Часть 3

Образ Копёнкина показывает крайне своеобразное отношение Платонова к творчеству Достоевского. Писатель вступил в конфликт с автором «Преступления…», став на защиту позиции Раскольникова, героя романа. «Защита» Раскольникова от Достоевского определяется необходимостью выделить в этом образе идейную составляющую, которая позволяет вести полемику с автором «Преступления…» на других основаниях, затрагивающих более масштабный вопрос, нежели отношение к вещам. В результате Платонов создаёт в образе Копёнкина содержательно насыщенную структуру, в которой стратегия присвоения его героя, восходящая к идеологии Раскольникова, получает принципиально иное качество, нежели у Достоевского; качество, не сводимое к оппозиции: христианское братство – «разумный эгоизм» (теория «целого кафтана»). Неприятие этой оппозиции и заставило Платонова (в своих целях) признать за стратегией Раскольникова определённую правоту.

Создавая образ Раскольникова-идеолога, Достоевский исходил из оппозиции: христианское братство – «разумный эгоизм»; теория «целого кафтана» была отвратительна тем, что она исключала братство, и образ Лужина, на первый взгляд, это подтверждает. Между тем противоречие между идеалом христианского братства и теорией «целого кафтана» не столь уж и несомненно, во всяком случае – с точки зрения Платонова. Кстати говоря, сам Достоевский дал основания так считать. Лужин использует теорию «целого кафтана» для сокрытия своих корыстных устремлений, вот они-то, действительно, исключают идеал христианского братства. Теория же устанавливает более сложные отношения с этим идеалом. Приняв решение пойти на преступление, Раскольников мыслил добыть средства к существованию, дабы затем, с помощью этих средств, осуществить именно идеал христианского братства; и, как известно, герой Достоевского признал несостоятельной не теорию, но себя.

Стратегия Раскольникова и является основанием для проводимого Копёнкиным дележа скотины; это не столько делёж, сколько отъём (неудивительно, что так постановление Мошонкова-Достоевского понимали не только кулаки Ханских Двориков, но и беднота). Делёж-отъём скотины (а в перспективе – и уничтожение кулаков) и призван создать фундамент для построения социализма – «общества хороших людей». Подтверждение тому, что герои Платонова следуют стратегии Раскольникова, служит история чевенгурской коммуны: попав в Чевенгур, Дванов и Копёнкин оказываются в пространстве реализованного идеала христианского братства. Коммунары делят вещи (не придавая, впрочем, самим вещам серьёзного значения), предварительно (в соответствии со своими апокалипсическими настроениями) уничтожив буржуев, в чём легко увидеть выход из затруднительного положения, в которое в сцене дележа скотины поставил Мошонкова-Достоевского (своими рассуждениями) Недоделанный. В конце концов логика существования, не считаясь с апокалиптическими ожиданиями, привела коммунаров к выводу о том, что социализм, являясь отношением людей друг с другом, не может не включать отношения к вещам. Иначе говоря, Платонов утверждал, что христианское братство и «разумный эгоизм» не образуют оппозиции, как считал Достоевский, но являются этапами развёртывания христианского символа веры. По Платонову, Достоевский заблуждался относительно исторических судеб христианства; между тем в его представлении о природе (об антропологическом содержании) человека было продуктивное начало.

Можно сказать, что конфликт Копёнкина и Мошонкова-Достоевского определяется бескомпромиссностью странствующего рыцаря революции в проведении идеала христианского братства. Слабая выраженность этого конфликта объясняется тем, что самый идеал был для них общим. Разумеется, для Достоевского такой подход к реализации идеала христианского братства был неприемлем; более того, писатель считал его противоречащим христианству. Однако он соответствует комплексу идей адептов Достоевского, разработанных интеллектуалами символистского круга, которые, хотя и непоследовательно, поддерживали революционное движение (в частности, в вопросе о собственности, т.е. в вопросе о вещах). Этот типаж Платонов и вывел в образе Мошонкова-Достоевского.

В этом образе, в котором переплетаются идея христианского братства Достоевского и стратегии социальной реализации этого идеала у его, писателя, адептов, Платонов актуализирует религиозный аспект русской революции; им он во многом и объясняет крайности революционного насилия. Тем не менее нельзя утверждать, что Платонов критически относился революционному насилию; он считал, что религиозный пафос русского народа и сделал его неизбежным. Понимание религиозного аспекта революционного насилия потребовало от писателя пристального внимания к творчеству Достоевского; с учётом художественного опыта автора «Преступления и наказания» он и создал образы, с одной стороны, Мошонкова-Достоевского, а с другой – Копёнкина. Платонов полагал, что идеал христианского братства не отвечает современным условиям существования человечества; однако он не сомневался в том, что этот идеал играл крайне важную роль в процессе антропологического развития человека.

В контексте проблемы соотнесённости условий существования человечества и уровня антропологического развития человека и следует решать вопрос об оценке Платоновым персоны Достоевского в «Чевенгуре». Использование идей Достоевского в ходе создания образов Мошонкова-Достоевского и Копёнкина, с одной стороны, и неоднозначность авторского отношения к «достоевской» составляющей этих образов, с другой, показывают, что Платонов осмыслил идеологические конструкции творца «Преступления…» в антропологической плоскости. Согласно точке зрения писателя, произведения Достоевского открывают человека в драматический момент антропологического сдвига, вызванного появлением вещей, которые ранее, ввиду зависимости от природы, рассматривавшейся как Божий промысел, не играли в жизни человечества существенной роли. Таков мятущийся герой Достоевского, напр., Раскольников. Раскольников, исповедующий идеал христианского братства, который исключает вещи, пытается приспособить свой идеал к реальности технического производства вещей; пытается, но не может; это приводит его к мысли о насильственном отъёме вещей, без которого идеал невозможно осуществить. Эта мысль выражает не столько дух капитализма, сколько апокалиптические настроения. Впрочем, Платонов был убеждён, что этими настроениями пронизано и самое буржуазное общество.

В этом Платонов видел подлинное творческое достижение Достоевского: показав трансформацию (некогда естественного) идеала христианского братства в теорию «разумного эгоизма», автор «Преступления…» невольно засвидетельствовал антропологический сдвиг, произошедший в человеке, – сдвиг, который определялся изменением исторических условий существования человечества. Однако сам Достоевский в силу личных и общественных причин не сумел осмыслить реальность, которую очень тонко и точно описал в своих романах.

О положительной оценке Платоновым (и не только в период создания «Чевенгура») творчества Достоевского можно судить по косвенным признакам; их значение нельзя недооценивать, поскольку они играют важную роль в историософской концепции писателя. Согласно его историософским представлениям, человечество в процессе своего развития проходит три этапа: это религия, искусство и наука (техника). Каждый и этапов Платонов связывал с определённым уровнем антропологического развития человека; уровень антропологического развития и определяет возможность осуществления того или иного исторического этапа. Осмысляя современную историческую действительность, писатель отмечал, что её специфика состоит в конфликтной синхронности крестьянского труда и технического производства, характеризующих этапы религии и науки. Между тем снять этот конфликт человек мог, лишь пройдя этап искусства. Об этом Платонов писал в статье «Пролетарская поэзия»: «В мире есть вещи, а в человеке есть образы, эхо этих вещей <...>. В таком деле, как искусство, начинать работу прямо с материи, стремиться без предварительной подготовки изменить действительность до наших дней, не по силам человечеству <...>. Поэтому человечество и принялось за организацию, за приспособление к своей внутренней природе не материальных вещей, не действительности, а только образов, символа этих вещей, например, слов» [15, с. 195].

Высказанная в «Пролетарской поэзии» идея об искусстве позволяет предполагать, что Платонов находил творчество Достоевского чрезвычайно ценным. С точки зрения писателя, автор «Преступления…» не сумел решить вопрос о вещах; но это отнюдь не является знаком художественной несостоятельности его творчества. Напротив, будучи человеком своего времени, Достоевский совершил посильное для него дело – достоверно показал действительность. Говоря словами Платонова, творчество Достоевского есть яркий пример приспособления человечеством «к своей внутренней природе не материальных вещей, не действительности, а только образов, символа этих вещей».

В статьях 1937 г. Платонов дал крайне резкий отзыв о Достоевском, вызывающе острый даже для того времени, отнюдь не милосердного к автору «Братьев Карамазовых». Тем не менее следует признать, что отзыв писателя не противоречит той высокой оценке творчества Достоевского, которую мы реконструировали на основе анализа романа «Чевенгур» и статьи «Пролетарское искусство». Резкость слов Платонова о Достоевском концептуализирует конфликт, который имел место уже в «Чевенгуре», но был писателем (по известным нам причинам) смягчён.

Этот конфликт предстанет нагляднее, если мы сопоставим образы Мошонкова-Достоевского и Саши Дванова. Сопоставление героев «Чевенгура» напрямую затрагивает проблематику творчества Достоевского (как её понимал Платонов) – вопрос о возможности христианского братства в условиях технического производства вещей. Мошонков-Достоевский, сторонник «общества хороших людей», столкнулся с тем, что его идеал не отвечает реальному положению дел (доводы Недоделанного против дележа скотины), но остался в твёрдой уверенности о ценности своего идеала. Платонов считал, что такой (в целом) была позиция самого Достоевского, к которому (одним из своих аспектов) образ председателя волревкома и отсылал; между тем заметим, что христианское братство у Достоевского тесно связано с образом Христа. Христианское братство есть этическая стратегия, в основе которой лежит образ Христа; поэтому необходимо допустить, что Мошонков-Достоевский следует Христову идеалу.

В заключительной части романа, посвященной истории чевенгурской коммуны, Платонов показывает, что Саша Дванов становится инициатором трудовой деятельности коммунаров, направленной на создание вещей. Писатель как бы противопоставляет его работу активности председателя волревкома, основанной на идее христианского братства (чевенгурские коммунары только довели до конца его начинания). Если учесть, что соотнесение образов Мошонкова-Достоевского и Саши Дванова определяется у Платонова задачей проблематизации идеала христианского братства, следует предположить, что вопрос о возможности этого идеала в условиях технического производства вещей являет вопрос о Иисусе Христе. Иначе говоря, за конфликтом Мошонкова-Достоевского и Саши Дванова стоит полемика Платонова с Достоевским о Христе. Учёт этого обстоятельства позволяет связать конфликт героев романа с трактовкой Платоновым проблемы Христа у Достоевского.