Рассказ

   В старые добрые времена остроумцы нарекли пятницу тяпницей. После трудовой недели рабочий класс мог расслабиться. Он, тогдашний киповец инструментального завода, до поделомника-понедельника не опускался, но нынешний ревностно блюл непорочную традицию. Калиновка и сливянка с нетерпением поджидали пятницу-тяпницу. Уважил ту и другую наливку, настойку, вкусил жареного карасика, молоденькой июньской картошечки в мундире. Жгучая, в пару, облепленная утомлённой зеленушкой: лучком, петрушкой, укропом. Сдобренная весело хрустящей бело-розовой редиской. Лепота!.. Сладостно вдохнул благоухание домашнего застолья. Славно повечерял! Улёгся почивать. Сон таился пока, уступив место благостным рассуждениям. Да, тысяча раз был прав, приняв десять лет назад решение удалиться от городской суеты. Семейная жизнь не сложилась. Разменяв шестой десяток, уединился здесь, в забытой Богом и людьми деревушке, вымершей: ни кошек, ни собак. Сколько их таких брошенных деревень на Руси!.. А по городам маются в поисках жилья и работы. Земля обеспечит и крышей над головой, и работой. Вон богатство — бери и потрудись!..

   Лягушва пожаловала на ароматы мужицкого очага. Расположилась на крыльце «колизеем». Пятница — «хор Пятницкого». Грянул внезапно, после зачина вступил мощный бас, лягух-бык басил: Шаляпин! Жаба виолончельно заскрипела, хористы дружно затявкали. Древесные лягушата выделялись высоким контральто. Махонькие, а таланты ого-го!.. Он даже поаплодировал, благодарный слушатель. Прислушались… Взбодрённый похвалой, «хор Пятницкого» грянул с новой силой. Какая слаженность! И кто дирижёр?..

   Папаша-скворец при таком шуме никак не мог уложить спать своё семейство. Вылез, возмущённый, из скворечника. Его разбойничий свист припугнул лягушечий хор. Улепетнули шлёпалки в своё родное болотце за огородом.

   Старик поселился в марте перед возвращением перелётных птиц. Первым делом изготовил скворечник и поместил его на раскидистой берёзе возле дома. Семейной скворчиной парочке пришёлся по душе этот уютный домик. По душе им пришёлся и старый хозяин подворья.

   В конце апреля скворчиха снесла шесть голубеньких яиц. Супруг-хлопотун окружил её заботой и вниманием. Усердно санитар огорода добывал козявок, улиток, слизней, червей, гусениц. Вылупились птенцы, и счастливые родители наперегонки носились, пичкая своих прожор огородными лакомствами.

   Рядом со скворечником старик повесил кормушку, сыпал пшено, лущил горох и бобы, дабы чадолюбивые родители могли передохнуть и перекусить. Однажды упитанное чадо неуклюже вывалилось из скворечника. Переполошились родители, беспомощно летали, издавая жалобные хриплые крики. Дитятко их, желторотик, вопил. Старик не решался взять слётка: родители отказываются от таких детей, которые побывали в руках человека. Он уже не по-птичьи пахнет, он чужой. Проверяя их реакцию, старик протянул руку к скворчонку. Добрососедские отношения сказались, они доверили ему своего детёныша. И он вернул его в гнездо под радостное хлопанье крыльев и воркование.

   Крупнее воробья, скворец выглядел достойно: крепыш, чёрное оперение в редких пестринах, калёный клюв, цепкие когти. Домовитый, весёлого нрава, понятливый. Собственная его речь не вполне благозвучна: скрипучая, трескучая; с жёнушкой, с выводком своим скворчит, ворчит. Зато подражатель-пересмешник занятный!.. Полоз пополз к скворечнику, как начал на него орать: «Ёрры-парры!..» — тот со страху свалился на куст розы, на шипы. Ругачку «ёлы-палы» перенял от старика, но «л» не выговаривает, и звучит ещё страшнее: ёрры-парры! Видя его смышлёность, старик и свистеть научил. Посягнёт какая-нибудь сорока-ворона на скворечные угодья, засвистит пронзительно, по-разбойничьи — и отъявленные разбойницы ретируются. И мелодию научился насвистывать. Старик поёт: «Тореадор, смелее в бой!..» — он аккомпанирует художественным свистом. Классическая музыка! Повезло старику с соседом, есть с кем поговорить… А пока на ночь глядя сам с собой разговорился.

   Тишина… За бывшим большаком трещит степная полоска, точно огонь пожирает её. В ковыльном шёлке возится, ворочается, насыщается саранча. Тонкий звон дрожащих слюдяных крылышек. Предполётное волнение, единый трепет малюсеньких жизней. Фольговый шорох, жестяное погромыхивание, железный гуд одного мощного мыслящего организма. Летучий саранчовый мозг разом взмывает над голой степной полосой.

   В болотце за огородом разом, как слаженный хор, грянули лягухи. Кто дирижёр единства, как и у саранчи? Единство — гармония Бога. Причастен ли он, старый грешник, к этой гармонии? Иномиры: лягушечий, саранчовый. И он — сам по себе.

   Гулкое кукование разнеслось над просторами. В четыре, каждое утро, над подворьем пролетала кукушка. На березу не садилась, скворец прогонял её: «Ёрры-парры!» И молодцевато стоял на козырьке скворечника, поджидая старика. В этот раз его не было. Улетел, наверно, хлопотун по своим неотложным делам. Старик придвинул колоду к двери; уходя на рыбалку, подпирал ею дверь. Замок на безлюдье не нужен, а лягушва может вторгнуться, потом не выкуришь. Сел на чурбан, накинул на голову капюшон ветровки от комарья, проверил удочку. Пулемётный треск раздался, но то не пулемёт строчил. С кикиморочьим стрёкотом, с диким ором от грозовой ели гнала белку сорока. Пикировала на неё, пытаясь захлестать крыльями, сбить, заклевать, затоптать. Беглянка, бурая, с непушистым хвостом, скакала неуклюже, сгорбленно, часто сжималась в бессильный комок под ударами разъярённой птицы. Видно, захожая с ельника, ненароком оказалась у гнезда с сорочатами. Вот она, материнская защита! Жёсткую трёпку задала белобока неосторожной гостье. Загнанная, белка заскочила на крыльцо, от ужаса сжалась меж сапогами старика. Однако и птица изнемогла от погони. И лишь для острастки ещё разок припугнула побеждённую, пригрозила крылом и издала клёкот, но уже не орлиный, а с усталым хрипом. Так и спаслась белка как бы под защитой старика. Зверушка дрожала, старик руку протянул, чтобы погладить, успокоить бедняжку, ощутить ласковый беличий мех. Но подзащитная спрыгнула с крыльца и, словно карликовый кенгуру, поскакала к родному ельнику, откуда так опрометчиво распутешествовалась.

   Возбуждённое сорочьей местью, возжаждало поквитаться с залётной чужачкой воинственное воробьё. И со стариком, у которого та спасалась. Охристой тучей налетело, но беглянки и след простыл. Взбеленились, что упустили жертву, на старика стали кидаться, чуть избушку не снесли с этим «грибом» на пеньке. Очумели совсем, носятся, как пули, в ветровке путаются. Визг, верещанье!..

   — Да что это на вас нашло, окаянные?!.. — удочкой старик начал отбиваться от полчища. — Сбрендили совсем, угорелые!

   И впрямь, будто с ума посходили: кувыркаются, катаются кубарем по крыльцу, пурхаются в пыли, трещат, стрекочут, точно в смехе безумном заходятся.

   — Кыш, кыш, бесноватые! — удалось-таки старику стряхнуть с ветровки воробьиный «репей» и отбиться от налётчиков.

   Старик едва отдышался от сумасшедшего нападения. Сам чуть с ума не сошёл. С чего это воробьи сдурели?.. Сойки однажды, пьяные, поп̒адали с рябины-черноплодки, накушавшись её винных ягод. На земле на прелой лиственной куче, где муравьи грибницу из опят разводили, мертвецки валялись… Но пьянка та в октябре случилась, а тут… Знать, свадьба воробьиная закуролесила, до дикости. Всё как у людей. А может, в природе что-то сдвинулось от человеческого нерадения, от вмешательства, разграбления. «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё — наша задача!» — потрясал кулачком дедушка Мичурин. Нет, неподвластна природа человеку!

   В дальнем селе скворцы тучей навалились на коровник. Целую неделю оккупировали, терзали бурёнок. Нападали на доярок, сторожей, ветеринаров. Для их отпугивания развешивали шары с изображением кречетов, включали динамики с орлиным клёкотом, с карканьем коршунов, с криками погибающих птиц, ультразвуковую электронику. Использовали светоотражающие отпугиватели разных форм, водомёты. Тщетно! Притащили кошек и собак. Те, заклёванные, перепуганные, с позором бросились наутёк. Досталось коняге. Владимирский тяжеловоз, караковый, почти вороной, исправно служил на ферме, доставляя корма. Он похрумкивал духмяное с клевером-кашкой сенцо у овина. Налетела скворчиная туча, разметала золотые снопы, чуть глаза не выклевали…

   Да что там скворцы! Кара постигла Мелкобританию в виде чаек. Набросились белокрылые чайки-кричайки на подлых юдоанглосаксов. Захватили аэропорт, пришлось нанимать свиней для разгона «десанта» со взлётной полосы. Вот бы захватили отважные птицы палату лордов! Обсэрились бы чопорные сэры. Гадят русским, а тут бы сами обгадились.

   Король ужасов Хичкок своим фильмом «Птицы» вверг в ужас западных обывателей. В начале 70-х прошлого столетия в Штатах произошли необъяснимые нападения птиц. В городке в Калифорнии буревестники нападали на прохожих, разбивали окна домов. В деревне около Сан-Франциско вороны побили ягнят. Выдумывались десятки версий такого необычного птичьего поведения. Буревестники до безумства отравились токсичными моллюсками. Порушена экология, и многие птицы сходят с ума. Хичкок особо не мудрствовал. С каждым эпизодом картины жуткого птичьего апокалипсиса низвергали зрителей в леденящий ужас и безысходность. И само киношное произведение Хичкока подверглось поиском в нём смысла. Возмездие природы человеку за его гордыню. Хрупка человеческая жизнь, непредсказуема, зависит от случайностей. Предвестие Страшного суда за грехи человеческие…

   Старик не углублялся в эту конспиралогию и мистицизм, а признавал «Птиц» Хичкока прибыльным коммерческим проектом. Режиссёр был честен, он не пытался объяснить необъяснимое. Запутывал сюжетом зрителя и держал его в напряжении до последнего кадра.

   После размышлизмов старик наконец-то пошёл на рыбалку. Ещё раз проверил удочку, набор крючков. Мормыша добудет в озёрном иле, рыбу насадит на кукан.

   Скворечник безмолвствовал. Засунув по паре пальцев в рот, старик пронзительно засвистел, как когда-то футбольным болельщиком на трибуне. Скворец не появился, загулеванил где-то.

   — Ёрры-парры! — беззлобно ругнулся на его языке старик.

   Поставил удочку возле дождевой бочки, плеснул пригоршню воды на лицо. Ёлы-палы, в бороде запутались салатненькие древесные лягушата. Стряхнул непрошеных гостенёчков. Как находят эти карапузики воду в бочке? Заползают на неё, присоски на лапках: шлёп-шлёп и бултых, буль-буль.

   Сизый горизонт прерывался чередой курганов. На некоторых торчали скалистые зубья с редкими скворчиными гнёздами в расщелинах. На других горбились валуны, сползающие в солончаковые всхолмления. Те омывались шелковистыми волнами ковыля, которые далее роднились с шумливой луговой овсяницей. У озера перед ней вставала стена из камыша, тростника, осоки, дудочника-пикана, борщевика.

   При жизни деревни к озеру спускалась трёхкилометровая дорога. Ныне от неё осталась тропка среди травостоя, сберегаемая подорожником, клевером, гусиной травкой и стариком.

   Насытившееся ночью чудище, сплетённое из саранчи, перед приозёрьем повернуло в открытую, безлесную степь. В полевом разнотравье стоял звон цикад. Над раздольем в синеве завис жаворонок, журча ручейком. Травы шевелились от вспорхов и коротких перелётов степных куликов-кроншнепов, от весёлой возни воробышков-репейников. Над зарослями болиголова, цикуты, пижмы, девясила порхали крапивницы, перламутровки, дрожали слюдянистые крылышки пучеглазых стрекоз. Важно пролетел иссиня-чёрный махаон. В белом кипении-цветении сныти жужжали, наслаждались мохнатые шмели и золотисто-полосатые пчёлы.

   На тропинке перед стариком сигали зелёные кобылки, сновали перепёлки с их вечной жаждой: пит-пить… Он вдыхал пряные, медвяные запахи с полынной горчинкой и не мог надышаться!

   От мира зла и лжи людей

   Ушёл он с правдою своей

   И поселился здесь, в глуши,

   Один, затравленный, решив,

   Что справедливей мира нет, чем мир природы…

   Русский поэт высказал недоумение, что почти все высокие посты в стране занимают люди с характерной наружностью. Его обвинили в шовинизме, экстремизме. Он отсидел три года, уединился и написал поэму «Отверженный». Старик был согласен с ним. Высокие чины в руководстве страной, в экономике, финансах, промышленности, СМИ, культуре — пришельцы. И это меньшинство стало подавляющим. Акулы капитализма с характерной наружностью…

   Злючие пауты - оводы, слепни налетели на старика. Удочкой отбивался от них:

   — Кыш, злыдни, кыш!..

   Ветер с озера прогнал «хищников». Тропка протискивалась сквозь прибрежный травостой к песчаной полосе. На ней бегали «буратинки», озёрные кулички, тюкая длинными клювами в песок, выискивая рачков и личинок. При появлении старика кулики засеменили в «оазис»: коричневые «шомполы» рогоза, розовые зонтики сусака, стрелолист, белоснежные кувшинки на зелёных «блинах», жёлтые кубышки. Жуки-плавунцы ныряли с осоки, водомерки скользили на «лыжах» по водной глади. В этом эдеме роились бабочки, стрекозки, пчёлки. Тихий приплеск выносил на песок камышинки, пористые внутри. Старик поднял одну, легонько сжал, она прыснула на лицо водицей. Головокружительный озёрный дух, настоянный на прибрежных и подводных травах. И озеро когда-то называлось Травное, и деревня — Травная.

   Поскольку рыбак вёл стародеревенский образ жизни, он и рыболовную снасть изладил на подобный манер. Удилище из ветки осокоря, вместо лески размотал тюрючок с белыми нитками, продырявил гальку чуть больше горошины — грузило. Из стальной проволоки согнул крючки, без зазубрин, но цепкие, ловчие. Поплавок каждый раз новый, из камышинки. На неё любят садиться стрекозки, трепещут крылышки, искрятся. Любопытная рыбёшка тянется поближе посмотреть, а тут и лакомый мормыш на крючке! Удобная наживка, кишмя кишат в донном иле рачки-бокоплавы. Уловистый плёсик: чебаки, окуни, ерши… Зашёл в сапогах в воду, нашарил в иле мормыша, насадил на крючок, забросил удочку. Тут же стрекозка на поплавок села, засеребрилась. Заиграл кругами, слетела она с него, запрыгал и нырнул. Натянулась нитка, сладостно замерло рыбацкое сердце, забилось в предвкушении: неужто щурёнок!.. Подсечка — невесомо взлетело удилище, на нитке не было крючка! Не развязался, откусил кто-то. Водились в озере крабы-стригуны, но далеко от берега, на трёхметровой глубине. А тут приполз какой-то, вреднючий, а может, и не один, целая шайка. Благо, предусмотрительно прихватил с собой ещё пяток крючков. Привязал один, насадил мормышонка, ещё раз забросил удочку. Та же стрекозка, те же фортеля поплавка-камышинки. И опять обрез! И ещё раз, и ещё… Терпение старика лопнуло. Ещё и стрекозка не села на поплавок, сделал подсечку. Из воды вылетел и сорвался с крючка на песок проклятый стригун. Чёрненький, с ладошку, крабик, десять тонких длинных клешней. На панцире волоски, шипы. По бокам от переднего края панциря стебельки, в них подвижные глазки. Боком, боком, щёлкая ножницами-клешнями, членистоногое существо двинулось на человека. Старик подивился такой наглости, невольно отдёрнул ногу. Подцепил нападавшего удилищем, отбросил в сторону. Тот, не раздумывая, напрямки направился к воде. Старик удилищем швырнул его в кусты. Уж сейчас-то запутается и не найдёт дорогу. Нет, выполз из зарослей и устремился к себе домой. Видно, чуял воду, где бы ни находился. Древесный лягушонок чует воду, крабик-стригун, а люди в трёх соснах плутают и не чуют дома родного.

   С досадой, ворча, старик смотал удочку. Подустал в борьбе с санитаром озера. Стригун питался не только моллюсками и рачками, но и мёртвыми рыбами, очищал озеро. Вот и его прогнал, царя природы, защитник. Незадачливый рыбак хотел было присесть на камень, омываемый приплеском, но вместо него на камень вспорхнула синица. В клюве она держала дождевого червя. Из воды высунулся чебак, округлил рот — и синица бросила ему лакомство. Старик не поверил своим глазам. Фото с подобной сценой видел в журнале «Природа». Орнитолог объяснил: птичье гнездо было разорено, птица потеряла птенцов, но материнский инстинкт у неё сохранился. Она видела, как рыбы высовываются из воды и ловят мошек. Мамаша, потерявшая детей, кормила рыбок вместо них. Не поверил тогда старик снимку кормления рыбок птицей: фотомонтаж и очередная байка о чудесах природы. И вот сам, воочию узрел это чудо. Необъяснимое: и пичуга умничка, и рыбка неглупа, и крабик молодец! Чудо-озеро какое-то!.. Облака плыли в нём. Ветерок погнал рябь, мягкая волна выплеснула на песок водоросли. Капельки воды засверкали самоцветами на курчавой кучке среди вяленых камышинок. Ветерок обвеял старика: запах озёрной воды, волглых водорослей… Из зарослей комариная туча налетела, чуть с ног не сбила. Даже отбиваться не стал, бросил удочку, сгорбленно уселся на камень, накинув на голову капюшон ветровки. Будто в засаде ждало полчище: расчувствовался старик идиллией — и напало. В исполинский кулачище собирается комарьё и наносит сногсшибательный удар всякому зверю, может и загрызть. Даже лесной гигант сохатый спасается бегством, погружаясь в воду. Как договариваются эти пылинки до несокрушимого единства? Одна — ничто, а несметность — силища! Хотя у них и один в поле воин. Тот же отверженный поэт сочинил:

   Не комар — птеродактиль вонзился мне в глаз!

   Шар глазной мне почудился шаром земным.

   Ну а птерокомар закружил птеровальс —

   Я б второго вонзения не пережил.

   И я, зрячий свой глаз закрывая рукой,

   Словно жалкий слепец, натыкаясь на жизнь,

   Шёл и падал с вопросом: «Ну кто я такой,

   Коль ничтожный комарик мне так удружил?»

   Вот создание природы! У человека одно сердце, и то часто барахлит. А у этих удальцов — по два!.. Зудящее племя пригнуло старика в три погибели. Он пытался схорониться в своей болоньевой ветровке, но птерокомары пронзали её. Его спас ветер, поднявшийся на озере, загнал ордынцев в заросли.

   — Да-а… — сокрушённо вздохнул старик. — Человек во времени — секунда, в пространстве — миллиметр. Ну что ж, тоже кое-что.

   Озеро, с футбольное поле, как сказочный сазан, блистало золотой «чешуёй». Живое… Ветер донёс запах гари. На противоположной оконечности озера появился бульдожьего вида внедорожник. Из него выскочили люди в строительных касках и комбинезонах с геодезическими причиндалами: буссолью, астролябией на треногах, линейкой. Похоже, какой-то богатенький решил присвоить чудесное озеро с его красотами и устроить на его берегу «дворянское гнездо».

   Нестерпимый визг пронзил слух, точно кто-то провёл ногтем по стеклу. Скворец пролетел. С таким же визгом за ним устремились скворцы. Такой визг старик слышал у вольера с макаками в зоопарке, невыносимый, отпугивающий зевак. Так, видно, они и в джунглях отпугивают хищников. Да, старик был прав: звуковая спектрограмма «ноготь-стекло», совпадающая с криком макак, невыносима для девяти человек из десяти.

   Скворцы начали сбиваться в огромную стаю. Скворчиное облако то сжималось, то разжималось, облачки отделялись от него и вновь сливались с ним. Скворцы словно исполняли своеобразный танец… Старик не знал, что в обиходе орнитологов бытует весёлое латинское словечко «мурмурация». Почти как по-русски: мур-мур, мурлыкание, бормотание. Однако это явление мурмурации многомудрые учёные до сих пор толком не объяснили: скоординированный полёт огромных стай птиц, скворцов, ворон, галок, образующих динамические объёмные фигуры причудливой формы переменной плотности. И скромно умалчивают о том, что эти причудливые формы необъяснимо преображались порой в чёткие фигуры птиц и зверей.

   Закрыв уши ладонями, старик с нарастающей тревогой смотрел танец тысяч птиц. Перламутрово переливаясь, с визгом, режущим окоём, скворчиное облако начало преобразовываться — в человеческую фигуру! Тёмную, беспросветную. Леденящий душу исполин завис над озером. Геодезисты, побросав приборы, в панике укатили на машине.

   Исполинская тень легла на старика. Согбенно волоча удочку, протиснувшись сквозь заросли, не оглядываясь, потащился по тропинке к своему дому. Потрясённый, долго не мог привести мысли в порядок. Природа отвечает на все деяния человека, оторванного от природы. Чаще всего они неблаговидные: фекалии из коровника стекали в реку, нувориш загадил бы чудо-озеро… Но как слепилась из тысячи скворцов человеческая фигура? И откуда они взялись, тысячи и тысячи!.. Человек, ты умён, царь природы, как объяснишь?..

   Возле дома оглянулся: белёсое небо, дрожащий воздух, звенящие от цикад в мареве степные просторы… Взвизгнула калитка. Вздрогнул, зябко поёжился. Поставил удочку подле дождевой бочки. С бородой окунулся в неё. Выпутал из бороды древесного лягушонка, «резинового пупсика», аккуратно положил на траву:

   — Иди, иди домой!

   Тот вылупил глазёнки, понимающе квакнул и поскакал к берёзе.

   Старик посмотрел на скворечник: на козырьке его важно, осанисто стоял скворец.

   — Ну что скажешь, добрый молодец? — обратился к нему старик. — Был там? Молчишь... Молчание — знак согласия.

Иллюстрация