Пушкинские дни в Москве произвели двойственный эффект: с одной стороны, произошло примирение интеллигенции, разделившейся на славянофилов, западников, народников, придерживающихся кардинально разных позиций: первые – консерваторы и охранители, вторые – нигилисты и революционеры [83]. С другой стороны, обострились разногласия между ними.

Нужно отметить, что многие из тех, кто находился на торжествах, оказались в своих оценках выступлений, в частности выступления Достоевского, весьма непоследовательными. Так, Г. Успенский, служивший на тот момент в «Отечественных записках», выразил две противоречащих друг другу оценки речи Федора Михайловича. Конечно, произошло это с подачи Салтыкова-Щедрина, оставшегося крайне недовольным первым откликом публициста, в связи с чем Успенскому пришлось написать «опровержение».

Журналист, вероятно понимая всю ответственность за высказанную им интерпретацию и реакцию на нее своих соратников, в тексте «первого впечатления» использовал такие формулировки: «Мы не можем ручаться за то, что совершенно точно передали мысль первой половины речи...» [98], «...очень может быть, что мы передаем слова г. Достоевского недостаточно точно и верно» [97], которые в следующей работе помогли ему оправдаться: «Опасения наши, высказанные в только что оконченном письме, относительно подлинного смысла переданного нами содержания речи г. Достоевского, к несчастью, оказались основательными» [98].

При сравнении первого и второго анализа речи Достоевского сразу бросается в глаза разница подходов к аргументации, её качество и в целом разница уровней журналистского мастерства, проявленного автором. Если первая работа проникнута пониманием исторического контекста, в сопоставлении с которым Успенский признает значимость «Пушкинской речи»: «Как же было не приветствовать г. Достоевского, который в первый раз в течение почти трех десятков лет с глубочайшею искренностью решился сказать всем исстрадавшимся за эти трудные годы...» [98]. То в следующем варианте была продемонстрирована вся суть критики революционеров-демократов, заключающаяся не столько в постижении произведений, сколько в подчинении их политическим целям. «Тут оказалось, как-то незаметно для читателя, что Алеко, который, как известно, тип вполне народный, изгоняется народом именно потому, что ненароден», – пишет Успенский. Однако Алеко назван Достоевским «историческим русским» [27] типом, но он не говорил о его народности. Наоборот, по мысли писателя человек такого типа «... зародился <…> в нашем интеллигентном обществе, оторванном от народа, от народной силы» [27]. И при таком искажении смысла Успенский указывает на то, что при неоднократном прочтении речи, напечатанной в «Московских ведомостях», ему удалось постичь ее «подлинный смысл» [98].

Во втором отклике, получившем развитие «На другой день» Успенский делает упор и на характеристике Татьяны, которую в первом называет незамеченной, то есть не столь важной частью выступления. Исходя из логики Достоевского, публицист приходит к тому, что героиня не может построить счастье с мужем – «старцем» [98], поскольку Татьяна вышла за него замуж чуть ли не насильно – по желанию матери, но любила скитальца Онегина [98]. И на это возражение у Достоевского можем найти ответ: «Счастье не в одних только наслаждениях любви, а и в высшей гармонии духа» [27]. Во-первых, в тексте романа в стихах не говорится о том, что Татьяну выдали замуж против ее воли. Да, ее «молила мать» [79], но решение она приняла сама. Во-вторых, это и другие ее решения приводят героиню к этой самой «высшей гармонии духа», ибо поступает она, прежде всего так, чтобы не страдали ее близкие, а не из собственных эгоистических побуждений.

Различия прослеживаются и на уровне пафоса текстов. Отклик более ранний – от 9 июня отличается возвышенным тоном, на что указывает лексика: «идеалы», «великому», «жрецом», «священный», «алтаре», «умиротворение», «самомученником» и т.д. На следующий же день характерными чертами текста стали язвительность и упреки, прослеживаем которые в следующих словах и выражениях: «умысел», «продешевить», «ухитрился присовокупить», «заячьим прыжкам», «старыми хрычами» и т.д. В связи с чем еще более просматривается предвзятость и необъективность отклика от 10 июня.

Однако Салтыкова-Щедрина не устроил и второй вариант оценки Успенского. Он обращается к «главному публицисту народников» [50] Н. К. Михайловскому за его интерпритацией пушкинских речей Тургенева и Достоевского, надеясь получить желаемый анализ [85].

В июльском номере «Отечественных записок» выходит статья Михайловского. Выступление Тургенева не подвергается ожидаемой критике: по мнению публициста, эта речь – самая «здравая» и «искренняя», хотя и излишне оптимистичная [50]. Главным тезисом писателя критик посчитал мысль о возвращении к творчеству Пушкину и выразил свое несогласие с этим. Сетуя на, что во времена политической нестабильности не до поэзии и искусства вообще. Хотя, конечно, это абсолютное заблуждение, легко опровергаемое историей не только отечественного, но мирового искусства. Подтверждением тому могут послужить и творчество русских писателей о войне 1812 года, и так называемый «серебряный век» русской литературы, и произведения, написанные в период Великой Отечественной войны.

Относительно же речи Достоевского Михайловский высказывается как о не имеющей ценности «штуке» [50], ибо «ни одного твердого вывода, ни одной не колеблющейся мысли» [50] в ней не нашел. А Д.Н. Любимов, присутствовавший на торжествах, наоборот отметил убедительность и веру в «русское будущее» [56], хотя, по собственному замечанию, многое не понял в речи [56].

В данном контексте важно учитывать «Бесов» писателя, вызывавших дополнительный повод для неприязни со стороны революционеров-демократов, изображение которых в романе представлено отнюдь не положительным образом. Об этом напишет Н. Бердяев в 1918 году: «Достоевский открыл одержимость, бесноватость в русских революционерах. Он почуял, что в революционной стихии активен не сам человек, что им владеют не человеческие духи» [7]. Роман не приняли не только сторонники народнических движений, но и интеллигенция, критиковавшая произведение за гиперболизацию и иллюзорное восприятие революционных сил.

Также левые критики упрекали Достоевского в том, что он обошел стороной в своем выступлении проблемы политики и экономики России [20], считая их более значимыми, нежели проблемы нравственные. Однако писатель затронул более глубинные вопросы, из которых вытекают все остальные: основа любой сферы жизнедеятельности зиждется на духовных началах человека, в частности, и народа вообще. И начинать разбираться в причинах существующих проблем в политике или экономике нужно именно с духовной составляющей народа: «Стало быть, гражданские идеалы всегда прямо и органично связаны с идеалами нравственными, а главное то, что несомненно из них только одних и выходят!» [27].

А. Н. Пыпин, двоюродный брат Н.Г. Чернышевского, в статье «С пушкинского праздника» выразил одну из популярных версий в работах разных времен, объяснивших успех речи Достоевского, – она оправдала ожидания публики [82], но (как отметит К. М. Станюкович) оставляла «туманное» впечатление, развеивающееся после самостоятельного прочтения текста [91].

Н.Н. Страхов же в работе «Пушкинский праздник», рассуждая об успехе выступления Достоевского, первым делом отмечает: «Разумеется, главную силу этому чтению давало содержание» [93].

Такие журналисты как В.О. Михневич, И.Ф. Василевский, Н. В. Шелгунов обвиняли писателя в чрезмерном фанатизме, с которым тот верил в свою правду [16], [104]. А.И. Введенский и А.Д. Градовский не признавали значимость идеи, заключавшейся в стремлении ко всемирной гармонии, относя ее к разряду абстракций [20], [14]. Как нам представляется, вся суть полемики с Достоевским в том, что эти и другие подобные левые критики и журналисты рассматривали речь с приземленных, ограниченных позиций; писатель же вел мысль широко и всеобъемлюще – масштаб ее выходил за рамки мышления многих его современников. 

Хотя, нельзя не отметить, что идею «окончательной гармонии» не принял и высоко оценивший речь Достоевского – К.Н. Леонтьев, являющийся во многом единомышленником писателя. Более того, мыслитель очень критично отнесся к ней, называв такое стремление православным космополитизмом: «Но оставим эту гармонию, о которой я уже говорил и которая испортила, по-моему, все прекрасное дело Ф. М. Достоевского» [53].

Леонтьев критиковал речь писателя и потому, что тот в своем выступлении не упоминает самое важное – Церковь, через которую познается Христос [53]. В этом отношении Леонтьев считает правильной позицию К.П. Победоносцева, призывавшего любить Церковь в «Напутственном слове...» 9 июня 1880 года [75].

Одним из самых показательных откликов на речь Достоевского был отклик Тургенева, высказанный 13 июня 1880 года в письме М.М. Стасюлевичу – редактору «Вестника Европы»: «Эта очень умная, блестящая и хитроискусная, при всей страстности, речь всецело покоится на фальши, но фальши крайне приятной для русского самолюбия» [96]. В очередной раз вскрылась и подтвердилась истинная двуликая сущность Тургенева, прослезившегося после выступления Достоевского, а затем назвавшего его фальшью. Заметим, что оценка последовала уже после многочисленной критики в адрес речи – вероятно, писатель уловил общий настрой и не упустил возможности задеть своего оппонента. Обиды Тургенева не позволили ему оставаться объективным.

Насчет объективности высказался К. Д. Кавелин в «Письме Ф. М. Достоевскому». Философ считает неверным подход к полемике, основанный на возражениях не «против того, что человек говорит, а <...> против того, что он при этом думает, против его предполагаемых намерений и задних мыслей» [38] – то есть на акцентировании внимания на подтекстовой информации. С этим мнением можно не согласиться, ибо зачастую именно косвенно выраженные мысли несут в себе основную смысловую нагрузку.

Будучи сторонником либеральных взглядов, Кавелин в целом не принял идей «Пушкинской речи» и доводов Достоевского в полемике с Градовским. Показательно, что историк называл Петра I и его приближенных исключительно русскими, национальный характер считал вовсе несформированным, а суждения о русском народе воспринял ограниченно – по этническому происхождению, не поняв главного посыла Достоевского: русский – это духовное состояние [38].

Среди оценок речи Достоевского в XIX веке были и положительные. Их выразили не только сторонники взглядов консервативно-религиозного толка как, например, Н.Н. Страхов [93], но и М.А. Загуляев, работавший в то время в либерально-буржуазной газете «Голос» [16]; и В.П. Буренин, бывший в начале своего творческого пути в ряду народников и критиковавший идеи Достоевского [78]. По мнению В.А. Викторовича, Загуляев наиболее проникновенно истолковал пушкинские торжества и речь Федора Михайловича [16], Буренин же вступал в полемику с Успенским, Градовским, Пыпиным, отстаивая идеи Достоевского.

Ключевое противостояние после торжеств в понимании сути сказанного Достоевским, конечно, продолжало складываться между славянофилами и западниками. Хотя, по мнению Страхова, выступление Достоевского не только придало содержательности празднику, но стало победным для его автора и для славянофилов вообще [91], к которым формально не относили Достоевского, но на его фактическую принадлежность к течению указывают исследователи разных времен – сам философ [92] и современные И.И. Евлампиев и Е.В. Громова [28]. Да и сам Достоевский в «Дневнике писателя» отметил: «Я во многом убеждений чисто славянофильских, хотя, может быть, и не вполне славянофил» [26].

Триумф представителей религиозно-философского течения Страхов считает закономерным, ибо именно они никогда не отрекались от Пушкина, в то время как сторонники других взглядов на протяжение долгих лет его заслуги пытались всячески дискредитировать [93].

Таким образом, примирение, произошедшее на торжествах, оказалось недолгим, и Катков в этом вопросе оказался прав – оно невозможно [35]. После праздника разногласия лишь обострились и привели к еще большему разделению литературного общества конца XIX века – период, когда «Золотой век» русской литературы подходил к своему концу.

Достоевскому тогда пришлось столкнуться с большим количеством критики, с непониманием и неприятием своих идей. Ему противостояли не отдельно взятые журналисты, а целые издания. Так, например, «Вестник Европы» продолжал вести активную полемику с писателем на протяжении 1880-1881 годов. Но, по оценке В.А. Китаева, Достоевский тогда только готовился вступить с ним в полноценное столкновение [4].

Как мы видим, восприятие «Пушкинской речи» во многом характеризует политическую ориентацию критиков: по критериям оценивания этого произведения мы можем судить о духовных идеалах и ценностных ориентирах авторов. Для сторонников большинства левых взглядов (либералов, народников) смыл речи не просто непонятен, скорее, непостижим. Представители же консервативных идей восприняли выступление Достоевского хвалебно. Конечно, в обоих случаях, как мы выявили в данном пункте, встречаются исключения: (Буренин и Загуляев – сторонники левых взглядов поддержали «Пушкинскую речь», Леонтьев же – представитель религиозной мысли критиковал ключевые идеи этой работы).

В следующих пунктах мы проследим, менялась ли эта закономерность с течением времени, ведь споры вокруг выступления Достоевского продолжились и в XX и XXI веках – одни оценивают ее как гениальное произведение, другие нацелены на то, чтобы найти в ней недостатки и слабые места. Тем не мене, выступление вызывало живой интереса у критиков, ибо «идеи, в основах которых лежат ценности, не могут утратить свою актуальность» [12].