Выступление Валентина Распутина на встрече со старооскольцами  

г. Старый Оскол, 17 марта 1999 года 
(Диктофонная запись)

Дорогие старооскольцы, я рад встрече с вами! 

Да, существуют дежурные слова, например, такие, как «рад»… Всякий раз, когда приезжаешь в новый город, где ты ещё не был, конечно же, рад новой аудитории, новой встрече. Но, признаюсь,  это всякий раз и ответственная встреча, и радость эта несколько тревожная. 

Есть всё-таки названия, которые дороги сердцу, мне кажется, всякого россиянина. Старый Оскол для меня всегда стоял где-то рядом с Нижним Новгородом. Даже когда уже не было Нижнего Новгорода, когда он назывался  по-другому – все равно где-то
эти имена всё-таки стояли рядом. Мне всегда казалось, что это несколько  особый город.  Я полагал, что ваш  город несколько поменьше, он оказался побольше. И это тоже естественно. И слава Богу, что он оказался побольше, 
Наконец-то вот свершилась мечта, и я оказался здесь, у вас. Этому способствовало ито, что у вас несколько такая особая обстановка в сравнении с другими российскими регионами, российскими областями. И то, что рядом с вами Прохоровское поле, на котором должен побывать, считаю, всякий россиянин. Точно так же, как на поле Куликовом, как на Бородинском поле, так и на Прохоровском поле должен побывать каждый. Это моя вина, что я свою поездку сюда затянул надолго, только теперь уже,
на склоне лет, выбрался сюда... Надеюсь, выбрался не случайно. Потому что желание написать о том, что было на этом поле, у меня существует давно.Каждый из нас даёт себе определённое задание. Точно так же и писатель: вот закончу эту работу, примусь за другую… А там впереди - не обязательно это записывается в какие-то памятки, это просто остаётся в памяти - нужно сделать то-то и то-то…

Так и для меня.  Как только я почувствовал себя русским человеком - а почувствовал,очевидно, не сразу, как и многие, вообще, из вас, – мне захотелось попасть на поле Куликово. В те времена, в 60-70 годы, это было труднее почувствовать, в 70-е годы,
правда, было легче. Тут, слава Богу, грянул юбилей - 600-летие  битвы на поле Куликовом. Я побывал ещё до этого, побывал уже крещённым человеком на поле Куликовом, потому что считаю, на этом поле русскому человеку нужно быть
крещённым, чтобы осознать до конца, что произошло на этом поле. С тех пор у меня остаётся неосознанное желание всё-таки написать  о сражении на Прохоровском поле, которое спасло Россию,  точно так же, как спасла Россию битва
на поле Куликовом. Где я ещё не был, повторяю. И это будет, скорее всего, не единственная поездка в Прохоровку.  Вот завтра мы приедем туда, побудем час-полтора, два часа, может быть, даже побольше, но только этого времени хватит,
чтобы лишь окинуть глазами это огромное поле, посмотреть эти знаки памяти, которые современники наши сочли возможным поставить на этом поле. Но этого всё же недостаточно. Самое главное, может быть, когда я  впервые
почувствовал Куликово поле – это когда я вышел ночью на поле,  представил, как и что здесь было, уже понимая, где стояли наши, где - татарское войско, где был засадный полк…  Когда всё это себе вообразил, зная многое из того, что происходило века назад, тогда и написалось легко. Сейчас писать стало вообще труднее.  Стало писать труднее -  и возраст, очевидно, сказывается, да и наша сумятица, в которой мы существуем, наше  неблагополучное положение - всё это  сказывается. Писать стало труднее, но писать стало тем более необходимым. Поэтому и говорю, что я рад этой встрече, потому что для меня поездка сюда не только встреча с вами, а встреча с тем, где мне необходимо было побывать и что так или иначе необходимо делать. 

К сожалению или нет, но остаётся у меня представление, что Россию спасут женщины. Я давно так считаю, еще с 70-80-х годов, когда встречи с нами, писателями, собирали огромные аудитории, приходили десятки тысяч человек… Это считалось необходимым. Можно, конечно, и обосновать, почему это было необходимо. Но дело не в этом. Всякий раз я всматривался в зал и видел, что большую его часть составляют  женщины. То есть, делал я вывод,  они читали книги. Это не значит, что они были заняты  меньше. Нет, разумеется. Вот и здесь я вижу по большей части женскую аудиторию, молодежь… Повторяю, это не значит, что женщины заняты меньше. Женщина-то, как правило, занята больше. И всё-таки она находит время, чтобы и с домашними делами справляться, и со многими другими, и находит время заглядывать в книжку, и интересуется тем, что происходит в стране, наверное, больше. Говорю это не потому, что мне хочется польстить вам: ах, вы милые, красавицы наши, без вас мы никуда...

Без вас мы, разумеется, никуда.  Но даже в мужской аудитории, когда бывает всего несколько десятков женщин, они задают вопросы лучше, интереснее... То есть у мужиков более прагматичные вопросы, что ли... А женщина, поскольку, видимо, всё-таки больше читает, она знает, о чём можно спросить и спросить такое, что отвечало бы какому-то тонкому настроению её души. А писателю это тоже лестно. Это лестно, когда задают необычные вопросы ... Есть
вопросы, которые «каталисъ» прежде от Бреста до Владивостока. И уже знаешь набор определённых вопросов, которые будут задаваться. Вызубрил ответы, и их надо, что называется, только вспомнить, и всё. А есть вопросы, которые за душу берут и которые потом часто вспоминаются. У меня уже набралась ни одна папка таких вопросов, которые мне были очень интересны. И время от времени я отвечаю на них, и когда приходится писать статьи -  а я много их писал, правда, в последние года два всё-таки поменьше, а до того я,пожалуй, лет десять-пятнадцать занимался в основном публицистикой - и мне эти вопросы помогали. Достану свои папки, перечитаю вопросы -  и мне легче оттолкнуться, взять то главное, что сейчас требуется читателю. 

Вы знаете прекрасно нынешнее положение в нашей России, не вам об этом мнеговорить, хотя, может быть, здесь, у вас, положение получше. У вас существует более - менее порядок.  А в общем-то Россия живет в таком страшном беспорядке, 
такой страшной нужде… И у вас нужда, понимаю, есть, потому что устроить, скажем, из Белгородской области заповедник какой-то, где люди бы благополучествовали, в то время, как вся Россия живёт в нищете,  - это не удастся, ни
при какой власти это не удастся. И у вас есть свои проблемы, но всё-таки, мне  кажется, вся Россия знает, что Белгородская область - это всё же несколько  особая область, которая не разогнала свое хозяйство, не распродала его, как многие другие… У нас вот в Иркутской области, где были десятки строек коммунизма, а это  огромные предприятия, мощные, выпускавшие  разнообразную продукцию, -  сейчас из этих крупных предприятий ни одного в нашей собственности не осталось.

Смотришь, одни – собственность граждан Израиля, другие - неизвестно, чья собственность, третьи переходят из рук в руки… Экономический фундамент области шатается, надламывается… По крайней мере, налоги они платят не в местную казну, а в московскую или какую-то еще другую. То есть при огромном богатстве минеральном, энергетическом, рукотворном, которым обладаем, мы остаёмся в общем-то нищими. Даже то, что у вас, на Белгородчине,  учителя получают вовремя зарплату - думаю, в зале учителя тоже есть, - это значит многое. У нас учителя бастуют постоянно. То в одном, то в другом месте. И это при том, что губернатор порядочный человек, умный, понимающий нужды всех, но ничего не может сделать. Достался ему нищий край, он  постоянно озабочен, где взять деньги, как поднимать разрушенное хозяйство. 

Внутри каждого из нас, очевидно, существует своя географическая карта. Во мне точно есть карта России. Я представляю на этой карте как бы светящиеся  точки…  В одних местах я побывал - там какой-то сигнал загорается, когда я обращаюсь к этому месту, в других местах - нет. И для меня всегда было какой-то неловкостью то, что на Белгородчине я ещё не был.  А ваш владыка Иоанн – мой земляк, он тоже из Иркутска, хотя бы поэтому надо было здесь побывать. Да и много где я ещё не побыл, а может быть теперь уже и не побываю. Белоруссия, Украина – посетить там какие-то места теперь гораздо труднее, разумеется. Да и страна наша большая, уже возраст не тот, так что уже приходится, действительно, выбирать те
адреса, где просто необходимо побывать, чтобы это пригодилось для работы. Беда ведь иных писателей в том, что они много ездят. А писатель должен сидеть за своим рабочим столом. Я знаю писателей, которые никуда не ездили и создавали замечательные книги. Мало ездил Леонид Максимович Леонов, это один из наших лучших писателей, в конце мая ему будет 100 лет, вот совпадает с юбилеем Александра Сергеевича ... Великий писатель нашего столетия, вместе с Шолоховым.
Вот он ездил мало, а оставался таким писателем. А есть люди другого склада, может быть, менее щедрого,  которые всю жизнь добирают то, что дадено им господом Богом. И это необходимо добирать Вот для меня  впечатления необходимы. Хотя я из поездок вообще мало пишу. Бывали заграничные поездки, и сейчас они ещё изредка бывают, но  редко пишу путевые очерки. Вот и сейчас вернусь из Белгорода - это не значит, что непременно сяду за статью. Но это останется. Это останется в общем представлении о нашей России и просто в представлении об этом крае, где вы живёте. А самое главное, говорю, мне придётся так или иначе ещё сюда возвращаться. 
Были мы великой читающей страной. Действительно, это была самая читающая  страна. Иногда по нашей привычке иронизировать мы посмеивались в 70-е годы над разговорами, что мы самая читающая страна, кому-то даже не нравились такие утверждения… Но ведь действительно читали, были миллионные тиражи журналов, сотнями тысяч экземпляров выходили книги. Для начинающего писателя давался самый маленький тираж - 30 тысяч.  Где сейчас возьмешь такой тираж, кроме вот приключенческой литературы, кроме грязной, постельной литературы? Там могут быть такие тиражи. Серьёзная литература имеет сейчас тираж две-три-пять тысяч экземпляров. Десять тысяч - это уже считается огромным тиражом. То есть, самая
читающая страна в мире превратилась в самую нечитающую страну. И всё это произошло буквально в считанные годы. Всё это произошло с 88-89 годов до 92-ro года, за какие-то  три-четыре года! Это как же надо унизить, обесславить нашего человека, чтобы он сразу прекратил читать и отказал литературе в доверии! В таких случаях народ и читатель всегда прав. Значит, произошло что-то такое, что заставило его отвернуться от литературы.
Во-первых, он оказался в тяжелейших условиях, когда нужно было бороться за жизнь, когда он оказался без денег. Но даже если бы сейчас у него были деньги, думаю, читатель не сразу бы вернулся к книге. Потому что из доверия вышла вся
наша интеллигенция.  Вся наша интеллигенция, которая, понимаете, как-то по сатанински вела себя - другого слова не подберешь, именно по-сатанински - во все перестроечные годы, особенно в 88-90-е годы. Я тогда был в эпицентре всех этих
событий и принял  какое-то участие в горячке. Я себя оправдываю, может быть, тем, что боролся  за отечественное дело, за то, чтобы это дело не было перевёрнуто и куда-то отправлено в пыль… 

Весь наш спор с интеллигенцией другого рода состоял в том, какой быть России. Оставаться ли ей на своём отечественном месте или превратить  Россию во что-то, похожее на Запад. То есть, принести сюда чужие порядки и чтобы Россия стала такой,
какой является Запад. Попытались это сделать, и сами видите, что из этого получилось:Россией мы перестали быть и Западом не стали. То есть вот это обезьяничанье – оно нам обошлось очень и очень дорого. А ведь самые уважаемые люди среди интеллигенции тогда выступали за обновление... Перемены нужны были, я сразу оговорюсь, перемены нужны были, потому что кризис, который тогда ощущали - это был системный кризис, этот был кризис всей коммунистической системы. И тот же Белов, Бондарев, Астафьев, я в том числе – все мы же в общем-то стояли за перемены, за необходимые перемены. Вот говорили: застой, застой... Дело ведь не в каком-то экономическом застое. Если судить по вашим краям, то этого экономического застоя как раз и не было, потому что  Старый Оскол поднялся в 80-е годы. Да и у нас в Сибири его тоже не было. 

Проблема была всё-таки в духовном застое. То, что необходимо было открыть шлюзы, –  не хочется мне упоминать это слово "свобода", потому что оно сейчас приняло какой-то негативный, нарицательный смысл - не шлюзы свободы, а шлюзы
того воздуха, которым должен был дышать человек в России, - это ощущалось остро. Это относится и к православию, и к нашей духовной культуре, которая была буквально отрезана по 17-му году.  Ведь даже классическую культуру, русскую литературу зарубежья, богатую, интересную - мы всего этого  не знали полностью  до самого последнего времени. Были у нас, слава Богу, Бунин, Куприн... Но как же
можно было жить без Шмелева, без нашей богатой духовной литературы, без духовной философии, без того, что пришло сейчас к нам? Как можно было жить без Ивана Ильина, без его произведений? Как можно было жить без многих и многих других книг?..

Я был бы другим человеком, если бы прочитал всё это - сейчас их всех не перечислить - не в 45-50 лет. Хотя у меня появилась возможность всё-таки несколько раньше знакомиться с этой литературой, но тоже отрывочным образом. Вот съездишь куда-то, втихомолку привезёшь в чемодане одну книжечку – и её потом читаешь. А если бы в 20 лет я знал эту литературу, конечно, я был бы намного богаче. Я не хочу отказываться от своих книг, но они были бы наполненнее,
насыщеннее необходимым духовным материалом. 

У вас в Старом Осколе, мне рассказали, есть, слава Богу, православный телеканал. Меня сегодня спрашивали о том, верующие или не верующие мои героини. Старухи не могли ни при каком атеизме быть неверующими, они просто люди православного
толка. Они родились в этой обстановке, в самые неверующие времена все равно оставались верующими. Даже там, где не было иконки, не было молитвы, но весь склад мыслей этого человека, весь календарь жизни - он был подчинен всё-таки
этому. Поэтому мои героини были, конечно, верующими, но этой веры недостаточно. Иногда нужна была, очевидно, такая зрячая вера автора для того, чтобы книга была насыщеннее… Этого не было, разумеется. И то, что я узнал, пришёл к этому только где-то к 50-и годам – конечно, это великое опоздание. У молодых сейчас есть возможность знакомиться с тем, что нужно знать и писателю, и просто человеку в более раннем возрасте. Но, к сожалению,  пока не видно опять-таки результатов. Мы многого были лишены, но всё-таки старались каким-то образом добирать то, чего были лишены, какими-то, может быть, обходными путями. То есть не сразу постигали полную истину, эту истину как бы отколупывали с краю, потихонечку отколупывали и
составляли какой-то калейдоскоп в своём сознании и своей душе. И он был достаточно верен. А сейчас вроде бы всё это есть, всё доступно, всё возможно, но нет плодотворных результатов…

Или вот эти трудности жизни, то, что нас унизили, ограбили, то, что с нами не считаются…  Когда мне приходится ездить за рубеж - в прошлом году в Италию, в этом – в Индию, Индия, слава Богу, остаётся чуть ли не единственной страной, которая продолжает нас любить, уважать за культуру нашу - а так в Европе, вижу,  к нам относятся  совершенно как к последним людям, относятся самым унизительным  образом. Раньше литературу нашу - а у нас в этом веке была достаточно богатая
литература -  переводили во всём мире очень много. Сейчас не переводят. Сейчас переводят Маринину, Нарбикову, Сорокина...  Читающие люди знают, например, достоинство Сорокина в том, что он работает с трупом, как он сам говорит. То есть,
пишет картины в морге, картины, в которых представлены уже не живые люди. Нарбикова считает, что соловьи поют для того, чтобы слаще совокупляться, а, значит, всё искусство должно существовать только для этой же цели. О Марининой, авторе книг детективного жанра, вы слышали прекрасно, знаете, что она уже работает как фабрика. В Италии она переводится хорошо, есть даже особый отдел в книжном магазине Милана, там вырядили двух девочек в нашу милицейскую форму и рекламируют её книги. И, видимо, они расходятся. Но это как нарочно. Сейчас переводится именно это, самое худшее, до чего докатилась русская литература. И мне кажется, делается это сознательно, чтобы
доказать, до чего упала наша словесность, которая ещё 15-20 лет назад достигала своих огромных творческих высот.  В Германии есть такой литературовед, славист Вольфганг Казак. Я знаю его, он
хорошо знаком с нашей литературой. Недавно мне попалось на глаза его интервью, где он тоже говорит, что сейчас в Германии не переводят хорошую, серьёзную русскую литературу, а переводят только тех, кто как-то старается подражать Западу и
пишет приключенческую или сексуальную  литературу.  Для Запада интересно, как наши умеют писать сексуальную литературу. А они не умеют… Как всякие неофиты они  исполняют  это чересчур старательно, и у них это получается ещё гораздо более
грязно, чем на Западе. До того противно это получается... А Западу это любопытно: вот до чего докатилась, до чего упала русская литература. И они переводят её в
качестве образца низкого искусства.  

Так вот, Вольфанг Казак назвал еще одну причину, почему не переводятся наши хорошие книги. Ведь почему Запад в 60-70-е годы переводил советскую литературу? Потому что Россия была для Запада врагом. Это, может быть, говорит он, не главная
причина, но нужно было врага знать, знать не только его жизнь, но и его душу. Скажем, та же деревенская литература – она как раз и являла русскую душу. И Западу это было интересно, там с удовольствием переводили, изучали. А сейчас что? Россия
перестала быть врагом, она, по словам Казак, уже упала ниже некуда. В Германии сейчас переводится иракская литература, потому враг переместился туда, в Ирак И им надо знать, что представляет собой душа иракца.  Мне тоже такое объяснение кажется несколько сомнительным, как и вам. Но Вольфганг Казак сведущ в этих делах и напрасно говорить не будет. Повторяю, это не главная, очевидно, причина, тем не менее... 

И всё же русская литература жива, я даже писал по этому поводу статью. Она печаталась – и не в одном издании. Но у нас сейчас то, что печатается в Москве, до Белгорода не всегда доходит, а если что-то печатается в Белгороде – 
тут и оседает. При малых тиражах журналов и тонких, и толстых - конечно, не доходит. Русская литература жива, я уверен в этом.  Она все эти годы жила очень трудной жизнью. Сейчас наша культура поделена на две  части. Есть у Виктора Розова
хорошее слово... скажу об этом чуть позже…  Сейчас появилось много слов, которые пришли к нам с Запада - "презентация", скажем. В зубах ведь навязало. Даже
деревенские люди говорят - презентация. Слушают по телевизору... А спросишь, что такое презентация, скажет: ну, столы накрыты, это презентация. Это очень
правильно, Потому что русский человек никогда не скажет "презентация". Если он знает язык, скажет "представление". Зачем нам иностранное слово, если существует своё, хорошее слово?  Есть предметы, понятия, которых не было в русском языке, может,
тогда необходимо что-то перенимать. Но ведь объяснять можно не обязательно одним словом, Можно и двумя объяснить, чтобы нам не обезьянничать до конца. А то мы перешли через одно влияние - немецкое, потом французское, теперь английское ...
И это, кажется, последнее, до трёх раз можно это делать. Последнее в том смысле, что или Россия утонет в этом влиянии, или она освободится и возьмётся в конце концов
за ум. 

Русская литература - она как бы даже отсиживалась. Потому что из-за малых тиражей действительно была неизвестна, а книги ведь хорошие. Борис Екимов, Пётр Краснов - замечательные писатели… Продолжают работать  Виктор Лихоносов,
Владимир Личутин, Евгений Носов, да и многие другие... Из молодых – Юрий Козлов, Александр Сегень, они печатаются в журналах "Наш современники" и "Москва". Очень хороший журнал "Москва", у него сейчас совсем небольшой тираж, кажется, семь тысяч. Там есть раздел "Домашняя церковь", это единственный журнал, который даёт хорошо этот раздел. Я не агитирую ни за "Наш современник", хотя мы приехали сюда с этим журналом, ни за другие литературные издания… Вообще агитировать ни за что не хочется, ни в чём вас убеждать не хочется - ни в коммунизме, ни в демократии. Мне кажется, жизнь нас так научила в последнее время, так носом о землю натыкала, что никого ни в чём убеждать  совершенно не надо. Если уж мы не смогли сами разобраться, никто нам не поможет – ни Ельцин не поможет, ни Зюганов, ни Лебедь, никто совершенно... Пришла пора разбираться самим, кто чего стоит. А если не можем -  поддаёмся на ту пропаганду, а это особаятехнология - то, как управляют нашим сознание. Оказывается, что во всех этих передрягах самый ненадежный материал - человеческое сознание, которым легко руководить. 

Для меня - простите, прыгаю с одной темы на другую, такой уж склад ума - для меня это самая непонятная вещь. Ведь каждый из нас - личность, а с приходом демократии тем более должны быть личностью и понимать, что чего стоит и чего мы сами стоим.
Но ведь мы сами себя не уважаем, когда поддаёмся вот этому целенаправленному управлению своим сознанием. И самое удивительное, может быть, в том, что малообразованные люди, где-то в деревне, - они ведь оказались умнее нас, людей образованных, гораздо умнее. Как стояли они на земле, так на ней  и стоят. Они знают, за кого надо голосовать, какой стороны держаться, они знают, какими словечками бренчать и какими не бренчать.  И зря бренчать не будут. И вот вся-то надежда как раз на них, на то, что они-то явятся той коренной породой - а ведь народ это не есть население, народ - это та коренная порода, которая  хранит наши отечественные ценности, традиции, глубинную мудрость. Народ - это совсем небольшая часть нашего населения. Но если этот народ жив, если живы при нём эти ценности, значит, не так уж в конце концов и страшно. 

Говорят, мы стали читать меньше, потому что и денег нет, чтобы покупать литературу. Но вы, кто бывает в библиотеках, наверное, и сами знаете – в библиотеках-то читателей как раз стало больше. Мне долго объясняли это тем, что
сейчас у студентов нет своих библиотек, они не могут покупать книги и за всяким справочным материалом им приходится бежать в библиотеку, доставать нужные книги. Я как бы убеждался, но всё же не до конца верил в это… А сейчас уже знаю
точно:  нет, дело совсем не в этом, дело не в справочной литературе только. В библиотеки ходят и люди пожилого возраста, причём они с осторожностью берут новейшую литературу, даже лучшие её книги, но активно обращаются к классике.Читают Толстого, Достоевского… Удивительно, как быстро распознали Шмелёва и стали читать его, особенно «Лето Господне» и «Солнце мертвых». Всякий раз, бывая в библиотеках, я даже прошу рассказать, что чаще всего спрашивают, что больше всего читают. Отвечают: "Солнце мертвых», «Лето господне", читают Бунина…Сейчас читают классику больше. Очень хорошо читают Лескова, а в прежнее время, как мне кажется, его читали меньше. А сейчас, видимо, усиливается тяга к
коренному, к русскому языку, а Николай Семёнович Лесков - один из лучших русских писателей. Читают поэзию. Так что дело, очевидно, не только в этом. Мы, наверное, не окончательно потерянные
читатели и не окончательно потерянная читающая страна. Это ещё может вернуться. Это не вернётся в том же объеме, но, возможно, тот же объем совершенно и не нужен. Вообще культура не может повторить культуру девятнадцатого века,  не
может быть такой богатой. Не повторит литературу культура двадцатого века, потому что уровень культуры сейчас сильно упал. Он упал везде в мире, а Россия – ну, что ж поделаешь, ей не удалось сохранить себя, не удалось сохранить свою самобытность,
она всё равно подчиняется так или иначе тем законам, которые происходят в мире. Но подъём культуры будет, и Россия ещё долго будет оставаться страной культуры. Но этот определённый уровень её всё-таки должен снижаться, если всё останется так,
как происходит сейчас. 

Мне бы не хотелось читать вам какую-то лекцию.  Я только ещё хочу сказать об одном, а потом попрошу вопросы задавать, - о молодёжи. Вот говорят, у нас такая страшная молодёжь, жуткая молодёжь, с этой молодёжью России ничего не добиться,
не из каких глубин ей не выкарабкаться, потому что уходит старшее поколение. Оно владело истиной, которой надо владеть человеку, а новое поколение - как присоски возле телевизора. Да, телевизор - это великое зло, страшное зло. И более грязного
телевидения, чем в России, нет, поверьте мне. Это не мои слова, это говорят западные люди, которые приезжают к нам, смотрят наш телевизор. Это говорят наши эмигранты из Америки, Франции, других стран. Более грязного, более разрушительного инструмента уничтожения души нет нигде. Потому что поставлена задача разрушить сознание молодёжи, привести её к определенному знаменателю, имеется ввиду безнравственный знаменатель. Но мы же ведь сами виноваты. Я не знаю, как у вас… Но мне кажется, у каждого человека доля вины за то, что произошло с нашей страной, должна быть. Больше виноваты, меньше виноваты, но доля вины должна быть. И это угнетённое состояние души, которое существует, как мне кажется, везде в
стране, как раз и идёт от этой вины. Это угнетение, эту вину надо как-то преодолевать. А молодёжь - да, мы сами окунули её в это дерьмо, сами позволили случиться тому, что случилось. И она сейчас в гораздо более страшном и жестоком
положении, чем поколение до того, потому что она не знает, что ей делать. Учиться? Профессии сейчас неизвестно... кроме юриста, экономиста ... неизвестно, какие пригодятся. А что будет с нашей страной завтра? У нас завтра, может, действительно
правосудие будет? И та юриспруденция, которая учит защищать неправых, она,может, больше не понадобится. Экономисты - да, всегда необходимая профессия, но ведь тоже может быть своя экономика, не только на западный образец. Это может быть действительно экономика, которая будет служить отечественным нуждам. 

А потом, видите ли, уж если мы, люди старшего поколения, разделились почти на равные части - одни принимают этот порядок, другие  нет, – правда, в последнее время эти части далеко неравные, а были когда-то ведь равные, в начале 90-х годов,
хотя было и без того всё ясно, открыто, что за люди пришли, что эти люди могут принести России, - уж если мы поделились, то что же спрашивать с молодёжи. Молодёжь сразу попала под это тлетворное влияние. Она сразу увидела, что мы не
можем договориться, и ей труднее было ориентироваться. И  всё же  мне кажется, что молодёжь не настолько  потеряна. Тут я могу сослаться на свой пример. Спасибо девушке, которая здесь настолько грамотно изложила, где,
когда я родился - без всякой иронии это говорю, потому что когда обычно дают справку залу о госте, то перепутают буквально всё… Здесь же сделано всё очень точно, с уважением, это говорит об отношении и ко мне, и вообще к факту. Великое спасибо!  Так вот тут упоминалось, что я лауреат совместной российско-итальянской премии.Да, лауреат. Я начал говорить о слове, которое дал Розов, он дал прекрасное определение – «холуяж». То есть существует интеллигенция, которая толпится возле трона, которая обслуживает власть и которая живет припеваючи. Это одна интеллигенция. 

Вторая интеллигенция - та, которая не может смириться с этими порядками, это оппозиционная интеллигенция, это отечественная интеллигенция. Вы о ней почти ничего не знаете, потому что до экранов телевизора нас никто никогда не пустит. Не пускают пока ещё, изредка лишь... Кто-то мне рассказывали, что месяца три или четыре назад по радио читали мой текст из "Живи и помни". Как это случилось, что по демократическому радио читали мой текст? Это полная для меня неожиданность.Значит, что-то всё-таки меняется. То есть, та интеллигенция, которая празднует, которая всё время на презентациях, которую вы видите на экранах, и прочая, прочая – это только одна интеллигенция. Та интеллигенция, которая стоит за Россию, - она как
партизаны где-то в лесах. Ни привета ей, ни совета. Издательства наши бедные, совершенно разорившиеся.  За книги гонорар чаще всего не можем получить, потому что нам не могут заплатить эти бедные издательства. Печатаемся в газетах, где тоже
гонорар не в состоянии заплатить. 

Я вовсе не жалуюсь на свою жизнь, я как раз чувствую огромное моральное облегчение, что приходится жить таким образом. А то ведь в советское время я чуть ли не богатеньким стал, когда много издавали. И как-то уже тяжело было – сберегательная книжка появилась, гонорар идёт... Но слава Богу, потом всё это пришло к логическому концу, что ли ... (Смеётся – В.В.). Всё это пошло прахом.  И сейчас как-то легче, нечего терять, никакая ноша не давит тебя особенно. Когда рассуждаем об интеллигенции, знаете ли ведь, ответственность особая... на каждом из крупных деятелей. Михаил Ульянов, с которым мы были очень дружны, или Кирилл Лавров, или Олег Ефремов, которых любила и знала вся страна, - они ведь были одни из тех, кто помог перевернуть культуру совсем на другой бок, на другой лад. Они ведь эту нечисть пустили и в кино, и в театры…Вот нынче говорят: ах, мы задыхались от цензуры. Да, та цензура, которая действовала тогда, она и не должна была быть другой.  Но - была цензура, и была
литература! Была цензура - был театр! Была цензура - было кино!  Где сейчас это кино? Нет кино. Никита Михалков "Сибирского цирюльника" поставил… Единственный фильм в сегодняшнем нашем кинематографе, заслуживающий какого
то внимания… Никита Михалков - это просто делец, он знает, для чего ставит.  Он хочет быть или монархом, или хочет получить очередного «Оскара»… Фильм неважный, несерьезный, богато сделанный... Но Никита Михалков один,  больше-то
кино никакого нет! 

Так что дело не в цензуре вовсе. И тот же режиссёр Виктюк, который немало способствовал «обнажению» искусства, -  у него на сцене голые люди ходили, чуть ли не совокуплялись…- что сейчас говорит?  Я читал его интервью, приехал он в
Америку и признаётся: раньше в СССР был ненавистный строй, но я его любил, в нем хорошо работалось, а сейчас не могу работать в этих условиях, когда всё возможно делать, но настолько вокруг грязная обстановка, что мне трудно 
работать. Не зря ведь Виктюк пошёл к Дорониной, ставит спектакль в её театре. В театре,который, как мне кажется, достойно несёт имя искусства. Так вот, я опять делаю большой перекид, возвращаюсь к  премии, которую тут
упомянули.  Эту премию присуждали ребята. Процедура проходила в два этапа – сначала профессиональное жюри, в нём кроме итальянских, были и наши, демократические писатели, они выдвигали трёх человек - финалистов этой премии. Были выдвинуты Фазиль Искандер, Людмила Петрушевская и я. Каждый из нас получал небольшую сумму… Но дальше дело передавалось в руки ребят. Четыреста  школьников, гимназистов, студентов московских вузов, причем элитных вузов, в том
числе МГИМО, Литературного института, педагогического университета… Казалось бы, там и богатеньких ребят много,  в этих гимназиях... Им распечатывались и давались наши произведения. И они в зале Центрального дома литераторов тайным
голосованием, послушав перед этим нас, трёх писателей, определяли, кому быть главным финалистом. Замечу, это был 96-й год, царила либеральная атмосфера – но 
главный приз получил я. 

На следующий год выдвигались Борис Екимов, Улицкая и Виктория Токарева, Тоже все серьезные претенденты. Борис Екимов как бы русского направления, остальные – западного направления, особенно Улицкая.  И опять эти ребята, которые бы, казалось,
не должны ничего понимать, на наш взгляд, голосуют и избирают Бориса Екимова. И вот в прошлом году были Борис Васильев, Евгений Носов и какой-то молодой автор, фамилию его не помню, потому что ничего у него не читал. Тут финалистом
стал Борис Васильев. Тоже всё справедливо. Понимаете, и вкус у молодёжи, оказывается, остаётся. И не потеряно чутьё к литературе… Может быть, поэтому не стоит вообще категорически судить о молодом 
поколении.  Это всё-таки определенный довод в отношении молодёжи, нельзя нам к ней относиться, как к какому-то потерянному поколению.   Изменись сейчас
обстоятельства, изменись многое – и, наверное, всё вернется. Должна же быть генетика, от родителей должна же она передаваться. Должно же быть сострадание к своему народу, к своей стране, не все же мы рвёмся бежать в Америку, потому что
там жизнь лучше. Вовсе нет. Да и сейчас, мне кажется, меньше рвутся.  Не все же учат английский, французский языки только для того, чтобы там разговаривать. Когда приходится встречать наших эмигрантов за границей – ну, ладно, еврейская община всегда поможет своему устроиться, а наши богачи как-то так… и заговорить с тобой не могут. И хочется им заговорить и не знают, о чём заговорить, но чувствуется – тошно им там, тошно даже при всём своём богатстве.  Нынче плохо у нас… иногда, может быть, даже очень плохо бывает. Но мы дома, в России, И этим-то  нам хорошо.

Ну, вот всё для начала, очевидно. Готов послушать вас, ответить на вопросы. (Аплодисменты).

- Уважаемый Валентин Григорьевич! В вашем выступления прозвучала мысль - если  я её правильно понял - о продажности нашей интеллигенции,  о её вине перед обществом. Насколько вина интеллигенции в том, что случилось сегодня в России? И есть ли у нашей интеллигенции силы повиниться перед народом и повернуться в другую сторону? Или это неизбежность?  

- Вина интеллигенции огромна, просто огромна. Причем, уже не в первый раз. В этом столетии уже во второй раз. Почти вся либеральная интеллигенция начала века – а там были известные люди - весной 17-го года превратилась в радикальную
интеллигенцию. Она позволила тому, чтобы свершилась февральская революция. После чего и начались известные события.  Историю, как вы знаете, обратно не поворачивают. Я сейчас не к тому говорю, что 
вот не было бы Октября…

У меня на этот счет свой взгляд.  Я считаю, коммунизм – он был неизбежен. Революция была неизбежна. И слава Богу, что после Февраля был Октябрь, потому что февральская революция с теми свободами, которые она
предлагала - она бы полностью извратила Россию.

Коммунизм тоже немало повоевал с национальной Россией, тут можно много грехов коммунизма перечислять. Но России легче было национализировать коммунизм, чем это было бы после того, что принесла бы февральская революция. Она национализировала коммунизм. В 70-х годах, по крайней мере, к  80-му году - для меня это какой-то рубежный год - празднование 600-летия битвы на Куликовом поле, - уже всё, с национальной Россией ничего нельзя было поделать. Не
зря же появилось это понятие - национал-коммунизм. Потому что действительно, он стал защищать национальные, государственные интересы, даже  культурные интересы. Уже близко было к тому, чтобы и храмы открывались, и всё прочее… Это
Яковлев (А.Н.Яковлев, член Политбюро ЦК КПСС, секретарь  ЦК КПСС по идеологии – В.В.) себе потом присвоил славу, что якобы он передал Оптину пустынь церкви. Да она готова была к передаче, он просто изловчился, поехал с теми
возможностями, которые у него были, сделал этот акт передачи для того, чтобы завоевать и моральный, и политический авторитет. 

Вторая вина интеллигенции - вина во время перестройки, особенно 88-89-й годы, когда опять-таки либеральная интеллигенция создала Межрегиональную группу, которая страшные дела делала. Это всё происходило на моих глазах, я был тогда на
съездах народных депутатов СССР. А потом она поддержала то, что случилось в октябре 93-го года, поддержала и продолжала поддерживать, одни это делали,
возможно, из ненависти к коммунизму, а вторые - из ненависти к национальной России, которая к этому времени стала подниматься в полный рост. Многие продолжают поддерживать нынешний режим, несмотря ни на что, хотя эта
власть полностью обанкротилась… Интеллигенция же продолжает поддерживать, по большей части. Наиболее умная часть из неё отошла в сторонку, не хочет иметь ничего общего ни с этой властью, ни с кем-то еще. 
И я убеждён: интеллигенция каяться не будет. Мне вот каяться не в чем. Простите, я всю жизнь положил, отстаивая народные, национальные интересы... Или тот же Василий Белов, Крупин - жизнь положили на это. Хотя в конце концов всегда есть в чём каяться. Но я за пятнадцать лет не написал ни одной книги, потому что постоянно за что-то боролся. Боролся за культуру, потому что в 80-e годы нахлынула вся грязь,
которая была. Она же не в 91-м году только пришла, она пришла раньше. Нужно было бороться за культуру, за нравственность, и мы готовили закон о нравственности, была комиссия в министерстве культуры Николая Губенко, который
тоже прекрасно понимал, что происходит. Приходилось бороться против поворота
северных и сибирских рек, за Байкал, да за многое что приходилось бороться. 

Повторяю, в сущности пятнадцать лет я почти не писал. Я считаю, что эта жертва была  не маленькая. А другие, такие, как Марк Захаров, они не будут каяться. Они считает, что 
так и должно было быть. Юрий Афанасьев - он каяться не будет. После Межрегиональной группы он счёл необходимым не иметь ничего общего с этой властью, дистанцировался от неё, у него свой университет, гуманитарный… Но когда
ему приходится встречаться с аудиторией, говорит: а какая разница, когда Россия завоевала Волгу, когда Казань была взята - в ХVI веке или как Кавказ - в XIX веке, всё равно это несправедливое завоевание Россией. То есть, он науськивает и Татарию, и Кавказ к отделению от России, Словом, эта политика  крайне либеральная в
сущности, разрушительная  продолжается. Конечно, они ни в чём каяться не будут.  Приезжала к нам в Иркутск прошлой весной Мария Розанова, это жена Андрея Синявского, который, как вы знаете, не так давно скончался. В последнее время они решительно выступали против власти Ельцина, и дело доходило до резких выражений, даже в 93-м году. Но Мария Розанова приезжала в Сибирь с целью агитировать, чтобы каждая земля - и национальные республики, и просто области  -
выходили из состава России. То есть желание окончательно раздробить, погубить Россию у многих остаётся. Поэтому, повторяю, надежды на интеллигенцию возлагать сейчас не стоить. Нужно, чтобы прошло время, чтобы если не отмолена была вина интеллигенции, то по крайней мере, отошла бы эта вина, чтобы появилась новая интеллигенция, более преданная России, тогда она может повести за собой. А сейчас, я думаю, только
авторитарная власть нас может спасти. И нужно действительно выбирать с умом. 

- В своей Нобелевской лекции Солженицын начертал некие нравственные нормы для  человека в борьбе с гнетущим давлением среды. Считаете ли вы,  в теперешних условиях каждый здравомыслящий человек должен обладать
какими-то особыми нравственными нормами? И возможно ли это? И второй вопрос. Вы полагаете, что интеллигенция спасти Россию не может,тогда как быть с национальной идеей? Если оглянуться назад – не видно в этом
опоры. Вы говорите о здоровой почве нашей деревни, но деревня, как таковая, сейчас разрушена… 

- Не соглашусь с вашим мнением, что деревня разрушена и деградирована. Нет, вовсе нет. Всегда замечается самое худшее, всегда оно лезет в глаза. И то же самое и у меня было. У меня были периоды, еще в старые времена, когда казалось, что деревня уже спилась, не хочет ничего делать... Может быть кто-то из вас заметил, в минувшем году, летом кажется, газета "Аргументы и факты" брала у меня интервью. Причем журналистка одни и те же
вопросы задавала: что вот русский народ спился, русский народ не умеет работать и никогда не умел, русский народ - вор, он смотрит только как бы украсть, русский народ - взяточники,  каждый человек, который проникает во власть - он обязательно
взяточник. Только на один вопрос ответишь, она предъявляет новое обвинение. Но, простите, если бы это было так, то разве этот народ освоил бы, приобрел бы шестую часть Земли? Вот этот ленивый, ни на что не годный народ?  Этот народ ведь 
много чего сделал и в 60-е, и в 80-е годы. Крупные стройки коммунизма - может быть шума было много - но этот шум ведь был не из ничего, не на пустом месте. Говорим о терпении людей... В грех народу его терпение записываем, подчёркивая,
что народ ни на что не способен, не способен постоять за себя... А, может, это всё таки проявление мудрости? Я к этому подхожу как к мудрости. Нам удалось избежать кровопролития, которое было неизбежно…Если бы народ поднялся три-четыре года
назад или в 93-м году, кто знает, чем бы всё закончилось... Мне тогда казалось, что это вообще позор - народ промолчал, не вступился… А сейчас для  меня представляется очевидным, что в этом  был спасительный смысл. Удалось избежать столкновения, и сейчас есть надежда, что мы постепенно не к старому порядку вернемся, а к порядку,  который подобает этой стране. Или вот утверждают: народ-взяточник. Но я читал в некоторых воспоминаниях
эмигрантов, в том числе и у Бердяева тоже, у Федотова это есть, -  когда они были высланы на Запад и приехали туда, то нашли там такое взяточничество, которого в России просто быть не могло. Действительно, не могло быть, например, при
Столыпине. При нём вообще появились новые порядки.  Да, немало было взяточничества, но пришёл человек сильной волн и буквально за десятилетие сумел
поставить порядок в России.

О Солженицыне, о его нравственных постулатах, прежде всего таких, как жить не по лжи и о самоограничении… В общем-то они остаются и сегодня очень важными. Вот в декабре справляли юбилей Александра Исаевича, я выступал тоже наторжественной церемонии, когда он отказался от ордена... И я размышлял в своём выступлении, что значит жить не по лжи.  Говорил, что его лозунг "жить не по лжи" был обращен к коммунистическим временам, но ещё  острее он  относится к нашему
времени. Разве мы сейчас живём по правде? Разве власть живёт по правде? Лицемерие, ложь проявляется сегодня сильнее гораздо. И Солженицын с этим
соглашается. Самоограничение? Да. Вообще даже самая богатая страна должна думать о самоограничении, об этом должны думать и мы, хотя живем в великой бедности. Не надо гоняться за западным богатством, искать смысл жизни и идеалы там. Потому
что это страшное расточительство. Должны быть умеренные желания, следует иметь только то, что необходимо для жизни. Ничего лишнего! Жить в достатке. Было
прекрасное слово "достаток". То есть иметь только то, что достаточно для жизни. Ничего лишнего не убивать, не приобретать, не добывать…Потому данный  постулат
тоже остаётся.

Мы находимся, действительно, на каком-то жутком перевале – 2000-й год приближается. Конец века, до нового тысячелетия остаётся менее двух лет…  Мы избранники, но избранники какого-то удивительного события, ответственного и страшного события, которое грядёт.  Казалось бы, что тут такого -  подходит эта круглая дата, мы переходим из второго в третье тысячелетие. Но ведь мир и время, как мне кажется, уже приспособились к этому календарю. И в этой самой высокой
точке, когда можно обозревать, очевидно, не только прошлое, но с которой можно обозревать в какой-то мере и будущее, - это событие не может пройти спокойно, не может пройти рядовым образом, так, что мы заснули во втором тысячелетии, а
проснулись в третьем. Что грядёт для нас - трудно сказать. Но посмотрите, сейчас известные внешние силы вмешиваются в нашу жизнь. Мы объявили технологическую революцию, но получили технологические катастрофы, подобные Чернобылю. Объявили сексуальную революцию - пожалуйста, что получилось: западные и северные страны, те же Швеция, Дания, да и не только они – там это привело просто к импотенции мужчин, И государство сейчас выделяет квоту на завоз из арабских и африканских стран мужчин в эти страны, чтобы продолжить потомство. И это не анекдот, так оно и есть. А самое главное, в результате  сексуальной революции получили  стопроцентное попадание заболеванием СПИДом. Вот сейчас в мире уже более 100 миллионов таких больных. Что будет дальше?  И вообще, сколько будет лет в ХХI веке? Если с таким западным  образом жизни –  Россия сейчас уже не в счет, - если следовать ценностям  западной цивилизации, этих
запасов надолго не хватит.  Поэтому  человеку приходится или переходить на режим экономии, или просто готовиться к  Апокалипсису. 

- Валентин Григорьевич, разрешите вначале поклониться Вам за то, что всегда остаётесь самим собой, русским человеком, болеете за Россию. Хочу задать вопрос, который вызывает у моих учеников сомнение. Последний Ваш рассказ
«В ту же землю», где главная героиня Пашута, современная молодёжь никак не может понять: как это так, дочь решила похоронить мать в лесу, не на кладбище… Были ли у Вашей героини прототипы? 

- Были, были. И не один прототип был.  Знаете, в этих новых городах - Братск, Усть- Илим - прежде были такие районы, назывались они Нахаловка, то есть самострой. Квартир не хватало, и люди что угодно - дощечки тащили, землянки 
вырывали, без всякого разрешения иногда строились... а у нас если временно построят, то долго быть. Как известно, времянки у нас стоят дольше всего. Точно так же – ну, сейчас это стало поменьше, - но в 91-92-м годах, когда обнищание было совершенно полным,  даже в Сибири хоронили в целлофановых мешках - не на что было похоронить, просто так сваливали… Отсюда, от вас,  этого обнищания, может, не видно, а вообще обнищание в России страшное, конечно. А Пашута,понимаете, у нее нет денег… Да, она растеряла своих друзей, растеряла, может быть, из-за гордыни определенной своей, но дело даже не в этом. Деньги она в конце концов могла бы найти. Она могла бы пойти в доме по лестнице, постучаться:
помогите, люди добрые, похоронить мою мать! И люди отозвались бы, они не зачерствели настолько, чтобы не помочь предать покойника земле. Но вот мерзостные условия жизни оставляют такой мрак в её душе, что ей кажется: она не
имеет права ни к кому обращаться, что мы настолько подельники одного жестокого дела, которое допустили,  и что не можем теперь сходиться вместе для чего-то, что каждый обречён быть в одиночестве до определённого периода. Этот период я в
конце обозначаю, когда она приходит в храм. И она одна не потому, говорю, что мать хоронит отдельно, а потому что она вот не может быть со всеми вместе. Ей нужно, чтобы и здесь она была только одна. 

- Должна ли быть в обществе, по Вашему мнению, Валентин Григорьевич, какая-то идеология и в чём заключается национальная идея? Вы согласны стем, что человек, который отстаивает её, - националист?

- Я считаю, что должна существовать идеология. Да, если с этой точки зрения смотреть, то я – националист.  Какая в России должна быть идеология? Да русская идеология.  Точно так же, как Китай спасёт китайская идеология, Индию – индийская идеология, нас спасёт только своя идеология, русская идеология. И поэтому жизнь, может быть, будет трудная, но это будет своя жизнь. И поймёте потом к старости, что вы ничуть не ошиблись, когда начнёте перебирать какие-то другие идеалы, символы. У вас есть вера, которую вам передали предки, у вас есть земля, которую вам передали тоже предки, у вас есть устав жизни, тоже ими переданный. Тот устав, который существует сегодня, - он временный, у нас у власти находятся временщики, а как всякие временщики они уйдут. Они уходят, приходят другие, но другие уже будут ближе к тому, какая власть нам нужна. Может быть, она не сразу будет - та власть, но она будет обязательно. Сейчас происходит политика вытеснения антироссийских сил, и, надеюсь, будет происходить дальше. В этой политике вы не должны приходить на готовенькое, а просто участвовать в этой большой и важной работе. Это национальная работа и это самая главная отечественная работа. 
Успехов и удачи вам в этой работе! Спасибо большое! (Аплодисменты). 

К публикации подготовил Виктор Вербкин, 
г. Старый Оскол