Оба автора, чьё творчество будет разобрано в настоящей статье, пережили и революцию, которую не приняли, и тяжёлые годы разлуки с Родиной, и Вторую мировую войну, которую критиковали с правых, патриотических позиций. Пути Ильина и Солоневича в чём-то схожи, что отражено в их творчестве в разных произведениях. Но есть и принципиальные различия в оценке исторического пути тысячелетней России. Поэтому в настоящем материале хотелось бы рассмотреть знаменитые произведения двух Иванов, а именно «Народную монархию» Солоневича и «Национальную Россию: наши задачи» Ильина на предмет сходств и различий взглядов авторов.

Начать хотелось бы с анализа главы «Народной монархии», где Иван Лукьянович Солоневич рассуждает о происхождении государственности на Руси. В своих рассуждениях публицист доходит до вполне определённого вывода: «История русской общественной мысли от Рюрика и Синеуса до Ленина и Сталина разделилась, собственно говоря, на две очень неравные части. Одна, меньшая, говорила: мы более или менее сами по себе. Другая, большая, говорила: нам без немцев нет, не было и не будет никакого спасения – под немцами подразумевались и немцы просто, и немцы вообще – всякие иностранцы, немцы в московском смысле этого слова – обитатели западноевропейских культурных стран. На "немецкой стороне" стояла "вся наука", ибо наши славянофилы, несмотря на все их потуги быть "тоже наукой", были только публицистикой» [3, с. 253–254]. Итак, по мнению Солоневича, расклад западнических и патриотических сил на протяжении всей русской истории был несопоставим. И даже в XXI веке исследователи не пришли к единому мнению, самостоятельна в своём развитии культура и государственность славян или же заимствована. Иван Солоневич старается доказать в своей книге, что наша культура всё-таки самостоятельна. Автор приводит факт, что даже отец русской науки, происходивший из поморов, Михайло Васильевич Ломоносов «от варяжской теории на стенку лез» [3, с. 254]. Понятно, почему для своих размышлений Солоневич выбрал тему «немецкого влияния на Русь либо же отсутствия этого влияния». Автор критикует внешнюю политику немцев за то, что те дважды в течение 30 лет пытались завоевать исконно славянские земли, что не удалось им ни при какой власти.

Важно сделать акцент на рассказе Ивана Лукьяновича о том, как он с невесткой переводил имена якобы родственников Рюрика, а именно Синеуса и Трувора. «Жена моего сына – шведка. И когда я ей рассказывал о Рюрике, Синеусе и Труворе, она высказала подозрение, что тут что-то напутано: Синеус, вероятно, обозначает семью, дом, домочадцев, а Трувор, вероятно, обозначает скарб. Действительно, по-шведски «сина хус» – значит «с домом», а Трувор очень похож на «труэ» – сундук, скарб, скрыню, как называли этот предмет мебели на Украине. Итак, пришел Рюрик и стал княжить в Новгороде, его семья в Изборске и его сундук в Белоозере. Эта точка зрения может объяснить совершенно бесследное исчезновение и семьи, и сундука со страниц летописей» [3, с. 254], – разъясняет публицист. Далее автор иронизирует, что за 200 лет споров учёные не догадались заглянуть в шведско-русский словарь.

Что же у Ильина? В «Национальной России» в разделе «Запад против России» есть подробное описание географической рассеянности славян в IX столетии. «В девятом веке славяне жили в самом центре Европы: от Киля до Магдебурга и Галле, за Эльбой, в "Богемском лесу", в Каринтии, Кроации и на Балканах. Германцы систематически завоевывали их, вырезали их верхние сословия и, "обезглавив" их таким образом, подвергали их денационализации. Европа сама вытеснила славянство на восток и на юг» [2, с. 84], – пишет философ. Если положить два текста перед собой, можно определить, что у обоих авторов явно прослеживается единомыслие в вопросе славяно-германских отношений. И единомыслие это на стороне самобытности славян. Важно отметить, что Ильин в самом начале главы «Запад не знает и не ценит Россию» перечисляет авторов, которые поднимали этот насущный вопрос до него. Это и упомянутый выше Ломоносов, и Пушкин, и Данилевский, и Достоевский. Про последних двух Иван Александрович отметил, что они «первые поняли, что Европа нас не знает, не понимает и не любит» [2, с. 84]. Хотелось бы привести пример из публицистического творчества Ф.М. Достоевского, где тема самобытности славянского племени и русской государственности звучит наиболее ярко.

Глава «Геок-Тепе. Что такое для нас Азия?», опубликованная в последнем выпуске «Дневника писателя» в январе 1881 года, содержит строки, которые довольно точно объясняют борьбу славян за историческую самобытность: «Они ни за что и никогда не поверят, что мы воистину можем участвовать вместе с ними и наравне с ними в дальнейших судьбах их цивилизации. Они признали нас чуждыми своей цивилизации, пришельцами, самозванцами. Они признают нас за воров, укравших у них их просвещение, в их платья перерядившихся. Турки, семиты им ближе по духу, чем мы, арийцы. Всему этому есть одна чрезвычайная причина: идею мы несем вовсе не ту, чем они, в человечество – вот причина!» [1, с. 35]. Вышеприведённая цитата была актуальна и при жизни великого её автора, и при жизни Ивана Ильина, и в наши дни. Но дело не в одних лишь турках, а в отношении европейской цивилизации к цивилизации славянской вне зависимости от эпохи.

Вернувшись в плоскость исследования «Солоневич – Ильин», необходимо проанализировать главу из книги «Национальная Россия: наши задачи», в которой подтверждается практически неуклонное единомыслие двух авторов. В главе «Оптимизм в политике» можно прочесть, как мыслитель приводит рассуждение о тоталитаризме и демократии к выводу о необходимости возвращения России к принципу «Народной монархии». Стоит процитировать Ивана Ильина, чтобы стал ясен ход мыслей философа:

«1. Диктатура, но не тоталитарная, не интернациональная, не коммунистическая; диктатура, организующая новую неформальную демократию, а потому демократическая диктатура; – не демагогическая, «сулящая» и развращающая, а государственная, упорядочивающая и воспитывающая; не угасающая свободу, а вручающая к подлинной свободе.

2. Демократия, но не формальная, не арифметическая, не прессующая массовые недоразумения и частные вожделения; демократия, делающая ставку не на человеческого атома и не безразличная к его внутренней несвободе, а на воспитываемого ею, самоуправляющегося, внутренне свободного гражданина; демократия качественности, ответственности и служения – с избирательным правом, понятым и осуществленным по-новому» [2, с. 188]. В следующем же предложении Иван Александрович подводит читателя к выводу, что правильное, национальное понимание двух выше обозначенных терминов открывает перед русской политической жизнью «новые горизонты»: «А за этими двумя возможностями скрывается множество новых политических форм в разнообразнейших сочетаниях, начиная с новой, творческой, чисто русской народной монархии» [2, с. 188]. А книга Ивана Солоневича пропускает эту мысль сквозь себя от начала и до конца.

Кроме точек соприкосновения, книги «Народная монархия» и «Национальная Россия: наши задачи» имеют и существенные различия. Основное из них: отношение к фигуре первого русского императора – Петра Алексеевича. В предисловии к книге Л.Н. Тихомирова «Монархическая государственность», издания 1998 года, историк С.М. Сергеев позволяет себе заявить, что характеристика Петра I у Солоневича «яркая, но поверхностная»: «Для примера, сравните яркую, во многом справедливую, но неполную, по-журналистски хлесткую, а потому все-таки поверхностную характеристику Петра I у того же Солоневича с многосторонней, взвешенной оценкой "работника на троне" Тихомирова, и вы сразу поймете разницу уровней» [4]. Задача настоящей статьи не в том, чтобы сталкивать лбами выдающихся деятелей истории и публицистики. Но небольшая полемика с Сергеем Сергеевым всё-таки возникнет. Возможно, историк прибегает к сравнению с публицистическим произведением русского последовательного монархиста, чтобы придать пущую ценность книге Льва Тихомирова. Но называть оценку Ивана Солоневича поверхностной, не приведя ни одной цитаты, – опрометчиво. Ниже будут приведены цитаты из книги «Народная монархия», касающиеся фигуры Петра I, а затем анализ их на «поверхностность». «Московские люди XVII века еще помнили – не могли не помнить – всего того, что пережила страна в эпоху междуцарствия. Распря Софии с Петром грозила тем же междуцарствием – не оттого ли вся Москва так сразу, «всем миром» стала на сторону Петра? И не оттого ли вся Россия при всяческих колебаниях булавинских бунтов и староверческой пропаганды все-таки в общем поддерживала Петра? Петр для многих, очень многих, – казался чуть ли не Божьей карой. Но был ли лучшим выходом Булавин, – с его новыми ворами? Или Софья с повторением семибоярщины? Или гражданская война в Москве с повторением всей смутной эпопеи совсем заново?» [3, с. 502], – вопросы, которые задаёт автор, достаточно глубоки с точки зрения человека, жившего в эпоху XVII–XVIII веков. Для государственно мыслящих современников Петра эти вопросы – определяющие. О какой поверхностности говорит историк Сергеев – непонятно. Далее Солоневич делает вывод из рассуждений: «Петр для очень многих казался плохим – совсем плохим царем. Но самый плохой царь казался все-таки лучше самой лучшей революции» [3, с. 502]. Это вывод последовательного монархиста и патриота. А историку Сергееву хочется напомнить, что объект его симпатии – историк Тихомиров в последовательности убеждений не замечен, более того он был одним из опаснейших революционеров своего времени. Но стоит вернуться в плоскость исследования «Солоневич – Ильин» и продолжить анализ творчества «двух Иванов».

Ильин в «Национальной России» вовсе не критикует Петра I. Он пишет об императоре обтекаемо. Местами непонятно, смешивает философ в Петре «абсолютизм» и «самодержавие» или нет: «Воспитание же народа есть воспитание в нем патриотизма, чувства собственного достоинства, силы суждения, чувства ответственности – и в результате этого способности к самоуправлению. Воспитывать народ – значит воспитывать его к свободе, к этому высокому искусству, сочетающему воедино самостоятельность бытия и верность предмету. И призвание Государя состоит не в том, чтобы подавлять свободную веру и свободное творчество в своем народе, но в том, чтобы растить и укреплять их. Полновластие дается монарху не для тоталитарного правления, как иные толкуют «абсолютизм», смешивая его с «самодержавием», а для освобождения своего народа к свободной религиозности и самостоятельному творчеству. Именно так понимал свое полновластие Петр Великий» [2, с. 278]. В свою очередь, у Солоневича можно прочесть короткую, но ярко выраженную критику поведения императора на престоле. «Пьянство, табак, немецкие кафтаны, антирелигиозное хулиганство оценивались сначала как ребячья блажь: «Женится – остепенится. Но и женитьба не остепенила» [3, с. 503], – пишет публицист с соответствующей ему конкретикой.

Почему фигура Петра I столь важна для оценки творчества публицистов и мыслителей XX века? Всё очень просто. Государство с теми изменениями, которые внёс при жизни государь Пётр Алексеевич, просуществовало более 200 лет. Для сравнения, многие империи «рассыпались» после кончины их творцов. В том числе государственность Александра Македонского или Карла Великого. А деятельность императора Петра нашла почитателей как в «правом» лагере, так и в «левом». У Солоневича можно прочесть строки: «Зрелище получается поистине занятное: Екатерина II и теоретик русского монархизма Л. Тихомиров – с одной стороны, Сталин и теоретики революции Маркс и Энгельс – с другой, трогательно сходятся в оценке петровской гениальности. Какой другой деятель мировой истории может похвастаться столь разношерстными почитателями!» [3, с. 501]. Поэтому естественно, что практически единомышленники Солоневич и Ильин по-разному формулируют оценку деятельности Петра I, что не умаляет важности точек соприкосновения в их творчестве.

Итак, публицистические особенности творчества Ивана Солоневича и Ивана Ильина проявляются в том, что оба автора видят возврат к национальной культуре, национальной политике Русского государства с помощью установления народной монархии. Оба автора видят формирование славянской государственности в самобытности. Не благодаря, а вопреки европейскому влиянию. Различие взглядов «двух Иванов» проявляется в их отношении к фигуре первого русского императора Петра Алексеевича. Ильин формулирует «самодержавие» Петра I весьма обтекаемо. По тексту главы из его книги «Национальная Россия: наши задачи» непонятно, относит автор политику государя к так называемой «освобождающей народ в его творческом начинании» или же, наоборот, «закрепощающей». У публициста Солоневича отношение к императору более строгое. Иван Лукьянович видит Петра I с разных точек зрения. В том числе и с критической. Автор, при его устойчивых монархических взглядах, не боится указывать на недостатки царя, подчёркивая его антирелигиозные акты в юности, страсть ко всему «западному» и многое другое. Поэтому стоит выделить публицистическую особенность Солоневича в том, что он пишет более смело, отнюдь не поверхностно, как считает современный историк С.М. Сергеев. У Ильина же точка зрения в большей степени философская, следовательно, его книга воспринимается как труд мыслителя.

Использованные источники:

1. Достоевский, Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. Публицистика и письма. Т. XVIII–XXX. Т. XXVII / Ф.М. Достоевский. – СПб., 1984.

2. Ильин, И.А. Национальная Россия: наши задачи / И.А. Ильин ; под ред. О.А. Платонова. – М. : Алгоритм, 2007. – 464 с.

3. Солоневич, И.Л. Народная монархия / И.Л. Солоневич ; отв. ред. О. Платонов. – М. : Институт русской цивилизации, 2010. – 624 с.

4. Тихомиров, Л.А. Монархическая государственность / Л.А. Тихомиров. – М. : ГУП «Облиздат», ТОО «Алир», 1998. – 672 с. – URL: https://legitimist.ru/lib/ideology/018_ltihomirov_monarhicheskaya_gosudarstvennost.pd (дата обращения: 16.10.2021).