Наталья Удовкина

Часть 1

Абсолютное большинство нас родилось до начала войны, и правильнее было бы называть нас "дети, пережившие войну". Наша семья пережила войну в станице Григорополисской Ставропольского края. Туда мы приехали с Верхнего Дона, из Ростовской области. Первый день войны не отличался от предыдущих. В станице не было радио, и мы не сразу узнали о её начале.

Война. Мы не знали по-настоящему этого слова, не знали, что стоит за ним. Казалось, что небо опрокинулось на землю и всех придавило одновременно. Народ как-то стал ниже ростом, женщины ходили заплаканные, плохо понимали, что и как делать. Мужчины были угрюмы, молчаливы. Уже через несколько дней мы поняли, что значит это слово.

С утра около дома, где мы жили, собрались жители со всей улицы. Держались семьями. Женщины с распухшими от слёз лицами, мужчины с суровыми взглядами. Дети жались к отцам. Вскоре подошла грузовая полуторка, и народ заволновался. Громкий плач с причитаниями стоял над площадью. Потом прозвучала команда, и шум немного стих. Все поняли, что настала пора прощаться. Торопливо целовались, обнимались и шли к машине. Дети цеплялись за ноги отцов, стараясь задержать их, а те гладили детские головы, заглядывали в их глаза, стараясь надолго запечатлеть в своей памяти родные лица. Наш папа не торопился к машине, подошёл последним, сел в правом уголке у заднего борта. Всё это чётко врезалась в память: и папа, машущий нам рукой, и машина, и сухая пыльная дорога. Детвора бежала за машиной, уже понимая, что она увозит отцов надолго.

Начиналась новая жизнь по законам войны. В колхозе – суета сует. Угоняли, увозили колхозное добро от наступающих немцев. То, что еще осталось, отдавали на хранение колхозникам с возвратом после ухода немцев. В этом сомнений не было. На трудодни раздали остатки меда и растительного масла, чтобы врагу ничего не досталось. Было непривычно видеть взрослых, бегавших по улице то с вёдрами, кастрюлями, то с курами в руках. Их временно распределили по домам. Разрешалось использовать яйца, а поголовье обязаны были всё сохранить и вернуть. Мы кур не брали. Наша бабушка Анфиса нашла новую веру (всю жизнь искала своего Бога), которая запрещала есть не только мясо, но и яйца. Надеялись, что это вера самая верная, что этот Бог милостивее других, защитит от врага, сохранит жизнь всем родным и на войне, и в тылу. Молились истово, просьба у всех одна, хотя и обращались к разным богам, каждый к тому, кому верил. Мы часами стояли на коленях, умоляя спасти и защитить нашего папу. Говорили, что детские молитвы быстрее доходят до Бога. Мы старались. Молились дома, молились в церкви. Настоящую церковь немцы сожгли вместе с арестованными коммунистами и евреями. Позже под церковь приспособили жилой дом, и там всегда было полно народа. Нас, детвору, не только допускали на молебны, но и разрешали петь вместе с хором, помогать во время богослужения.

Я впервые увидела немцев у нас дома. Ночью они заняли станицу, разместившись по домам. У нас была большая комната в доме. Младшая сестра мамы следила за чистотой и постоянно терла полы кирпичом во время мытья. Немцам понравилось чистота, и они улеглись прямо на полу, плотно друг к другу. Я спала на сундуке в этой комнате. Проснулась от яркого света и шума. На столе стояла большая гильза и ярко светила. Увидев чужих людей, я позвала бабушку. Она сказала, что можно идти прямо по спящим, они устали и крепко спят. Утром они разошлись по другим домам, а у нас остались два офицера и денщик.

Бабушка нарядила дочек в свои длинные юбки, старые кофты, платки. Молодых женщин было не узнать. Они постоянно сидели в маленькой комнате, редко покидая ее, чтобы не попадаться немцам на глаза. Мы с сестренкой тоже не бродили, где придется – сидели на печке и только иногда слезали, когда рядом не было бабушки. Осматривали всё. В углу, у офицеров, стояла какая-то аппаратура, и там было много цветных проводков, а на столике лежали ножницы. Этими ножницами мы срезали проводки, из них можно было сделать красивые бусы. Надо было снять изоляцию и порезать ее на одинаковые кусочки, нанизать на нитку и готово. Мы не успели сделать задуманное - пришли немцы. Увидели, что аппаратура испорчена, загалдели, зашумели, и чаще других слов слышалось слово “партизаны”. Бабушку повели на огород, грозились расстрелять за связь с партизанами, но вмешался денщик и показал “партизан”. Мы сидели в уголке и заняты были таким важным делом. У других девчонок уже были такие же бусы, а у нас нет. Надо сказать, что денщик был, видимо, добрым человеком, скучал по своим ”киндер”. Он часто гладил сестренку по головке, угощал нас. Офицеры питались дома, и денщик приносил в котелках еду из своей кухни. Давал нам свой суп, нам он не понравился, не понравилось нам и непонятное второе блюдо. Мы не знали вкуса мяса, а у них, видимо, второе было мясным блюдом. Ели мы мусс. Это кисель с манкой. Бабушкин кисель был, конечно, лучше, с вишнями, но и этот был съедобным. Съедобными были и конфеты. Они у них были похожи на раздавленные таблетки, но сладкие. Бабушка запрещала нам брать, но мы иногда нарушали запрет. Ближе к Новому году его отправили на фронт, а новый денщик нас не замечал. К Новому году офицеры получили посылку. Мы ее вначале унюхали, а потом уже увидели. В посылке были красивые свежие яблочки. Для нас это было чудо - яблоки зимой! За время пути они начали портиться. И мы стали свидетелями, как немцы выбросили это чудо в горячую плиту. Мы долго не могли успокоиться, всё обсуждали, чтобы можно было сделать из них, обрезав гнилые места. В комнате еще долго пахло печеными яблоками.

Незадолго до прихода немцев в станицу прибыла большая группа эвакуированных из Ленинграда. Их расселили по домам. В соседнем доме поселилась большая семья, на нашей улице их было много. Когда пришли немцы, на одежде, а потом и на домах появились жёлтые шестиконечные звёзды. Вели приезжие себя тихо, даже дети редко выходили во двор погулять. Взрослые ходили отмечаться в управу. Потом их всех увели. Позже говорили, что их сожгли вместе с церковью, а те, что остались, были расстреляны на окраине станицы в большом рве. По краю рва положили настил, ставили взрослых вместе с детьми и стреляли низко, чтобы захватить и детей. После казни изо рва долго доносились стоны людей. Недалеко жила пожилая чета, они ночью вытащили нескольких раненых, за что были награждены после освобождения от немцев правительственными наградами. Об этом писали в газете. И ещё об одном расстреле писали газеты. Отступая, немцы, чтобы обезопасить себя, взяли заложников и гнали их впереди своих колон. Опасались засады на мосту через протоку реки Кубань. В числе заложников оказался и наш дедушка, он немного знал их язык. В 1914 году попал в плен, был там три года, вот по необходимости выучил их язык (работал на Бауэра). Спросил у офицера: «Далеко ли наши». Его и взяли заложником. Было это ночью. Он попросил у конвоира разрешения задержаться ненадолго «по нужде». Подавал голос, чтобы успокоить конвоира, а сам стал подниматься по крутому склону и ушёл. Утром пришёл домой вместе с нашими солдатами. Станица несколько раз переходила из рук в руки, но жителям повезло: сражения были за пределами станицы. Было немного разрушений, погибших. А вот часть заложников немцы расстреляли на мосту, а остальные попрыгали с моста в воду и остались живы.

Дедушку из-за преклонного возраста в начале войны не призвали в армию. А вот теперь и его очередь подошла. Нашлось дело по его силам: с полевой кухней дошёл до Берлина. Вкусно кормил бойцов и за добросовестную службу награждён был медалями. Мы им так гордились! А нас кормила бабушка Анфиса. Мы не голодали ни одного дня. Чтобы выжить, надо было приложить все силы и использовать все возможности. Для нас это были огороды. Обрабатывался каждый клочок земли. Использовали не только свои огороды, но и за часть урожая обрабатывали чужие. Главными огородными культурами были кукуруза, фасоль, горох, свёкла, капуста, лук, чеснок, тыквы, а вот картошку не сажали: она там почему-то не росла. В борще её заменяла фасоль и свёкла. Дети тоже принимали, участие в огородных работах: пропалывали грядки, помогали сажать и убирать, защищали подсолнечник от воробьёв, завязывали шляпки разным тряпьём. В мою обязанность входило наносить воды из колодца в бочку 10-12 вёдер. На коромысле носить у меня не получалось, но была сила в руках. Вот поэтому у меня длинные руки и сутулость. Осталась память о войне. Из-за этого я всегда чувствовала себя неуверенно, считала себя ущербной.

На нашей улице мы считались самыми послушными детьми. На самом деле мы тоже шкодили. Устроили «горку» из ботвы гороха зубаря. Мягкая, пушистая горка! Весело было прыгать и скатываться, как со снежной. Естественно горох обмолотился, смешался с песком. За это веселье мы, конечно, получили, и по одной горошине выбрали весь горох из песка. Ещё серьёзным проступком была наша привычка обрывать завязь огурцов. Не успевали расти, мы их съедали крошечными. Мамины сёстры решили отучить нас от этого. Одна нарядилась в незнакомую одежду, распустила волосы, измазала лицо, а вторая повела нас на огуречную грядку и сказала, что это Баба Яга и что она пришла за нами потому, что мы обрываем завязь. Когда Баба Яга шагнула в нашу сторону, мы закричали так, что слышно было на соседней улице, и все спрашивали, что же случилось у нас. Мы, конечно, испугались сильно. И больше к грядке не подходили. Воспитали нас быстро. Бабушка давала нам задание и проверяла выполнение. Она была уже в преклонном возрасте и сильно болела – язва желудка, спайка кишок и опухоль на темени, от чего постоянно сильно болела голова. После обеда она ложилась отдохнуть. И мы этим пользовались. Сбегали на пруд. Недалеко от нас был этот пруд, весь заросший камышом и осокой, на дне было столько ила, что трудно было вытащить ноги. Водились пиявки, и даже ужи, но детвора целыми днями плескалась в этой грязной заводи. Утонуть там, конечно, было можно. Было глубокое место возле крутого берега. Мамина младшая сестра была старше меня всего на пять лет и любила разыгрывать нас. Как-то, увидев заплесневелый сухарь, сказала: «Кто съест сухарь, тот не утонет - ведь сухарь же не тонет». Сестрёнка съела сухарь и тут же решила проверить, хорошо ли она теперь плавает – прыгнула с крутого берега. Я была далековато от глубокого места, только училась плавать и когда закричали, что она тонет, я поспешила спасать, утопая в илу, глотая грязную воду. Её я, конечно, вытащила, ей это был урок на всю жизнь, а вот мне досталось традиционной бузиновой хворостины (бабушка каждый день выгоняла ею нас из пруда), да ещё и от мамы настоящей палки. Детвора сообщила ей, как только она вошла в станицу, возвращаясь с работы, что младшая дочка утонула, вот она и была вне себя. Сестрёнка моложе меня на три года, но всегда была рядом, принимала участие во всех делах. Нам хотелось сделать что-нибудь хорошее для всей семьи, а это в то время было добыть что-то съедобное, вкусное. Вот мы с нею ходили в лесок у реки, там можно было, если повезет, собрать кизилу, или фундука, нарвать дички яблок и груш (дома у нас в огороде немцы вырубили все деревья), а в посадке нарвать тютины (шелковицы). Кизил и фундук росли на крутом обрыве, и, если не удержаться, можно было серьёзно покалечиться. Но я была осмотрительной и цепкой. Ни разу не падала. Была вся исколота, исцарапана, груши-дички, очень колючие, приходилось залезать, чтобы сорвать, мы не ждали, когда они созреют и упадут. Другие соберут, нам не достанется. Ведь нам было далеко ходить. Возвращались через кладбище, им нас пугали. Плохо, что там росли колючки, похожие на немецкие мины, что опасны для кораблей. Звали их арбузиками. Ноги потом долго болели, если наступишь и уколешься. Можно было пройти по окраине, возле домов, но я боялась там ходить: можно встретить мальчишек, я знала, что эти злобные, жестокие существа на всё способны – отберут нашу добычу и нос разобьют. Их невозможно уговорить, упросить. Я много раз видела, как они вдруг начинали между собой драться. В ход шли и палки, и камни. Не думали, что могут покалечить друг друга. По носу я получала от Бабешкина старшего. У них было два сына, наши ровесники. Они вместе со своими друзьями постоянно толпились у нашей калитки под тенью акации. Прямо напротив нашего дома была колхозная кузница, единственное интересное место на нашей улице. Там всегда было людно, интересно. Вот мальчишки и ждали, когда их позовут – разрешалось что-то сделать. С собой они, как правило, приносили полные карманы гороха – зубаря, початки варёной кукурузы. Зёрна съедали, а отходы бросали под ноги, втаптывали в песок с пылью, а нам потом просевать через пальцы этот песок, выбирать мусор. Вот я и прогоняла Бабешкиных и получила от старшего в нос, пока не разобьёт до крови. Благо бочка с водой стояла за домом, и наши не видели мой окровавленный нос. Жаловаться мы никогда не жаловались. Мама говорила: «Свои вопросы решайте сами и не смейте жаловаться». Вот такая позиция. Это стало и нашим девизом.