Анастасия Махкам

Весна, сорок второй год. Волховский фронт. Измученная лошадь и хилый ездовой. Штрихами, мазками, Андрей Пиценко рисует читателю крошечный военный эпизод – трагичный и вместе с тем совсем рядовой.

Проза Андрея Пиценко стала настоящим открытием для русской литературы. Емкое, островатое и неискаженное изображение картины мира – военного или бытового. Так, простым и лаконичным авторским слогом, рассказ способен расположить к себе с первых строк.

Итак, «Саввин день» открывает искушенному читателю еще один взгляд на сельский быт, на людские думы, на тонкости морали и выбора.

Однако особенно ценна здесь нехарактерная для современной военной прозы достоверность в изображении мельчайших деталей и подробностей военного быта – от «горбов вещмешков» за солдатскими плечами до Петруниных «махорочных самокруток». Диалоги, мысли, раздумья, отступления и даже мимолетные междометия, которые бросают солдаты, – все пропитано духом военного времени с неизменным налетом сельского колорита (текст может по праву служить своеобразной энциклопедией этого колорита). Авторское умение прочувствовать этот дух прослеживается даже в выборе имен для своих героев – не сухое «Петр», не блеклое «Петя» и не пренебрежительное «Петька» – но ласковое «Петруня».

Многого стоит эпизод с избиением полумертвой лошади: кровавая сцена оставляет, казалось бы, слишком много вопросов к бесчеловечному капитану, который только что яростно и отчаянно колотил животное ребром лопаты; но вот он стоит, тихий, опустошенный, издерганный войной:

«Не было в его взгляде ни жестокости, ни удивления. Его усталые, в окоеме воспаленных век глаза смотрели куда-то сквозь Петруню…» [1].

Вопросы человечности и бесчеловечности, морали и бессилия накладываются на наше первичное восприятие художественной реальности, заставляют примерять на себя нелегкий выбор и его издержки… Этого добивается Пиценко одним рассказом, крошечным эпизодом.

Однако творчество писателя идейно и многопланово, выходит за рамки военной прозы.

В «Последнем дне тысячелетия» автор углубляется в психологию героя. Антипыч многое повидал на своем веку – и войну 41-го, и смерть родных, и потерю ближних, - и стоит теперь уже на пороге миллениума, ветхий, иссушившийся и до удивительной степени осознанно подходящий к жизни и своему бытию. Неспешное, размеренное повествование без тяжелых батальных сцен, - и вновь, как в «Саввином дне», фигурируют целые абзацы мельчайших подробностей, по которым можно изучать деревенскую жизнь, быт, образ мысли:

«Антипыч сел за выскобленный к празднику старый стол отцовской ещё работы. Провёл по нему рукой, ощутил приятные на ощупь, плавные ямочки от самоварных угольков и шероховатость множества щербинок – следы жизни большой некогда семьи. Чему-то усмехнулся, закивал головой, будто соглашаясь со своими мыслями. Зябко запахнул заношенную овчинную душегрею, одетую поверх клетчатой байковой рубахи, и принялся крутить «козью ножку» из пожелтелой газетной бумаги» [2].

«Ямочки от самоварных угольков», «овчинная душегрея» и «козья ножка», которую крутил «душевный дед Антипыч» - в мимолетных, незаметных деталях как нельзя лучше ощущается принадлежность писателя к родной земле, его стремление поведать всему свету о том, чем дорожит и что так мило сердцу.

Еще одна сторона прозы Пиценко – армейская жизнь. Рассказ «Ночью темной» кажется не то отчасти, не то полностью автобиографичным. Мрачноватые настроения 19-летнего главного героя, его недокуренная «Прима» и дагестанская черная ночь неизменны, непоколебимо проходят красной нитью сквозь лишенный нарочитых витиеватостей и вместе с тем густой, насыщенный текст.

Еще больше места психологической составляющей – этому способствует и повествование от первого лица, и, как следствие, более обширный внутренний диалог: выяснение для самого себя простых истин, выдвижение первых прочных постулатов, выводов и бесконечный, до боли знакомый каждому, непрерывающийся разговор в собственной голове. Именно размышлениям, не приводящим в конечном счете ни к чему, но все же занимающим столь важную ипостась в голове главного героя, уделено столько внимания:

«Не с такой ли бессонной ночи начинается сумасшествие?  Не с такого ли туманно-горячечного кавардака в голове? Нет, к черту эти мысли! Хочу думать о приятном! О доме! О родителях! Но о приятном почему-то совсем не думается…» [3]

Текст Пиценко строится по четкой отлаженной схеме: экспозиция, в которой намечается общая картина, позже дополняется деталями, подробными экскурсами в прошлое главных героев, рассуждениями о том, как могло быть и как стало в конечном счете.

Вспомним «Саввин день», начавшийся с вялого утреннего шествия ездового Петруни на Волховском фронте. Чуть позже читателю раскрывается сам Петруня, его детство, нежная любовь к лошадям и т. п. Обратимся к «Последнему дню…», в котором подноготная Антипыча становится известна после описательной вставки о деревне Погорельцы, в которой жили сам Антипыч да два других оставшихся жильца. Наконец, в «Ночью темной» мы по-настоящему знакомимся с героем тогда, когда он прекращает повествование и начинает рассуждать – в этих эпизодах (и в недокуренной «Приме», бесспорно) герой становится не просто ближе к читателю: он становится ему практически близким другом.

Такая композиция ясно читается в каждом тексте и позволяет безошибочно уловить авторский посыл.

О талантливом прозаике уже писали Людмила Яцкевич и Виктор Бараков, сошедшиеся в положительных откликах на «Саввин день». В статье В. Н. Баракова «Праздничный день русской прозы» новый автор был встречен с живым энтузиазмом. Виктор Николаевич говорит о нем как о «настоящем открытии в отечественной литературе», «драгоценном полновесном слитке, блистающем художественным даром и мастерством» [5], особенно восхищаясь при этом изображениями картин природы, нетипичными, свежими и яркими. В статье им упоминается возможное влияние на Пиценко русской классики, в частности, раннего Виктора Астафьева и Василия Белова. Этим предположением легко объясняется ощущение удивительной подлинности при прочтении рассказа – той же подлинности, которая чувствуется в астафьевском «Перевале» [6] или беловских «Плотницких рассказах» [7].

В рассказах присутствует удивительная, нечастая для современной прозы стилевая особенность: богатство и выразительность языка и, как точно подметил В. Бараков, «любовь к природе, к трагическому, но величественному замыслу о человеке».

Л. Г. Яцкевич называла сам факт публикации рассказа «большой радостью» [8]; в своем отклике она не только высоко оценила текст как новое явление в современной русской литературе, но и поделилась личными воспоминаниями о «неразрывной связи крестьянина и коня-труженика, друга и помощника». Это истории про двоюродного деда Стафия, про дядю Владимира Калачева, - истории настолько же разные, насколько схожие в степени проявления обоюдной (человека и животного) любви и привязанности. Эти истории всколыхнулись в памяти писательницы как неожиданные, по-доброму грустные и, конечно, душевные воспоминания, согревающие изнутри. «Саввин день» послужил своего рода катализатором, проявившим, пробудившим эти воспоминания, - как, несомненно, послужит еще не раз.

Совсем недавно в «Родной Кубани» был опубликован рассказ Андрея Пиценко «Приобрел» [4]. Все та же композиция, все та же чуткость к деталям, все тот же слог. Однако этот рассказ – больше, чем история о человеке. Он явился глобальным переосмыслением бытийности человека 2022 года. Наряду с повествованием о псе Милоше и упоминаниях об «удаленке», «вирусе» и т. п. параллельно выводится чрезвычайно злободневная мысль, которая в самом конце полностью перехватывает главенство: больше нет необходимости в ругани, и в том, чтобы горячо доказывать свою правоту неслышащему. Настало время жить в гармонии, спокойствии. Простой тезис, братский, миролюбивый и отчасти библейский, предстает ключом к собственному внутреннему благополучию. Писатель закладывает эталон и поясняет эту эталонность через Ваню, главного героя:

«Не было в нём того почти гипнотического кипения страстей и кипения крови, не было в нём некогда столь желанно-сладкого, тупого и разрушительного зова отмщения, этого ловкого капкана, в который с мнимой отрадой хоть раз в жизни попадался всякий человек. Наверное, и радостно Ване сделалось оттого, что он первый раз осознанно избежал этого капкана».

Это – еще одна иллюстрация человеческого в прозе Андрея Пиценко.

Список источников:

1. Пиценко А. Саввин день. [Электронный ресурс] // Родная Кубань. -  12.07.2020. - URL:

https://rkuban.ru/archive/rubric/proza/proza_1137.html

2. Пиценко А. Последний день тысячелетия. [Электронный ресурс] // Родная Кубань. -  22.02.2021. - URL:

https://rkuban.ru/archive/rubric/proza/proza_8777.html

3. Пиценко А. Ночью темной. [Электронный ресурс] // Родная Кубань. -  15.06.2020. - URL:

https://rkuban.ru/archive/rubric/proza/proza_517.html

4. Пиценко А. Приобрел. [Электронный ресурс] // Родная Кубань. -  22.01.2022. - URL:  

https://rkuban.ru/archive/rubric/proza/proza_13861.html

5. Бараков. В. Праздничный день русской прозы. [Электронный ресурс] // Родная Кубань. -  13.07.2020. - URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/literaturovedenie-i-kritika/literaturovedenie-i-kritika_1187.html

6. Астафьев В. П. Перевал. 1958 г. [Электронный ресурс] // Libking. - URL: https://libking.ru/books/prose-/prose-su-classics/132575-viktor-astafev-pereval.html

7. Белов В. И. Плотницкие рассказы. 1968 г. - [Электронный ресурс] // Booksite. - URL:

https://www.booksite.ru/fulltext/0/001/005/058/002.html

8. Яцкевич Л. О рассказе А. Пиценко «Саввин день». [Электронный ресурс] // Вологодский литератор. -  06.05.2020. - URL: https://literator35.ru/2020/05/theme/lyudmila-yatskevich-o-rasskaze-savvin-den/