Не единожды было замечено, что некоторые русские критики имеют удивительное свойство проникаться предметом своей деятельности в полной мере, причём настолько, что это впоследствии оказывает мощнейшее влияние на всю их дальнейшую жизнь и творчество. В качестве доказательства данного суждения сразу приходит на ум Юрий Иванович Селезнёв, для которого написание биографии Ф. М. Достоевского в серии «Жизнь замечательных людей» в 1981 году стало главным делом всей его жизни. Юрия Ивановича совершенно справедливо можно назвать лучшим достоевистом, поскольку он многое сделал прежде всего для правильного понимания самой личности великого русского писателя и его многогранного творчества. Перечитывая труды Юрия Ивановича, невольно ловишь себя на мысли о том, что Фёдор Михайлович был его судьбой, путеводной звездой, что озаряла его недолгий, к большому сожалению, век. Очень метко об этом высказался Ю. Лощиц, который, по мнению Ю. М. Павлова, является самым созвучным как идейно, так и душевно современником самого критика: «Достоевский был судьбой Юрия Селезнёва, мощнейшим его жизненным притяжением, воздухом его духовного роста. Мне не приходилось встречать в нашей литературной среде писателя, на которого бы так глубоко воздействовала личность человека, о котором он пишет» [1]. Справедливы и слова А. В. Петровой, сказавшей о том, что «если говорить о Селезнёве, необходимо вспомнить христианского писателя и мыслителя Достоевского, если же речь зайдёт о Достоевском, надо будет обратиться к работам Селезнёва, иначе образ великого романиста не будет полностью понят» [2].

Ещё одним, причём не менее удивительным примером духовного союза критика и писателя является Игорь Петрович Золотусский и Николай Васильевич Гоголь, которому первый посвятил главный труд всей своей жизни – одноимённую книгу в серии «Жизнь замечательных людей».

Нужно сразу сказать, что упоминание Юрия Ивановича в самом начале статьи было отнюдь не случайным, поскольку, как вспоминал уже после его смерти сам Золотусский, «против издания книги были многие – начиная от редактора и кончая директором издательства» [3], который требовал закончить биографию Гоголя жизнеутверждающей цитатой из Ленина, выбросить всё о церкви, веры писателя в Бога и сократить написанное на двести страниц. Иными словами, именно благодаря неравнодушному содействию Селезнёва, человека-идеи, книги под редакторском содействии которого, по словам Н. И. Крижановского, «являются значимой частью знаменитой серии «ЖЗЛ», поскольку именно они ознаменовали выход русского литературоведения в СССР за рамки советской идеологической парадигмы» [4], мы смогли увидеть труд Игоря Петровича.

И ведь действительно, «Гоголь» И. Золотусского является уникальным явлением, поскольку проливает прежде всего православный свет на личность и творчество Гоголя, который, важно отметить, был личностью противоречивой, склонной к мистификациям, необдуманным поступкам, совершавшей ошибки, то есть был просто, собственно говоря, живым человеком, которого не следует демонизировать из-за того, что в его произведениях фигурировала нечисть и он страдал так называемыми «припадками» (то есть болезнями и различного рода отклонениями от естественного состояния, которые именно так назывались в доме Гоголей). Золотусский в этом плане, рассказывая историю жизни русского писателя, избегает каких-либо приукрашиваний и ловко разгадывает уловки Николая Васильевича, который, всё же отрицать не будем, любил чудить время от времени как всякий уважающий себя творческий человек, позволяя самому писателю таким образом просто быть собой в первую очередь, но к этому мы ещё вернёмся.

Прежде, чем перейти к истории создания «Гоголя» и анализу некоторых отрывков из него, необходимо чуть подробнее рассмотреть личность самого Игоря Золотусского. К счастью, сам критик очень щедр на интервью – их он давал многим изданиям, в которых делился с журналистами некоторыми фактами из своей биографии.

Анализируя личность критика, важно сказать о том, что жизнь у него была тяжёлой, в результате чего он в какой-то промежуток времени ожесточился, о чём честно признавался не единожды (возможно, что это также является причиной его максимализма, в котором он также признавался, и особой жёсткости в ранней критической деятельности, что, правда, не берусь утверждать). Сказались и арест родителей – отца арестовали в ходе сталинских репрессий в 1937 году, мать же – четырьмя месяцами позже, и жизнь сначала в детском приёмнике-распределителе ГУЛАГа НКВД, который, по воспоминаниям Игоря Петровича, ранее был Даниловым монастырём, впоследствии превратившимся в детскую тюрьму, куда собирали беспризорников, детей войны или «врагов народа», а затем в московском детдоме макаренковского типа на станции Барыбино Павелецкой дороги, директор которого отличался жестокостью по отношению к детям, за что и был уволен впоследствии. Всё это не могло не повлиять на тогда ещё юного Игоря Золотусского, в котором тогда начинало нарастать чувство обиды и мести – за унизительное клеймо «врага народа», за издевательства со стороны воспитателей и старших воспитанников в детдоме, за несправедливость и жестокость того времени, которые впоследствии нашли своё отражение в названии его ранней статьи «Рапира Гамлета» (поскольку, как признавался сам критик, он, подобно шекспировскому герою, долго жил чувством мести за себя и своих родителей). Да, жизнь обошлась крайне жестоко с Золотусским, однако сам критик в будущем скажет, что не жалеет о прожитой жизни: «Мне не на что жаловаться. Я благодарен Богу» [5]. Критик также признался в том, что считает тот период в своей жизни не случайным, поскольку именно он помог ему стать сильнее и прийти к прощению, которое впоследствии открыло ему путь к Богу, к которому он шёл так же долго, как и к Гоголю. С высоты прожитых лет и полученного духовного опыта Золотусский пришёл к размышлению о том, что его судьба была предопределена: в конце концов детдом, в котором он находился, как было сказано ранее, располагался в бывшем Даниловом монастыре, на кладбище которого был первоначально похоронен Николай Васильевич…

Если же говорить о семье критика, то сам он её характеризует, оперируя словами Ф. М. Достоевского, «случайным семейством», поскольку его родители – отец еврейского происхождения, который «романтически увлёкся русской революцией, вступил в партию, закончил Академию Генштаба и стал одним из крупных советских разведчиков» [6] и мать из крестьянской семьи с Дальнего Востока, имеющая болгарские корни – могли бы и не встретиться, если бы не перемещение масс в ходе Октябрьской революции. По воспоминаниям Золотусского, его мать, несмотря на своё крестьянское происхождение, отличалась образованностью и привила ему любовь к чтению, прежде всего к слову: «…она садилась возле меня и читала вслух «Войну и мир». Какие сладостные минуты! Мне было всего лет восемь, но я уже тогда воспринимал прозу Толстого как музыку!» (там же). Это показательно, на мой взгляд, потому что именно со Слова начинается любовь к русской литературе, без которой невозможна качественная критическая и литературная деятельность. Сам же критик, кстати, уже лет в шесть-семь твёрдо решил, что будет заниматься литературой, не зная, правда, в какой форме – это пришло к нему позже, как он сам говорил, когда к университету в нём оформились «литературно-критические желания» [8], которые были, правда, реализованы не скоро, потому что и в университете будущему публицисту пришлось несладко: когда снова арестовали отца (в 1951 году), Золотусский жил в общежитии и постоянно голодал, пытался подрабатывать на радио и писал заметки, в то время как экзамены в учебном заведении сдавал путём зубрёжки. Игорь Петрович отмечает, что «годы в университете не были годами образования, но не прекращался какой-то внутренний и тайный рост». Опять же, могу ошибаться, но мне кажется, что этот самый «внутренний и тайный рост» был ничем иным, как постепенным открытием самим Золотусским в себе тех начал, без которых бы никогда не вышла книга всей его жизни. Речь идёт прежде всего о преданной и искренней любви к литературе, служении нравственным идеалам, преодолении себя (отказ от смакования своей прежней обиды) и приходе к Богу.

А как говорилось ранее, Золотусский далеко не сразу пришёл к Нему. В интервью с Леонидом Виноградовым критик признался: «…о Боге разговоров не было. Отец был атеист, мама тоже. Мой путь к Богу был долгим. Работа не могла меня приблизить к Нему, но душа неосознанно искала». Эти поиски души впоследствии и привели Игоря Петровича к Гоголю, на мой взгляд, с которым они духовно близки и похожи, ведь они оба в течение своей жизни искали. Это были поиски самих себя и своего места в мире, в частности, в России, в литературе, это была напряжённая борьба с болезнями души разного рода и это был духовный рост. Как было сказано ранее, в Золотусском изначально были заложены правильные духовные начала, а испытания, выпавшие на его долю, послужили необходимыми жизненными уроками (в конце концов только в страданиях человек может прийти к истине), без которых он бы не стал тем, кем является сейчас.

Если же говорить о том, как Игорь Петрович пришёл к Гоголю, то это был такой же долгий путь, как и путь к Богу. В какой-то момент критик устал, ему «стало не хватать воздуха», он захотел «вкусить настоящей культуры». В конце 60-х Золотусский, являясь, по словам В. Бондаренко, «матёрым волчищем» и «литературным рубакой и максималистом», ощутил потребность отойти от своей прежней критической деятельности и взяться за что-то крупное. В то время критик трудился в Москве, где существовало множество литературных партий и группировок, которые записали его в погромщики, поскольку он писал о забытом романе Паустовского, о поэме Е. Евтушенко «Братская ГЭС», отзываясь о них достаточно резко. Со своим максимализмом и жёсткой оценочностью критик оказался вне всяких партий и уже начал думать о тщете своих критических занятий, когда как в его жизнь вошёл Николай Васильевич. Необходимы была перезагрузка души, её очищение, рефлексия над собственной жизнью, поэтому Игорь Петрович стал читать гоголевские письма, долго работал в исторической библиотеке. В ходе долгих 10 лет, в течение которых создавалась заветная книга, Золотусский проникся биографией писателя, испытал желание защитить его, поскольку раннего Гоголя отделяли (и продолжают до сих пор отделять, к слову) от Гоголя позднего, упрекая его в сумасшествии, что, конечно же, неправильно, и вместе с тем попытаться объяснить суть гоголевского мистицизма. Работа над «Гоголем» заметно смягчала критика, который во многих своих интервью называл время работы над книгой счастливейшим временем своей жизни. Золотусский полюбил Гоголя прежде всего как человека, и многие факты биографии писателя не могли не отзываться в его душе, ведь, как я уже говорила ранее, они с ним очень похожи: «это чувство может казаться непрофессиональным, но я убеждён: когда пишешь биографическую вещь, героя надо просто любить, иначе ничего не получится» [10]. Однако и тут не обошлось без трудностей: в 1973 году у публициста обнаружилось кровотечение желудка, из-за чего работа была приостановлена. Тем не менее, сам Золотусский считает это своеобразным знаком: «Гоголь уложил меня на больничную койку, и только тогда я понял, что всё, что писал о нём прежде, – бред собачий» [11], подразумевая, что нельзя поддаваться власти того, о ком пишешь («Но как можно было писать биографию Гоголя, оставаясь только самим собой? Или, наоборот, перевоплощаясь целиком в Гоголя?»). После этого Золотусский начал заново писать книгу, уже совсем по-другому смотря на мир, своё окружение и на самого Гоголя в том числе.

Работа над, не побоюсь этого слова, выстраданной книгой была завершена Золотусским в 1976 году (спустя три года она была выпущена в свет издательством «Молодая гвардия»), и после столь тяжёлой работы сам критик, если верить его словам, упал на колени и благодарил Бога. А благодарить было за что: в первую очередь за спасение собственной души. Гоголь научил Игоря Петровича милосердию и признанию собственных ошибок. Критик понимал, что с ожесточённостью в душе тяжело жить, от неё необходимо избавиться и двигаться дальше. Несмотря на то, что Золотусский думал в ранние годы о мести, ещё не отойдя от всех потрясений, он всё же он хотел сделать по большей части нечто великое, чтобы обелить и имя своих родителей, и своё собственное в том числе, и это желание в сочетании с памятью о счастливом детстве («Я был дитя любви – родители меня очень любили, а я – их») и открывшимся ему в кризисный промежуток времени Гоголем привели его к тому, что в статье «Непривычное дело» (2002 год), посвящённой В. Белову, он с гордостью скажет: «Обида и злость – вообще не лучшие советчики писателя», таким образом явив плоды своего духовного роста.

Если же говорить о самой книге, то она действительно уникальна. Золотусский взял на себя довольно сложную задачу: известно, что личность Гоголя для многих остаётся неразгаданной тайной, при этом отчасти по вине самого писателя, который был склонен к мистификациям, что негативно сказывается на его образе и творчестве. Как говорилось ранее, Гоголь был прежде всего человеком, которого не стоит превозносить, обожествляя, и не стоит вместе с тем очернять, приписывая ему психические расстройства, как это многие сейчас любят делать, и связь с нечистой силой. А человеком, нужно вновь подчеркнуть, Гоголь был непростым, отличался нервностью и чувствительностью, из-за чего те или иные его действия, опять же, могли и могут трактоваться неверно. Чтобы написать хорошую и качественную книгу об этом писателе, необходимо быть человеком объективным, умеющим абстрагироваться от определённых чувств и эмоций в нужное время (думаю, теперь слова Золотусского о том, что он в какой-то момент освободился от власти Гоголя, кажутся более понятными), и таким человеком как раз стал Игорь Петрович, подойдя к своей нелёгкой миссии со всей тщательностью и трезвостью ума, постепенно погружаясь в чертоги разума и души Николая Васильевича с хирургической внимательностью (но при этом не хладнокровностью, стоит отметить), и в этом случае я могу частично согласиться с В. Сахаровым, написавшим отзыв на «Гоголя» в статье «Логика культуры и судьба таланта» – всё-таки видно, как в некоторых местах Золотусский забывается и очаровывается своим героем, переживает каждое мгновение вместе с ним и волнуется за него в острые моменты его жизни (провал постановки «Ревизора» на сцене, разочарование в совместной редакторской деятельности с Пушкиным, переживание смерти Пушкина и реакция публики на раннее издание «Выбранных мест из переписки с друзьями»), что на самом деле не является минусом книги, поскольку лишь ещё больше подчёркивает её качество, потому что видно, что её автор пропустил через себя биографию и творчество Николая Васильевича, проникся ими и даже извлёк какие-то важные уроки для себя самого, при этом подходя к личности писателя с большим уважением и человеколюбием. Стоит также отметить и то, что именно очарованность Золотусского Гоголем придаёт особое звучание его литературному языку, который лишён всякой мертвечины и свободно, живо разливается, вместе с тем заражая этой очарованностью и читателя, давая ему возможность по-новому взглянуть на Николая Васильевича, который в лучшем случае мог ему запомниться только по своим ранним работам (они не плохи, но нужно понимать, что в них не было и не могло быть того Гоголя, который уже работал над «Мёртвыми душами» и над «Выбранными местами из переписки с друзьями»), полюбить его таким, какой он есть, без искажений (открыть тем самым человеческое в человеке).

«Гоголь» – это, по словам Золотусского, история души писателя, с чем невозможно не согласиться, поскольку душа Николая Васильевича переживала на протяжении всей его жизни иной раз мучительные трансформации, познавала как подъёмы, так и падения, временные помутнения (зависть по отношению к своим более успешным сверстникам в ранние годы, мысли о самоубийстве после смерти отца, к примеру), и на этом основании личность Гоголя вполне можно назвать трагической, поскольку вся его жизнь была посвящена борьбе с самим собой и стремлению достичь Идеала. Пожалуй, самой точной характеристикой Гоголя можно назвать слова Л. Толстого: «то было прекрасное сердце, но робкий ум», поскольку ещё с юности писатель не привык быть на первых ролях, вместе с тем скрываясь и маскируясь тогда, когда он терпел поражение. Можно сказать, что таковым было его свойство психики: будучи человеком чувствительным, Николай Васильевич выработал для себя одну из защитных реакций, а именно бегство, чтобы никто никогда не догадался об его истинных чувствах, что создавало вокруг него тот самый ореол таинственности. И вместе с этим в Гоголе была и рано проснувшаяся в нём гордость, о которой подробно рассказывает Золотусский во главе «Дом в Васильевке».

Нужно отметить, что в «Гоголе» Золотусский мягко, ненавязчиво и постепенно выстраивает особую систему образов, за счёт которой в полной мере раскрывается личность Николая Васильевича.

Во-первых, это наличие некой двойственности, смеси, говоря языком Золотусского, которая сопровождала писателя с самого его рождения. Это родина Николая Васильевича – православная Малороссия, в которой вера в Христа сочеталась с остатками языческих обрядов, это его двойная фамилия – Гоголь-Яновский, это смесь материнского и отцовского характеров («От отца он перенял меланхолию и весёлость, «прикрывающую печаль», от матери – дар видеть сквозь оболочку тела», фантазёрство). Впоследствии совокупность этих смесей нашли своё отражение в его характере: так, с ранних лет он искал сочувствия людей, их участия, но вместе с тем испытывал тягу к бегству, был отзывчивым, но самолюбивым, привык жить в двух мирах – идеальном и реальном, спор между которыми приносил ему страдания, но который он пытался разрешить в «Ганце Кюхельгартене»… Иными словами, жизнь Гоголя заключалась в преодолении смеси и обретении внутренней гармонии, к которой он был близок – доказательством тому служат как раз его «Выбранные места из переписки с друзьями».

Во-вторых, это образ лестницы, который запомнился самому писателю с детства по рассказам его бабушки Татьяны Семёновной. Лестница – это прежде всего подъём, причём не мирской, а духовный, а это было смыслом жизни Николая Васильевича.

В-третьих, это дорога: «Это свойство и привычка Гоголя – думать в дороге. Дорога была лучшим отвлечением с детства, в дороге наиболее интенсивно работал его глаз, схватывалось на лету незнакомое и поразившее словечко, лицо, одежды, пейзаж и облик проносящихся мимо селений. Дорога как бы вырывала Гоголя из привычного состояния и меняла мир на глазах, жадно притягивая к себе этой своей способностью обновлять и менять». Кроме того, Золотусский справедливо подмечает, что дорожный сюжет является коренным у писателя (его герои обязательно куда-то едут, в то время как он сам часто предстаёт в образе путника). Примечательно, что именно образ дороги является исконно русским, древним, и символизирует он жизненный путь человека с его бесконечными поисками истины, которую он приобретает через страдания, поэтому с образом дороги тесно связан и мотив странничества.

В-четвёртых, это образ пустыни. Известно, что в ранние годы Гоголю свойственно было проводить своё время в одиночестве, сторонясь своих сверстников, в более старшем возрасте он часто отдалял людей от себя. Необходимо сказать, что одиночество вместе с тем бывает разным – оно может быть контролируемым человеком, добровольным, помогающим успокоить душу и разум, а вместе с тем может быть вынужденным, не зависящим от человеческой воли и оттого приносящим ему страдания и боль. Со смертью Пушкина Гоголь, для которого он был всё, «почувствовал полное одиночество своё в литературе и в мире», а вокруг него «образовалась истинная пустыня, которую нечем было восполнить». Между тем пустыня – это не только одиночество, аскеза, это вместе с тем и необходимая остановка после дороги, во время которой происходят важные метаморфозы души. Сразу вспоминается описанное в Новом Завете искушение дьяволом Иисуса Христа, который удалился в пустыню, чтобы в уединении и молитве подготовиться к исполнению своей великой миссии на земле.

Данная система образов крайне бережно подводит читателя к пониманию личности русского писателя, делая это, как уже было сказано ранее, без искажений, а это, в свою очередь, требовало при написании книги большого мастерства со стороны Игоря Петровича, использовавшим художественный язык, который требует дополнительной работы над собой.

Однако, несмотря на всё вышесказанное, книга Золотусского представляет собой большую ценность не только с точки зрения эстетической, если так можно выразиться, с точки зрения языка, но и главным образом с точки зрения фактов в первую очередь.

Известно, что о Николае Васильевиче всегда много спорили. По И. Золотусскому, основным предметом спора является «раздвоение» Гоголя в глазах общества. Суть этого «раздвоения» заключается в том, что за писателем до написания «Выбранных мест из переписки с друзьями» была закреплена репутация обличителя и сатирика, беспощадного к России и её народу, а уже после – репутация апологета самодержавия и крепостничества, в то время как сами «Выбранные места» считаются якобы доказательством «падения» писателя и его измены прежним радикальным идеям, которых у него, к слову, никогда не было. Во многом такое искажённое понимание Гоголя вызвано полемикой, которую сам писатель вёл с В. Г. Белинским, подвергшим уничижительной критике его «Выбранные места». Но тут нужно сказать, что всё началось немного раньше, и Золотусский не просто показывает уже назревший конфликт в своей книге, а затрагивает и его истоки. Так, в «Расколе» критик пишет о том, что с 1842 года начинает выходить «Москвитянин» – журнал славянофильской, «восточной» точки зрения на будущее России, в то время как в Петербурге провозвестником «западной» идеи становятся «Отечественные записки». Гоголь в те годы оказывается между двумя лагерями, хотя ещё в 1836 году в «Петербургских записках» он в своей шуточной манере затронул тему глубочайшего исторического процесса, который начался ещё до 1812 года: «Она (имея в виду Москву) ещё до сих пор русская борода, а он (Петербург) уже аккуратный немец». Когда Гоголь вернулся в Россию, он уже застал борьбу этих двух взглядов, от которых зависело будущее всей страны, и вместе с тем оказался, как говорят, меж двух огней. Известно, что к тому времени Николай Васильевич стал любимцем В. Г. Белинского, который ждал от него благосклонности по отношению к своему изданию, но сам Гоголь, спокойно принимая его раздражение на Москву и славянофилов, лишь уходил от прямых ответов, имея «свою» сторону. «Эта встреча критика и поэта, – пишет Золотусский, – как бы положила начало их последующим разногласиям, непониманию, – или нежеланию понимания – которые в конце концов привели к прямому конфликту», который ещё больше начал зреть со временем и впоследствии нашёл свой выход в переписке между критиком и писателем 1847 года. Говоря о конфликте между Белинским и Гоголем, нельзя не отметить то, что Золотусский демонстрирует в этом отношении необходимую объективность, раскрывая обе стороны равноправно, говоря об истоках идеологии Белинского, искавшего в Гоголе тех следов ожесточения, что он обнаружил в «Ревизоре» и в других его сочинениях (чего на самом деле не было, и это доказывает тот факт, что сама идея «Ревизора» была шире идеи отмщения за ложь и «злоупотребления», раскрывая идею взаимного рабства наказуемого и наказывающего: это вопрос не о том, кто прав, а кто виноват, а это вопрос о всеобщей ответственности, в котором не может быть места Гоголю-сатирику, и это, кстати, объясняет и реакцию самого писателя, которого ждало разочарование после реакции публики на это произведение), ища таким образом союзника в его лице.

Когда же «Выбранные места из переписки с друзьями» вышли в свет, Белинский посчитал, что Гоголь изменил своему направлению, а его книгу как раз и объявил его падением как писателя. При этом Золотусский отмечает, что каждая из сторон – представители «натуральной школы», хранители пушкинских традиций, славянофилы – увидела в Гоголе неискренность, и это после того, как он осмелился преодолеть «робость» своего ума путём личного разоблачения и путём личной исповеди, которая свидетельствовала о его глубоком душевном перевороте, что был необходим не только ему как последнему русскому писателю (ведь Пушкина не стало), но и всей стране: «То был путь спасения, который он предлагал России, видя в нём и своё собственное спасение». И этот путь спасения, выбранный им, появился во многом благодаря и опыту жизни в Европе, где уже тогда были неумеренные упования на науку и «движение вперёд», что сам писатель мог наблюдать и впоследствии попытаться уберечь от этого Россию.

В главе «Диалог» Золотусский раскрывает детали переписки между критиком и писателем, и такое название выбрано не случайно: «Белинский господствовал в советском литературоведении долгие годы. Его спор с Гоголем воспринимался как монолог – монолог одного Белинского. Но это был диалог, ибо Гоголь написал три ответа Белинскому, и если первых два он старался составить как можно более примирительно, то в третьем (так и не отосланном) он высказался по существу обвинений Белинского до конца. И это порванное Гоголем, но не уничтоженное письмо оказалось пророческим: в нём Гоголь предсказал грядущие катастрофы XX века <…> Правота Белинского сильно идёт на убыль, если знакомишься с этим ответом» [12]. Золотусский называет переписку «открытым поединком» двух центральных фигур, близко стоявших к сути своего народа: «На одном полюсе укоренился радикализм и требование «перемен» (Белинский), на другом – консерватизм и опора на «предание» (Гоголь)», затем подробно проходится по каждому из пунктов их разногласия:

1. «Усредоточенье», говоря гоголевским языком, у писателя было направлено на человеческую душу, у Белинского – на обстоятельства. Как было сказано ранее, Белинский хотел перемен, Гоголь – опоры на традиции, истоки.

2. Белинский настаивал на освобождении крестьян, Гоголь же считал, что нужно с этим обождать, занявшись сначала просвещением «грамотных» (власти), при этом связывая просвещение с «просветлением» сердца, а не разума в первую очередь, относясь прогрессу скептично («Вы говорите, что спасенье России в европейской цивилизации. Но какое это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все»).

3. Но самое главное, что нужно учитывать в понимании сути конфликта между критиком и писателем (о чём как раз таки пишет Золотусский) – это вопрос о религии. Белинский, ранее уже проявив себя как атеист, считал, что религия не спасёт Россию, а русский народ есть народ атеистический, с чем Гоголь, конечно же, не мог согласиться.

Главной межой разногласия Белинского и Гоголя Золотусский видит в том, что первый предлагал усовершенствовать общество, в то время как второй – каждую его «единицу», таким образом подходя к пониманию человека, народа в целом с православной позиции, что важно учитывать в правильном истолковании личности самого Николая Васильевича и его творчества.

Итак, самое главное, что нужно понять при изучении биографии Гоголя и чтении его произведений, – это то, что он в первую очередь был верующим человеком, к личности и творчеству которого нельзя подходить через призму мистицизма или даже демонизма, и Золотусский к этому как раз и призывает, ведя полемику с В. Розановым, который в статье о писателе от 1920 года выразился о нём следующим образом: «В нём был легион бесов, – как сказано о ком-то в Евангелии, – и они мучат и кричат в нём». И Гоголь был похож на такого «бесноватого», или, пожалуй, на «ящик Пандоры» с запертыми в нём противоположными ветрами». Стоит отметить, Розанов в оценке личности русского писателя проявляет чудовищную односторонность: как человек для него Гоголь является загадкой, стоящим чуть ли вровень с дьяволом (а иной раз и не «чуть ли», если вспомнить его отождествление писателя с колдуном из «Страшной мести»), как творец – насмешником, сатириком, который «дал нам неутешное зрелище себя, и заплакал, и зарыдал о нём» [13], и на всё это Игорь Петрович ему и указывает. Для подтверждения этого позволю себе немного отойти от книги Золотусского «Гоголь» и обратиться к другим его трудам. Так, в статье 1976 года с красноречивым заголовком «Рафаэль пошлостей» (отсылка на Ф. Булгарина, давшему Николаю Васильевичу данное прозвище) Золотусский полемизирует с Розановым о сущности творчества Гоголя.

Розанов в своей статье «Загадки Гоголя» сравнивает Пушкина с Рафаэлем: «…в обыкновенном Пушкине, вечно нуждавшемся в деньгах, ревнивом, суетном и тоже умевшем говорить придворные любезности мы имели своего Рафаэля, Рафаэля речи человеческой, слова человеческого, стихов, как и прозы» (и уже тут можно сразу увидеть ту самую чудовищную односторонность, о которой было сказано прежде: Розанов принимает Пушкина со всеми недостатками его человеческой натуры, при этом отказываясь принимать Гоголя с его недостатками!), подчёркивая, что творчество Пушкина стоит выше творений Гоголя. Чтобы понимать суть дальнейшей полемики Золотусского с Розановым, нужно сказать следующее: сравнивая Пушкина с Рафаэлем, Розанов указывает на его нормальность, обыкновенность и понятность, в то время как Гоголь для него весь загадка и притворство, не иначе, поэтому и речи быть не может о том, чтобы Гоголь был продолжателем традиций Пушкина со своей «мертвечиной», на которую он, как считает Василий Васильевич, очень похож.

Отличие подхода Золотусского от подхода Розанова заключается в том, что первый считает Гоголя иным гением, другим типом творца (позволю себе процитировать отрывок из «Гоголя» Игоря Петровича: «два типа творца, один из которых – удачливый, гармонический и гениально-беспечный Пушкин, второй – весь жертва искусству, изгой света и обычаев его, обитатель чердака, лишённый женского общества, – Гоголь»), который имеет право на существование в литературе, вместе с тем ничуть не выступая заменой Пушкину. Розанов говорит, что гений «всегда немножко сверхчеловечен (курсив мой. – С.Б.)», Золотусский же считает, что гений есть «скрытый талант любви (курсив мой. – С.Б.), способность к любви, которые живут в душе каждого человека, и извлечь их и показать свету должно искусство», что Гоголь, для которого «извлечь» и «разоблачить» означает одно и то же. Снижая абсолютно всё в своих творениях, Гоголь в конце выводит всё к возвышению, в то время как его герои преображаются силой любви.

Затрагивая же тему гоголевского смеха, Золотусский дважды вместе с тем «выстреливает» в Розанова, признаваясь в этом, говоря, во-первых, о том, что слёзы у Гоголя идут не после смеха, а являются одновременно с ним, что означает наличие в них не только карающего начала, но и начала милосердного, и оттого, во-вторых, смех его «всегда нравствен, всегда созидателен». Вновь ссылаясь на В. Розанова, писавшего, что смех Гоголя есть «пустынный смех» и «безыдейный хохот», Золотусский в статье 1984 года «Смех Гоголя» называет смех Гоголя называет не иначе как «радугой, сотворённой из брызг дождя и вбирающей в себя все цвета дня», а в нём самом, говоря его же словами, «желчь Ювенала соединилась с каким-то особенным славянским добродушием», которое видно и в русских сказках, отмечает Игорь Петрович, таким образом подчёркивая, что Гоголь на равных правах с Пушкиным вышел из одной колыбели – колыбели русской традиции, вместе с тем являясь его продолжателем, образовывая таким образом нерушимую историческую связь.

Но не с одним В. Розановым полемизирует И. Золотусский. В своей книге «Гоголь» он отвечал и Б. Эйхенбауму («Как сделана “Шинель„  Гоголя», 1918 год), и А. Белому («Мастерство Гоголя», 1934 год), которые в своём анализе произведений русского писателя акцент делали преимущественно на форму, а не содержание, и В. Переверзеву, который применял к анализу гоголевской прозы марксистскую схему, таким образом извращая её содержание, разбирая не только отдельные сцены таких произведений писателя, как «Ревизор» или «Мёртвые души», но и их действующих лиц, открывая что в Хлестакове, что в Чичикове прежде всего живость характеров, русское начало в них. Поразительно, что и Чичиков-реалист может очаровываться, имея пусть и своеобразную, но всё же мечту, задаваясь философскими вопросами о том, кем были уже умершие мужики, чьи имена он видел в списках с мёртвыми душами: «Откуда это в “охлаждённом„ Чичикове? Откуда эти чисто русские, в сердцах сказанные восклицанья, в нём, всегда прячущимся за книжные образы, за вытверженные, из “светского„ обихода фразы, за стёртый язык гостиных и канцелярий?» А Хлестаков? Из него «так и хлещет, но хлещет не только враньё, но и желание понимания». Это ли не доказательство подлинного мастерства Гоголя, самой его сути?..

***

И всё-таки Гоголь был судьбой Золотусского. Ранний Николай Васильевич, весь в поисках себя и своего места в России, литературе и мире, склонный к максимализму, не мог не быть близок Игорю Петровичу в годы начала работы над биографией русского писателя в серии «Жизнь замечательных людей», когда он был «матёрым волчищей». И не случайно сам Игорь Золотусский в каждом своём интервью говорит о том, что Гоголь научил его прежде всего милосердию. Путь самого критика в чём-то похож на путь Гоголя, о котором он писал: каждое испытание очищало его душу и приближало его к Богу, который есть Любовь. А Любовь – это верный путь к истине и пониманию сущности России и русской души, русской литературы, и без этого понимания многие мифы о Николае Васильевиче Гоголе так и не были бы развенчаны Золотусским, который внёс и продолжает вносить неоценимый вклад в литературу и критику, за что ему сердечное спасибо.

Список использованных источников:

1. Лощиц Ю. И поймёшь иную жизнь… // Фёдор Достоевский. – М., 1997.

2. Петрова А. Фильм Николая Бурляева «Лермонтов» – невоплотившаяся книга Юрия Селезнёва. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/literaturovedenie-i-kritika/literaturovedenie-i-kritika_4507.html (дата обращения: 28.12.22).

3. Золотусский И. О Юрии Селезнёве // В кн.: Селезнёв Ю. Память созидающая. – Краснодар, 1987.

4. Крижановский Н. Об одной почти забытой публикации записок М.О. Меньшикова. – URL:     https://rkuban.ru/archive/rubric/literaturovedenie-i-kritika/literaturovedenie-i-kritika_4817.html (дата обращения: 28.12.22).

5. В. Бондаренко Игорь Золотусский: «России нужны великие люди». – URL:  https://pub.wikireading.ru/171688 (дата обращения: 28.12.22).

6. Явлинский Г. И. Золотусский – лауреат премии А. Солженицына 2005 г. – URL:     https://www.yavlinsky.ru/article/i-zolotusskij-laureat-premii-a-solzhenitsyna-2005-g/ (дата обращения: 28.12.22).

7. Виноградов Л. Искусство отделилось от божественного идеала. Интервью с литературным критиком и биографом Гоголя Игорем Золотусским. – URL: https://www.pravoslavie.ru/4536.html (дата обращения: 28.12.22).

8. Басинский П. Игорь Золотусский: «Жена и мать ревновали меня к Гоголю». –URL:  https://rg.ru/2005/12/14/zolotussky.html (дата обращения: 28.12.22).

9. Явлинский Г. И. Золотусский – лауреат премии А. Солженицына 2005 г. – URL:     https://www.yavlinsky.ru/article/i-zolotusskij-laureat-premii-a-solzhenitsyna-2005-g/ (дата обращения: 28.12.22).

10. Каплан В. Апология Гоголя. – URL: https://foma.ru/apologiya-gogolya.html (дата обращения: 28.12.22).

11. Розанов В. Гоголь. – URL: http://www.bibliotekar.ru/rus-Rozanov/14.htm (дата обращения: 28.12.22).