойной глубины, целостности  и законченности…  Всего того, что Он сам исповедовал.

Исходя из этого, позволю себе «противу правил» показать Вам краешек «творческой лаборатории». В горячей надежде на понимание и духовную помощь по нынешней, будь она неладна, «удаленке»…

Но мы с Вами рядом, лично с Вами и со всеми родными и соратниками Анатолия Ивановича. В этот многосложный час для Вас — рядом.

Как говорят наши соседи-черкесы: «Любимицей Бога оставайтесь!»

В надежде на Его великие милости.

Ваш — Г. Н., продолжающий ставшей любимой и значимой работу «Город-курорт...» И, конечно, Лариса Н.

Сын задерживается, пока отправляю письмо, это я сам умею, а через час-другой пришлем текст.

Г.Н.»

8.

Давно и твердо верю в знаки, которые посылает нам Жизнь. В документальном романе «Бригадир» (тоже, кстати, о нашем кубанском земляке, о Николае Шевченко, с которым работали еще на нашей «ударной-комсомольской»  в Сибири») есть даже отдельная главка-совет: «Ищите знаки!»

Так вот, на этот раз, ранним утречком, после того, как уже отправил Лидии Михайловне половину рассказа, на глаза мне попала небольшая, с ладонь, книжечка в матерчатой темносиней обложке… ох уж, эти кубанцы!

Снова они.

Покойный мой друг, известный поэт Виктор Гончаров.

Скольким дорогим людям, страдающим от потери близких, отправлял я его целебный стих! Последний раз – Наташе Филипповой, дочерям их со Станиславом и внучкам.

И почему в свое время не отправил Шахматовым в Лабинск?!

Вот этот стих: «Разве жизнь повторится?/Никогда, никогда./Улетит как жар-птица!/Не оставит следа…/Не тревожьте слезами/ тех, кто вами любим,/только временно с нами/быть положено им./Отпустите, их тянут/наши стоны назад./Пусть безвесыми станут/и счастливо летят/в жизнь,  лишенную пятен,/окруженную сном,/в мир, что нам непонятен,/не объятен умом./Наши слезы – засада/в их нелегком пути./Не зовите, не надо,/им назад не прийти./Что ж ты плачешь, вздыхая?/Дорогая, сейчас/их бесплотная стая/ждет покоя от нас./С этим надо смириться,/это надо понять./Улетела жар-птица,/чтоб счастливо сиять!/Помоги ей, не поздно,/всем ненастьям назло –/вспоминай,/но безслезно./Вспоминай, но – светло».
Это давнее стихотворение Виктора Гончарова,  прошедшего войну краснодарца, было написано им уже в Москве и посвящено семейству старшего друга, знаменитого литературоведа, народного артиста СССР Ираклия Андроникова. У них случилась трагедия со старшей дочерью. Чуть не вся Москва знала, как они переживали и мучались.

Мне этот стих Виктор Михайлович прислал, когда трамвай насмерть зашиб нашего семилетнего сына Митю…

Сколько лет я рассылал его потом своим друзьям и знакомым!..

После того, как в «лихие девяностые», на пике кровавого «передела собственности» из окна московской квартиры якобы выпал сын «внешнего управляющего» Запсиба Анатолия Смолянинова, я даже вставил его в свой горький рассказ «Хоккей и Мальчик».

Звали Мальчика тоже Димитрием, неожиданно мы с ним «по крикам» нашли друг дружку в перерыве матча нашего «Металлурга» со «Спартаком – кто, как не кузнечане, могли так горячо болеть в Москве за своих?!

Он отыскал меня в перерыве, мы познакомились, потом сели рядом. И как радостно было слышать об их сыновье-отчем взаимопонимании, подкрепленном еще и общими спортивными интересами. Это как раз Смолянинов-старший создал в нашей Кузне хоккейную «Ночную лигу». Затащил меня однажды поболеть за него – мы дружили… кого, впрочем, в нашем «сибирском городе» (а первый мой «спортивный» рассказ так и назывался: «Хоккей в сибирском городе»), так вот, кого Анатолий Георгиевич обделял верным товариществом, а незнакомых – братским  вниманием?..

Когда его уже почти взрослый Митя «выпал из окна», мама его, жена Анатолия, вскорости умерла от горя, а сам Смолянинов, летевший на вертолете «Робинзон», разбился потом в горах Ала-Тау… Бывает!

С теми, кто не идет на сговор с мафией.
   В этом смысле могу надеяться, что рассказ мой «утешал»  не только стихом Виктора Гончарова. Моим печальным  сюжетом – тоже.

9.

В малой книжице Гончарова, изданной в 1989 году издательством «Молодая гвардия», этого стиха не было. Были другие. Которые можно назвать речитативами. Назывался сборничек  «Слушая камни»…

Не о камнях ли перед этим мы говорили?

Дело в том, что Виктор Михайлович тоже был мастер на все руки. Не только сочинял пронзительные стихи, но маслом писал картины, резал по дереву и камню, лично  отливал малые бронзовые скульптуры.

В красочно иллюстрированном этими его работами сборничке – ну, не отражение ли, как в капле воды, «художественной» жизни Лабинска?

В котором живут, и действительно, уникальные мастера, хорошо осознающие высокую профессиональную цену друг дружке, но лишенные внимания общей матери – Родины… К горькому сожалению, ей теперь не до этого!

Может, все-таки поименно их перечислить? Хотя бы тех, кого знаю. Начиная с уже мало-мальски знакомого нам Николая Надточиева, чьи пятиметровые гостеприимцы «Казак и Казачка» стоят у въезда в «город-курорт» Лабинск – на этом обозначении настоял тогда заказчик. Шахматов.

Но только ли это?

И скульптурные группы, и отдельные работы Надточиева стоят и в центре Лабинска, и по окрестным станицам. Возле офисов предпринимателей из «среднего класса», понимающих толк в искусстве, и во дворах-имениях еще не  сбитых с него людей побогаче…

Эх, скинулись бы они на «бронзу» для все еще пребывающего в гипсе «Русского корнеслова» Николая  Федоровича, стоящего пока в уголке Детского Дома творчества Лабинска!.. Пустили бы шапку по кругу, что ли…  Чтобы окончательно не забыть значения слов, начертанных на вершинных  широколистьях «Корнеслова»: «Долг». «Честь». «Совесть».«Служение».

Дружит с Надточиевым, а часто и помогает ему в работе  «самодошлый», как бы сказали раньше, умелец-сибиряк  Василий Федорович Давыдов. И реконструктор старинных самоваров, и – создатель оригинальных новых… да кто ж только купит их не в таком богатом Лабинске?

А билет до Москвы стоит недешево. И сколько времени на дорогу туда и сюда уходит. Включая пребывание в столичной больнице по печальному поводу «сердечной недостаточности»…

Ну, прямо-таки просится в строку: у кого, у кого?.. Имеем нынче «недостаток сердечности»…

К лабинским «левшам». Которых за рубежом, куда вынуждены ехать на заработки, знают больше, чем дома.

Не обделена, правда, столичным вниманием рукодельница Татьяна Ткаченко. Ее «Александр Пушкин»…(только ли ее? – возник вдруг невольный вопрос, когда в очередной раз  вчитывался в свой текст. Взбунтовалось подсознание?..  Александр Пушкин для Лабинска – фигура еще какая знаковая!.. Настолько, что этому стоит  посвятить отдельную главку. А пока…) сплетенный из обычного кубанского «кукурузенья» наш всеобщий любимец и духовный наш Покровитель стоит на почетном месте в Центральном Доме Народного Творчества в Москве…  А в родном доме Татьяны Григорьевны в станице Владимирской, рядом с Лабинском, прямо-таки толпятся на полках «землячки» и «земляки». В ожидании очередной выставки кукол, куда отправятся в сопровождении своей хозяйки в большой картонной коробке…

Не берусь описывать уникальные работы «краснодеревщика» Олега Субботина: их надо видеть. Пока – у него дома, где просторный рабочий цех с деревоообрабатывающими станками плавно переходит якобы в «выставочный зал» – в жилую половину семьи Мастера.

Пишу с большой буквы еще и потому, что совсем недавно рекомендацию в Союз художников России подписали ему в Майкопе даже самые придирчивые из адыгских его коллег.

Талантливый лабинский живописец Сергей Карпенко в этом Союзе уже давно – жаль, что в отличие от отечественного классика Виктора Гончарова, поместившего в своей книжечке фотографии написанных маслом своих работ, сделать этого в своем искреннем панегирике Лабинску я не смогу… Также, как из-за малой площади этого печального очерка-некролога не смогу достойно рассказать о своих талантливых литературных коллегах, ярко заявивших о родном городе в годы еще не порушенных надежд на «казачье возрождение»…

Знаю, что в архиве почившего в Москве известного  схиархимандрита Германа Чеснокова, тоже уроженца Лабинска, хранилась многостраничная рукопись бывшего геолога Евгения Водолазского. С рюкзаком прошедшего суровую школу Севера и ступившего потом на тропу первопроходца уже в ином качестве – казачьего летописца.

Знаю, что у вдовы капитана первого ранга Вячеслава Казьмина хранится уже подготовленный им к изданию двухтомник его великолепных стихов… не успел! В тяжкое  «время перемен» слишком занят был более важными, как он считал, делами. Это он, работавший еще в старом ТАССе заместителем начальника военного отдела, первым «раскопал» историю ставшего нынче знаменитым Армавирского казачьего батальона.

Суровой зимой 1941-го под Москвой, возле деревни Крюково, кубанцы перед смертельным  боем с армадой немецких танков, как встарь, отпустили на волю лошадей…

На том месте, где они сами остались умирать, нынче стоит памятник, поставленный нашими молодыми земляками…

Спасибо тебе, Вячеслав Христофорович, за сбережение памяти о наших отцах!

Спасибо тебе за детей твоих, славный город Лабинск!

10.

Но вернемся к уже ушедшему в мир иной, но, не сомневаюсь, и оттуда придирчиво следящему за течением  мысли его младшего, хоть идет мне уже 85-ый годок, его  земляка и собрата – вернемся к нашему кубанскому классику Виктору Гончарову.

Дело в том, что рассуждал я пока только о знаке, скажем так, меньшего значения. А вот и главный знак.

Тем самым утречком, как бы сам собою, сборник «Слушая камни» открылся  на книжном развороте, где на левой страничке – фотография вырезанного на плоском каменном кругляше нового, уже «перестроечного», герба Москвы с Георгием Победоносцем, копьем поражающим змия, а справа – речитатив об этом православном святом. Вот он:

«Не успел Георгий Победоносец – /Всадник, убивающий дракона, /Освободить мир/От шипящего зверя./Улетело чудовище,/Спрятало/Свою чешуйчатую шкуру/За горами высокими,/Под океаном глубоким./А змеенышей своих мелких/На нас насылает./Ползают,/шустрят они между нами,/Управлят делами…/Нужен нам герб Московский,/Нужен воин,/Утверждающий справедливость».

Кое-кто может удивиться: мол, «в огороде бузина, а в Киеве – дядька». Как встарь говаривали. Причем тут?

Нет же!

Только что учрежденный тогда герб столицы должен был стать своего рода оберегом для всей страны. От всякой нечисти.

Но не то же ли самое – книга Калашникова «От чужого порога до Спасских ворот»? Если хорошенько вчитаться.

Шахматов, несмотря на свою торопливую и беспокойную жизнь, вчитался. И нащупал в ней главный, державный нерв… невропатолог же!

А Калашников книгу так и замысливал.

Книгу о терпеливом русском страдальце. Который не только не озлобился – в трудный час подставил Отечеству  плечо. Не будучи понят сразу, достойно прошел все выпавшие на его долю испытания, и генеральские звездочки на погонах стали для него – как недостижимые звезды над головой.

Суть книги «От чужого порога до Спасских ворот» – вовсе не характеристики безотказного оружия Калашникова. Она – о характере русского человека. Нелегкой судьбой своей скрепляющего многонациональную большую страну. Великую!

Несмотря ни на что.

Именно поэтому я и взялся помогать Михаилу Тимофеевичу…

Как-то в очередной свой приезд в «Лабу» я посетовал: мол, из Ижевска прислали по «ватсапу» новогоднюю открытку: дед Мороз без традиционного мешка с подарками. Но – с «калашом» на груди. А ведь было бы здорово, пожалуй, если бы предметом пиара для оружейного концерна стал бы также и мирный «бережок» Михаила Тимофеевича, не так ли?

Анатолию Ивановичу больше нравилось название «тропинка Калашникова». В котором слышался и отзвук нелегкой судьбы, и  как бы – молодым завещанный путь: бойтесь гладенького асфальта, а не камней под ногами. Они – не только ваше природное здоровье – еще и нравственное!

Когда я в наших беседах с Шахматовым слышал знакомые  имена его кубанских соратников, не приходилось удивляться схожести их судеб и ожиданий, горьких обид и вместе с ними потихоньку стареющих надежд. Чуть не все они прошли через обман и предательство, все страдали оттого, что им предлагали одни правила игры, а обыгрывали потом совсем по другим…

Недобитые Георгием Победоносцем змееныши «шустрили» чуть ли не всюду.

«Нужен воин, утверждающий справедливость!»

Необходим.

11.

Так вот, о Пушкине.

Несколько лет назад я привез Лидии Михайловне своего «Вольного горца». «Записки о народном Пушкиноведении», изданные в Майкопе.

Ну, будто в подтверждение того, что такое, «народное», и действительно, существует, через недельку Шахматова вместе с моей «курортной книжкой» протянула книжечку толще и больше форматом: «Пушкин  на Кубани». Земляка, о котором до тех пор, к стыду, не слышал: Владимира Александровича Соловьева.

Деликатно предупредила: мол, непременно с возвратом. Поймите правильно: растут внуки!

С одним из них довелось чуть ли не тут же познакомиться.

Свободное местечко неподалеку от двери в кабинет главврача нашлось рядом с хрупким, лет девяти мальчиком, я присел, настраиваясь, конечно же, на разговор с ним – Лаба уже сделалась для меня «местом встречи» с земляками-кубанцами.

-Как звать-то тебя? – спросил.

Ответил по-домашнему ласково: Аркаша.

-А откуда сюда приехал?

И он словно подтвердил:

- Из дома.

- Вот как?

Тут в тоне у него все-таки послышалась гордость:

- Лидия Михайловна – моя бабушка.

- Чего ж тогда тут сидишь?! – спросил с нарочитым удивлением.

Он ответил с интонацией хорошо выучившего «домашнее  задание» школьника:

- Она сказала, только в порядке очереди!

Ну, как такой бабушке да не вернуть книжку о Пушкине?!

Столько отстоявшей в родных наших российских  очередях и к этому же заранее готовившей своего счастливого с виду внука…

Но, может быть, пушкинский дух витал  не только в кабинете главврача  «Лабы» – жил тут повсюду?

Медсестра Наталья Асеева, которую из-за переизбытка в санатории Наташ, мы с женой звали «Наташа-глазная» либо «Наташа-огородница», после нескольких ознакомительных  разговоров со мной, решительно сказала: «Все, звоню своей бывшей учительнице литературы! Знаете, как она обрадуется!..»

И с Галиной Анатольевной Виноградовой мы с тех пор не только дружим – в прошлом году я сподобился стать почетным членом возглавляемого ею в Лабинске пушкинского обшества «Зеленая Лампа». Филиала общекубанского, которое много лет назад создали бывший директор Дома культуры поселка Мостовской Михаил Владимирович Семенов и его духовный наставник протоиерей Сергий Токарь.

Стараниями «Зеленой лампы» в Лабинске появилась мемориальная табличка на старинном особнячке, в котором когда-то жил Матвей Матвеевич Калаушин: один из сподвижников Д. Лихачева. Основатель и первый директор Всесоюзного музея Пушкина в СССР… как вам?

И правда, любопытные знаки…

В Новокузнецке, накануне 55-летнего юбилея нашей Первой домны, совпавшего с 220-летием Пушкина, дотоле почти незнакомый мне  Генеральный директор Запсиба Алексей Борисович Юрьев вдруг проникся «пониманием момента» и совершенно неожиданно распорядился дать деньги на составленный мной двухтомник «Рождение Огня». Личного, творческого Огня. И – Артельного Духа. Общей жаркой работы.

Когда такой  сборник все-таки вышел, в моей давно ставшей родною Кузне все еще «чесали репу»: а причем тут, опять же?!

Пушкин и металлургический завод в Новокузнецке. На котором он никогда не бывал, ну, просто – не мог быть. По определению. И никогда не был даже в его при-Алтайских (а вспомните наше русское Беловодье!) окрестностях.

И вот пока в многонаселенном, правда, стремительно  редеющем нынче городе, думали-гадали, из крошечного по сравнению с ним Лабинска пришло электронное письмо, пересланное мне друзьями. От бывшей лабинчанки. И нынче не отрывающейся от своего городка-колыбели. От доцента Кубанского Университета, кандидата филологии Ирины Назаренко.

Надеюсь, вы знаете, она спрашивала, что понятия, которыми вы так запросто оперируете – мол, Кузня!.. Мол, домна! – на самом деле понятия основополагающие?

Припомним Косьму и Домиана.

Черная ваша Кузня, как вы любимый город вашей молодости панибратски обозначаете – это и есть Косьма. Космос!..

А домна – это домен. Глава!..

Творец всего сущего.

Ну, или как вы с пролетарской наивностью определяете – Госпожа.

Вашей сибирской молодости.

А?!..

Да кто и когда со мной, уже почти старцем, так разговаривал?!

Пожалуй, что нужна не только книжечка, которую я, конечно же, вернул Лидии Михайловне: «Пушкин на Кубани»,

Нужна еще и – «Пушкин в Лабинске»?

Не в том, прошу простить, узколобом смысле: кто где бывал, с кем встречался и о чем разговаривал.

В другом: где пребывает наш Русский Дух.

Признаться, думать не думал, что эти мои не очень  веселые лабинские записки станут как бы продолжением сибирского двухтомника «Рождение Огня»… Но что делать?

Если в дорогом душе «городе-курорте» давние мои товарищи Николай Надточиев, тот самый вездесущий, но пока без столичного признания, скульптор, и культ-массовик «Лабы», бывший «министр культуры» суверенного, конечно же, в то время Лабинского района Юрий Куприн, опять подвезут меня к берегу бурной весною горной речки и спросят возле каменных остатков разрушенной крепостенки: мол, что – забыл?!

Вот это оно и есть, То самое «лабинское укрепление», которое строили тут «декабристы». Когда государь-император их помиловал и заменил ссылку в холодную Сибирь «теплой» ссылкою – на Кавказ… Ты о чем-то задумался?

12.

А задумался вот о чем.

Покойный мой друг, бурят Владимир Бараев – да что же это такое, чуть не сплошь покойники! – которого из-за очень высокого его роста на философском факультете МГУ «погоняли», как бы сказали теперь, «Полтора-Бурята», так вот, Володя в частых наших ностальгических беседах о Сибири и о Кубани (где он в свое время работал собственным корреспондентом газеты «Пионерская правда») как бы пенял мне: «А знаешь ли ты, что любимый твой генерал Засс во время событий на Дворцовой площади, тогда еще младший офицер, догонял убегающих петербуржцев и колол их шпагою в заднее место?!»

«Прекрасно! – защищал я Григория Христофоровича. – А ты считаешь, что он должен был обгонять зевак и встречать их уколом в грудь?!»

Володя Бараев был из рода чингизидов, написал потом  умную книжку о своем предке Чингиз-хане. И был признанным специалистом «по декабристам»: где же они и «отбывали каторгу», как не на его восточно-сибирской родине?!

- Наверняка, где-то рядом  стояли их палатки, – под шум реки негромко говорил наш скульптор.– Сюда и приезжал к ним из Прочного Окопа брат Александра Сергеевича. Лев Пушкин, поручик …  Как говорится в воспоминаниях декабриста Беляева: входил в палатку с бутылкой рома и за чаем выпивал ее самолично…

Тут уже цитацию подхватывал я:

- «Что свидетельствовало о его физической и нравственной крепости…» Так?

- Да, «были люди в наше время»! – с нарочитым вздохом невольного одобрения цитировал Николай Федорович уже другого Поэта.

- Палатка самого Засса была чуть поодаль, – не остался в стороне от беседы «бывший министр». – Грубо говоря,  поближе к центру Лабинска. Где он устроил пышный  прием только что прибывшим из Сибири декабристам…

Надточиев уточнил с такой уверенностью, будто сам был  тому свидетелем:

- Очень дружеский прием. Братский!

… Ну, такая у нас Родина, братцы, ну, что делать?!

13.

Говорю об этом впервые.

Признаюсь.

Когда составлял тот самый новокузнецкий сборник «Рождение Огня», держал в уме вот что.

В 1999 году в «Парламентской газете» (не полностью), и в «думском» журнале (более полный вариант) «РФ сегодня», где я тогда числился «обозревателем по культуре», была опубликована наша беседа с писателем Валентином  Распутиным. Которую как раз сам он назвал «Многобедное наше счастье – жить в России».

Светлая тебе память, дорогой Валентин Григорьевич!

Так рано, так не вовремя для бурлящей нынче России ушедший друг.

Конечно же, пространную и горькую эту беседу надо читать. Наиболее полный ее вариант вошел в роман Бригадир».

Но есть там одна, может быть, главная, страничка. Я спросил Валентина Григорьевича: как, мол, считаешь?.. Возможен ли возврат  столько перемен перетерпевших наших нравственных ценностей? Скажем общо, несмотря на нашу разноплеменность российскую: в с е н а р о д н ых?!

И Валентин сказал твердо: верю.

Но для этого стране нужен очистительный порыв, который смел бы все наносное, лживое, уродливое… Что покрыло нашу общую жизнь за несколько последних десятилетий…

Валентина Григорьевича нынче нет.

Но разве не одно и то же, как хочешь назови его, а р т е л ь н о е дело мы делали?!

По всем городам и весям нашей России.

Наивно, как теперь понял, я полагал: а вдруг зажигателем этого о ч и с т и т е л ь н о г о  огня да и станет вдруг моя привыкшая к жару и пламени «черная Кузня»?

Нет!

Перед этим она успела хлебнуть всякого. Ей, страдалице, осознать бы, чем кончилось начатое ею в свое время так называемое «рабочее движение. Не только для нее – для большой страны.

И скорее всего, подумалось, этот – неминуемый! – очистительный порыв начнется с малых  городов, поселков, станиц. Расположенных на родной своей, с целебными травами, земличке,  еще не перевернутой безжалостными ножами бульдозеров.

Где не только сами пьют уникальную родниковую воду, но и щедро делятся ею с остальным р о д о м человеческим.

С таких, вроде бы маленьких, но корневых городов, Как Лабинск.

Город-курорт. Город-труженик. Город-мастер. Город-художник Город-ученый

14.

Когда уже заканчивал свой печальный речитатив, позвонил Лидии Михайловне, и она хоть слегка повеселевшим голосом отозвалась: как раз нынче, мол, и мы – без  не без радости. Внучка Маргарита получила письмо из Краснодара. Без нашего ведома, «опозориться», видите ли, боялась, посылала свои живописные работы на всероссийский конкурс «Сириус»… И, представьте себе, заняла первое место, на месяц теперь поедет в Сочи…

В памяти невольно возникли увешанные картинами стены «Лабы». В кабинетах и в коридорах.

- Вот, видите, каким добром обернулась ваша забота  об                отдыхающих! – попробовал разделить ее радость.

Но в голосе у нее снова послышался надрыв:

- Это не моя, это его забота. Анатолия Ивановича… эстет был!

- Железный характер несгибаемого работника… упрямца… и…

- Так ведь человек был! – воскликнула она горько.

15.

А мне потом подумалось, что вместо коротенького некролога у меня получился чуть ли не гимн человеку… И городу, который он бесконечно любил…

Февраль-март 2021г.

Москва-Лабинск