От земли. Василий Белов

Отрывок из новой книги «От земли. Василий Белов»

Читать начало первой части 

8. Задание

Ещё будучи подростком, Василий Белов вместе со старшим братом Юрием посадил берёзу, которая и поныне растёт рядом с домом.

Это был день, когда Юрий вернулся из армии. После того как успокоилась первая бурная радость встречи, братья стали готовить верши, чтобы наловить рыбы на лесном озере (многократно описанном позднее Беловым). Рано-рано утром ушли они на озеро, а возвращались вечером. Рыбы попалось не много, но именно из этого рыбацкого похода принесли братья берёзу, которую решили посадить в память о погибшем на войне отце. За день-то они о многом поговорили, тогда и решили обязательно найти могилу Ивана Фёдоровича…

Сажать берёзку помогала и малышня: Александра, Лидушка, Ваня.

«Три брата и две сестры, улыбчиво глядя друг на друга, радовались содеянному. Дело было исполнено так слаженно и ловко, что листочки не успели даже поникнуть», - вспоминает Александра Ивановна.

А вот как вспоминал об этом сам Белов (в повести «Раздумья на родине»): «Дом выдался из посада вниз, к реке. Как во сне подхожу к нашей берёзе. Здравствуй. Не узнала меня? Высокая стала. Кора лопнула во многих местах. Муравьи бегают по стволу. Нижние ветки обрублены, чтобы не заслонять окошки зимней избы. Вершина стала выше трубы. Не бели, пожалуйста, пиджак. Когда я тебя искал с братом Юркой, ты была хилая, тоненькая. Помню, была весна, и твои листочки уже проклюнулись. Их можно было сосчитать, так мала ты тогда была. Мы с братом нашли тебя в поскотине на вахрунинской горе. Помню, кукушка куковала. Оборвали мы у тебя два больших корня. Несли через лавы, а брат говорил, что ты засохнешь, не приживёшься под зимним окном. Посадили, вылили два ведра воды. Правда ведь, ты еле выжила, два лета листочки были мелкие, бледные. Брата уже не было дома, когда ты окрепла и набрала силу. А где ты взяла эту силу под зимним окном? Надо же так вымахать! Уже выше отцовского дома».

От земли взяла берёзка силу жить. Так же – от земли – набрался силы и сам Василий Белов. И тоже «вымахнул выше отцовского дома»…

А вот рассказ о первой любви не написал…

Может, Константин Зорин в «Воспитании по доктору Споку» её и видит, ту девочку? Во всяком случае, не будь такого опыта у автора, не было бы этого эпизода в повести. Впрочем, первая любовь бывает у каждого. Не каждый становится писателем… Это случилось в шестом классе, девочка была из деревни Семёновской. В воспоминаниях он  пишет: «… роман с дочерью Ивана Ивановича… состоялся. И я не теряю надежды написать об этом хотя бы рассказ в стиле Бунина. Надеюсь, моя жена Ольга Сергеевна не обидится». («Невозвратные годы»). Нет, не написал… Но разве это не о той девочке: «Босая девчонка в летнем платье стоит на громадном речном камне. Она зовёт Зорина к себе, и у него сжимается сердце от всесветной тревожной любви».  Впрочем, это всего лишь сон прораба Зорина… Но не из памяти ли детства Василия Белова этот  сон? Оттуда…

Заданием на всю жизнь стали память об отце и первая светлая любовь…  И любовь к малой своей родине, и к матери, и к землякам – всё стало заданием на память и жизнь.

9. Рождение художника

Когда в человека закладываются его способности? Талант? Ещё до рождения? Или в детстве? И что влияет на то, что эти способности раскрываются, реализуются – случай, судьба?..  Как знать… Но то, что память детства, детские впечатления очень важны – безусловно. В своих воспоминаниях, изложенных, надо сказать, весьма непоследовательно, со многими отступлениями, рассуждениями, повторами (что характерно для поздней беловской прозы, но не делает её, на мой взгляд, ни хуже, ни слабее того, что писал он молодым – это другой уровень прозы), он приводит несколько воспоминаний-картинок из раннего-раннего детства, отчасти приоткрывающих тайну зарождения будущего художника.  Вот  некоторые из этих «картинок»:  «… самое раннее воспоминание детской поры. Ещё жива была бабка Наташа, сестра Фёдора, нашего деда по отцу. (Она умерла до рождения нашей первой сестры, следовательно, мне тогда было менее трёх лет). Я не помню ни лица её, ни одежды, помню только ощущение её доброты и хлопотливости. Перекладывая меня или развлекая нашего старшего брата, она потеряла нательный крестик. Или я, или Юрка оборвали гайтан, крестик улетел куда-то, может, под пол. Бабка Наташа ищет его сама, и мы с братом тоже ищем, ползая по полу. Ощущение этого поиска до сих пор так свежо, так непосредственно и остро!»

И ещё: «Врезалась в память, словно живописный холст в раму, ослепительно яркая картина солнечного зелёного дня с белыми клубами облаков на голубом бесконечном небе, с гудящими в нашем огороде оводами и мухами, с крапивой и какими-то мощными цветочными запахами. Я каким-то образом выползаю из отцовского дома на волю. Бабка Фомишна недоглядела, и я вдохновенно ползу по траве, влекомый какой-то силой. Куда? К старому, уже брошенному взрослыми дому, вернее, к его всё ещё крепким  развалинам, оставшимся от двора и высокой курной избы. И посейчас в глазах замшелая лестница с гнилыми и выбитыми ступенями, она ведёт на верхний сарай, стоящий уже без стропил и без крыши. Туда-то меня и тянет неудержимо какая-то сила. Я даже преодолеваю первые две ступени на этой полуразрушенной лестнице. Но тут появляется в воротах новой избы бабушка Фомишна и, ругая меня, бежит ловить. Я, однако же, успеваю испытать неудержимый восторг от преодоления двух древних ступенек, но этот восторг тотчас меняется другим. Я слышу: из-за реки долетают весёлые голоса баб-сенокосниц, которые косят на силос. Среди тех голосов и мамин голос. Из-за речки углядела она моё путешествие к старому дому, что-то кричит, бежит к речке, а я задыхаюсь от нестерпимой тяги к ней, от сладкой тоскливой нежности к этому родному и единственному в мире существу, бегущему от заречных травяных копен меня выручать. Но бабушка Фомишна опережает её, хватает меня и тащит в дом, подальше от опасной замшелой лестницы…»

Не в такие ли мгновения пробуждается душа художника?..

Или вот в «Ладе» пишет, дойдя до описания ступы для толчеи овса и «водяной ступы», в которой толкли (стирали) половики и т. п.: «В детстве почему-то частенько возникала такая фантазия: вот сесть бы в эту водяную ступу да и поплыть по реке мимо всех деревень под мостами и облаками. Впрочем, так же хотелось иногда залезть в сундук или спрятаться в ларь, покатать по деревне ткацкий тюрик или помахать материнским трепалом, похожим на сказочный меч. Но всего интереснее залезть на вышку, по-современному на чердак, взглянуть с высоты через окно в дальние дали…»

А вот сквозь дымку времени отозвалось в рассказе «Душа бессмертна»: «И хотя из реки нельзя иногда пить и никто не поёт нынче во дни сенокоса, я слышал однажды и слышу сейчас песню не одного косаря, а целой артели, идущей в деревню тёплым и поздним вечером. Давно уже не сеют рожь за деревней, но я видел её и вижу сейчас. Блестит серп в материнской руке, плавится в омуте золотого неба. Залезаю под высокий суслон, играя в прятки со сверстниками. Ищу на меже землянику и чую её поистине божественный запах. Неделю назад я принёс в ведре с водою две ракушки, они были точь-в-точь такие же, как полвека назад. И зелёный щурёнок всё так же стоит в тёплом речном затончике».

10. Выжить и смочь

Один из ранних рассказов  - «Иду домой», тоже память детства. Вот Белов пишет о том, сколько опасностей подстерегало деревенских ребят и его самого, и думаешь, читая это, что сама судьба хранила его для России. «Трагические случайности ежедневно подстерегали любого из нас, может быть, потому, что мы ничего не знали о них. Эти случайности забывались тотчас либо через несколько дней, а взрослые даже не подозревали о некоторых из них. Я тонул в детстве несколько раз, несколько раз падал с крыши, много раз так травился окисью углерода (угорал – Д. Е.), что был на краю гибели. Сколько раз каждого из нас сбрасывали на камни и себе под ноги необъезженные или чем-то напуганные кони, сколько раз мы проваливались под лёд на озере либо простужались так, что наши бабки заранее были уверены в том, что мы развяжем им руки, и что в голодной семье не будет лишнего рта…

 …За нашим домом стоял дом моего ровесника. Тот умер от скарлатины. Потом начали умирать и другие…» - вспоминал Белов.

Мог и он умереть. Не умер. От скарлатины позже умрут мальчишки из «Часа шестого» - Серёжка и Олёшка, в которых память художника вложила с любовью многое от друзей его детства, от него самого… Жалко мальчишек из романа, но их смерть – суровая правда жизни, ставшая и художественной  правдой.

Через множество возможных смертей судьба вела его, чтобы он стал Беловым. И уже  взрослым, уже писателем, чуть не утонул, проверяя сеть на лесном озере…

Да, важно было просто выжить – в детстве неосознанно, а в зрелом возрасте уже и вполне сознательно. И не просто, чтобы жить-существовать, а чтобы сделать, исполнить. Вот в дневнике (который он периодически пытался вести) пишет: «Не спеши… Когда ты выплачешь всю горечь, выскажешь всю обиду за свой народ, тогда тебе ничего не останется, как умереть. И умрёшь, потому что нечего будет делать. А выскажешь ли так много, выплачешь ли? Тут долго надо высказывать… Нет, умирают, наверное, не оттого, что всё сделано, что требовалось,  а оттого, что не могли больше делать, что требовалось. А почему не могли? Надо мочь. Суметь сделать непосильное. Выжить и сделать. 3 марта 1975 г.»

Надо мочь. Суметь сделать непосильное… Но ещё надо было осознать это «непосильное», чтобы суметь, смочь.

Но до осознания был долгий путь…

11. Руки на месте

Способности Василий Белов  уже с детства проявлял разносторонние, стремления к их реализации тянули в разные стороны…

Сестра Александра Ивановна свидетельствует: «… он был мастер удивлять нас, младших, новыми самоделками, затеями. Сам смастерил детекторный приёмник, без нот научился играть на гармошке, да не какую-нибудь плясовую или «под драку», а подбирал мелодии песен, спрятавшись от всех куда-нибудь в тайное уединение. Музыка жила в нём, будоражила. Бежал слушать, когда на празднике поют хором».

И эта память жила в Белове – с гармошкой он не расставался всю жизнь (о ней, о гармони и одна из его первых и лучших поэм «О чём поёт гармонь»).

В юности он даже пытался поступить в музыкальное училище в Вологде, но, не имея начального музыкального образования, конечно, не поступил.

Мастерить, работать руками, тоже умел и любил всю жизнь. Как рассказывала Ольга Сергеевна Белова (в то время уже вдова): «Руки у него были на месте. Утюг в ремонт не надо было нести – сам чинил. Замок в дверь тоже сам врезал. Когда Астафьев переехал  Вологду – вешал люстру у него в квартире…» 

«У меня было много всяких профессий. Начал я обычным плотником, сто­ляром. Ещё в детстве с отцом и дедушкой табуретки делал. Потом технику очень любил. Был и электромонтером, и киномехаником, в армии служил долго. По­сле того, как отслужил, пошёл на завод, плотничал, ремонтировал две­ри, окна…» - рассказывал сам Белов в одном из интервью.

«Какой я писатель! Я плотник. Не будут печатать, пойду по деревням бани ставить», - подобные слова Василий Белов говорил и писал не раз.

Но, между прочим, и в деревенском доме, и в городской квартире есть живописные работы, выполненные Беловым. Уроки живописи он брал у известного художника Валерия Страхова…

А ещё – в детстве он мечтал быть шофёром. Об этой мечте вспоминает в «Тяжести креста»: в тот день он с Шукшиным (и ещё кто-то был) собрался из Вологды в Тимониху, чуть ли не впервые сам сел за руль. Но доехать из-за бездорожья они не смогли, и вот: «Чтобы хоть немного развеселить пассажиров, я остановился и начал рассказывать, о чём я мечтал в детстве, когда не стало отца. Говорил, одна мечта сиротского моего детства сегодня осуществилась: я стал шофёром… Да, эта мечта детства осуществилась. Всего одна. Остальные мечты (например, ходить под парусом, освоить ноты), увы, не сбылись…»  (Однажды и я сидел в салоне машины (то была красная «Нива»), которой управлял Белов – везли его книги из типографии в гараж).

Но те несбывшиеся мечты, те «побочные» увлечения и умения, конечно, не были напрасны, и они помогли тому, что сбылось в жизни Василия Белова главное, они помогли наполнить строчки его стихов и страницы прозы музыкой Чайковкого и гармонной игрой, звоном топора и запахом стружки, светом и цветом… Жизнью во всех проявлениях.

На месте у Белова были не только руки, но, что главное – талант и душа.

12. Живое слово

«Я родился и вырос в деревне. А впечатления детства никогда не забываются. Русский язык – мой родной. Я не пополнял свой словарный запас за счёт книг. Придумывать или подыскивать слова – это ненатурально, неестественно…» - писал Белов.

Главное в национальном самоопределении – это язык. На каком языке человек мыслит, так он и воспринимает мир, так чувствует. Язык формирует отношение к миру. И чем богаче словесное разнообразие внутри родного языка, тем шире, ярче, глубже взгляд на мир, понимание его.

Я помню, как на областном литературном семинаре 1993 года Белов говорил: «Для меня главное в произведении – язык, ритм…» Что называл дальше – я не помню. Но первое – не сюжет, не тема, - язык.     

Язык, которым говорили окружавшие его люди, которым рассказывались сказки и пелись песни…

На всю жизнь запомнилась и попала даже позже в «Лад» сказка о Нагай-птице, которую рассказывал в военные годы мальчишка Витька-нищий.

Запомнилась и сказка, которую рассказывал дед, про то, как лиса сообщала тетереву о государевом указе: «чтобы вам тетеревам не сидеть по деревам, а ходить бы по зелёным лугам». Не раз отзовётся эта простенькая сказка в творчестве Белова.

А вот ещё из воспоминаний Александры Ивановны. Эти её строчки относятся к  «самому тяжёлому, голодному послевоенному году»:  «О, как нелегко долгими тягомотными зимними вечерами коротать часы в темноте. Керосин давно кончился. В лампе сухо. Ворох лучины, что Вася заготовил, изожгли. Новые берёзовые плашки ещё не досохли у кожуха. Через день-два Вася опять нащепает…

 Вот в такие безутешные вечера… Вася ложится на кровать, а мы трое прильнём к маме на печи и слушаем её рассказы о блудном сыне, о скупом мещанине, о смелом отроке, о глупой бабе, об умной девушке.

 Мама знает множество стихов, читает наизусть любимого Некрасова…

 Мама предлагает: «Давайте сегодня пословицы вспоминать. Вот, к примеру, как вы понимаете «голь на выдумки хитра»?

 - Голый, хитрый, наверно, – торопится Иван, но мама начинает обстоятельно разъяснять. «Голь» – это значит голодный, нищий, голодранец. А вот «хитра» я-то понимаю, а как бы вам попроще сказать… Васю надо спросить. Он у нас первостатейный читарь.

 Вася молчал, и мы подумали, не хочет с нами играть, так как ему слишком просто, неинтересно, но вдруг отозвался: голь хитра на выдумки, значит, догадлива, умна, хитроумна, изворотлива, найдёт выход из любого трудного положения…

 Множество пословиц и поговорок посыпалось, как грибов из кузова, в тот вечер: «Смех без причины признак дурачины»; «Труд кормит, а лень портит»; «Хочешь кататься, люби и саночки возить»; «Ученье свет, а неученье тьма», «Не зная броду, не суйся в воду»; «Не тот хорош, кто лицом пригож, а тот, кто для дела гож»; «В гостях хорошо, а дома лучше»; «Терпенье и труд всё перетрут»; «Поспешишь, людей насмешишь»…

Гораздо позже «Лад» во многом писался тоже по рассказам, по слову Анфисы Ивановны.

Конечно и образец деревенского словотворчества – частушки –

Василий Белов тоже слышал с самого раннего детства. В Тимонихе самым знаменитым частушечником был Акиндин Суденков – прообраз Акиндина Судейкина из трилогии «Час шестый». Помните тот поэтический поединок в эпизоде заготовки помочами леса?..

Судейкин пишет на затеси химическим карандашом:

   У попа у Рыжка

    Стало жиру лишка.

     А у Кеши маловато,

     Проживает не богато.

      А шибановский Жучок

     Чужой любит табачок…  и т. д.

На что ему отвечают:

      У нас в деревне есть поэт.

     Ну какой это сусед?

     Про своих же мужиков

     Навыдумывал стихов.

… Белов возрастал в среде, где за словом в карман не лезли.

Но и чтение, книжное слово, уже укоренилось в крестьянском быту.

Ещё из воспоминаний Александры Ивановны Мартьяновой (она написала целую книгу воспоминаний о своей семье и о брате Василии): «Чтение заведено было в семье раз и навсегда. Как бы ни устал татя, но обязательно перед ужином присядет за стол, где Юрик приготовил книжечку, а Вася с нетерпением ждёт их чтения, бесед, рассуждений…

Вася, благодаря отцовским вечерним беседам, прикипел к книге. Ему даром и ужин, только бы татя подсел, почитал новую книгу…»

Сам Василий Иванович вспоминал, как отец читал в такие вечера «Тихий Дон» Шолохова.  Пройдут годы, и молодой писатель Белов будет разговаривать с создателем «казачьего эпоса», а потом и сам замахнётся на эпопею о северном крестьянстве.

А всё же, нам, молодым писателям, говорил на том семинаре 93-го: «… главное в произведении – язык, ритм…»

Превосходный язык, живое русское слово, достались писателю Белову и от деда, и от читанных при лучине книг, и от матери…

13. Уход

Поработав после окончания семилетки счетоводом в колхозе (и капитально запутав колхозную бухгалтерию), Василий решился уйти из деревни… 

Ему было семнадцать лет, ему хотелось учиться, увидеть мир…

И уже знал, что будет писать стихи (уже пробовал, писал). А может, и предчувствовал мальчишеским сердцем нечто большее…

Позже пришло понимание, что ушёл он, чтобы стать защитником и голосом русского крестьянства. Ещё позже он написал стихотворение:

Нет, я не падал на колени,

И не сгибался я в дугу,

Но я ушёл из той деревни,

Что на зелёном берегу.

Через берёзовые склоны,

Через ольховые кусты,

Через еврейские заслоны

И комиссарские посты.

Мостил я летом и зимою

Лесную гибельную гать…

Они рванулись вслед за мною,

Но не могли уже догнать.

Они гнались, гнались недаром,

Чтобы вернуть под сельский кров.

… Я уходил на дым пожаров,

На высыхающую кровь.

Под дикий свист вселенской злости

Вперёд… ещё немного вспять,

Где ноют праведные кости,

И слёзы детские кипят.

Пускай одни земные кремни

Расскажут другу и врагу,

Куда я шёл из той деревни,

Что на зелёном берегу…

Я думал, что это стихотворение написано в 80-90-х, столько в нём «политики»…  Но: «Эти строчки были написаны ещё до смерти Макарыча (Шукшина – Д. Е.), но он их не знал, я их просто спрятал», - признаётся Белов в «Тяжести креста». Так что это не поздний политизированный взгляд. Это написано до 1974 года. Вот что уже тогда видел и понимал Белов, ещё только готовившийся писать «Кануны».

Но ведь уходили из деревень тысячи, миллионы, всеми правдами и неправдами. Многие из ушедших, так и не пришли ни к чему: раскидало их по «комсомольским стройкам», по тюрьмам, по общагам и «хрущобам». Оторвались от родного деревенского берега, к городскому же так и не пристали толком. Некоторые, на пенсии уже, в деревни вернулись (если ещё оставались деревни-то), многие просто сгинули.

А Белов не сгинул! Понял свой талант и реализовал его… Уже после армии, был соблазн стать благополучным «комсомольцем» (он бы избран первым секретарём Грязовецкого райкома ВЛКСМ) и двигаться дальше «по партийной линии». Ещё позже был соблазн стать образцово советским писателем. Сам же признавался потом, что написал «халтурную» поэму «Комсомольское лето» (а думается,  вполне искренне писал, но быстро тот комсомольский задор перерос). Но избежал и этого соблазна. Судьба хранила его для подвига.

Сначала, в 1949 году, он поступил в школу ФЗО № 5 города Сокола Вологодской области, где  учился на плотника и столяра. По окончании учёбы работал в Монзенском СМУ на станции Вохтога.

 В 1951 году Белов уже в Ярославле работал слесарем-мотористом на заводе и на строительно-монтажном поезде. Освоил профессии дизелиста и электромонтёра. Учился в восьмом классе вечерней школы…

Город, думается, не слишком приветливо встречал деревенского парня. Наверное, не раз за эти три года вне дома, Василий порывался бросить всё, да и сбежать, вернее, вернуться в Тимониху.  И из «фэзеошной» общаги, где народец всякий собирался, и кто понаглей, у того и жизнь посытней… И со станции Вохтога, где ночью в бараке примерзали к нарам волосы…

Сейчас подумалось мне вот что: в произведениях Белова не раз возникает образ «блатных» – несколько раз в трилогии, в цикле рассказов о прорабе Зорине»… И везде эта категория людей показана со знанием дела, и всегда с чувством омерзения, ни разу симпатия к ним не промелькнула. У Шукшина, всё-таки две категории: такие как Губошлёп – безжалостные нелюди и такие как Егор Прокудин, волею судьбы попавшие в преступную среду (ну, ещё и «приблатнённая шпана»). Белов ни разу не пытается как-то понять или оправдать этих людей (блатных). Но где он мог близко видеть их? Когда? Вглядываясь в его биографию, думаю, что вот в эти два-три года перед армией. Может, в Вохтоге на стройке были и какие-то «расконвоированные»…  Что могли противопоставить уголовникам (если они там были) девятнадцати-двадцатилетние парни, такие как Вася Белов?..

Захочется от такой жизни домой…

 Может, вспоминая себя, уже спустя несколько десятилетий, писал в последней книге трилогии «Час шестый» о Василии Пачине, перед которым встала дилемма – биться за то, чтобы остаться в городе, или вернуться в деревню: «Ничего на свете не боялся Васька Пачин, данилёнок  из Ольховицы!.. Боялся Васька только стыда…»  Не мог и Василий Белов ни с чем вернуться в Тимониху:  что скажет матери, брату, сёстрам?.. Стыдно! 

Держался изо всех сил, пошёл снова учиться… Продолжал и писать стихи…

14. Уже поэт

Не успел Василий Белов окончить восьмой класс вечерней школы в Ярославле: весной 1952 года был призван на службу в армию.

Во время армейской службы и состоялась первая поэтическая газетная публикация. (А вообще, сочинять стихи Белов начал, по его же словам, в 13 – 14 лет).

Есть интересное свидетельство Александры Ивановны Мартьяновой: она жила в то время в Вологде в общежитии педагогического училища (вслед за Юрием и Василием она уехала из деревни, а за ней и Лидия, и Иван).

 «Однажды в воскресное майское утро, когда девушки, кроме одной, разъехались по домам за продуктами, я вернулась из магазина с неизменной авоськой, в которой лежали обычные пеклеванный хлеб, пачка маргарина и душистые «подушечки» для чая.

- Приходил солдат. Такой красивый! - пристально вглядываясь в меня, сообщила подруга.

- К кому? - поинтересовалась я.

- К тебе, вроде. Говорит, твой брат. Вон его вещмешок. Тебя встречать пошёл. Сейчас вернётся.

И в дверь постучали.

- Василий! - бросилась я со слезами его обнять.

 Служил он под Ленинградом в Красном Селе. Едет к маме в Тимониху на побывку. По пути – ко мне. Вручил мне подарок – прелестные ручные часики. Первые в жизни! Так необходимые будущей учительнице. Радуюсь, как ребёнок. Василий отцепил с гимнастёрки погоны, чтобы на улице не иметь лишних объяснений с армейским патрулем, и мы пешком отправились гулять до центра. «Всё стало вокруг голубым и зелёным. В ручьях забурлила, запела вода…» И мы, совершенно счастливые от встречи, рассказываем друг другу о своём житье-бытье. О последних письмах, о маме, о божатке, о братьях, о сестре Лиде. Вспоминаем отца. Василий, как клятву, просто и твёрдо говорит, что при первой возможности поедет на места боёв, где погиб в 1943 году отец, найдёт его могилу под Смоленском.

 Выясняется, что Василий уже поэт. А как же иначе! Ведь если с гонораров за публикацию стихов в армейских журналах скопил денег, купил мне часы, то уж сомнений больше нет. О счастье!»

И так – ещё в армии (едет в отпуск) – уже поэт. Вообще-то, самое время определиться – 21-22 года…

И  в литинститут, несколько лет спустя, после семинара в Ярославле,  поступил именно как поэт, по рекомендации Николая Старшинова и Ярослава Смелякова (пройдя, разумеется, творческий конкурс). В семинар Льва Ошанина.

То есть, стихи были неплохие… Но они были традиционные, часто описательные,  иногда несколько декларативные…

И первая книжка «Деревенька моя лесная», вышедшая в Вологодском областном издательстве в 1961 году, была поэтическая. «Василий Белов — молодой поэт, он родился в 1933 году в деревне Тимониха, Харовского района, Вологодской области. После окончания школы ФЗО был столяром, мотористом передвижной электростанции, электромонтером, работал на одном из уральских заводов. Затем был сотрудником Грязовецкой районной газеты и секретарем Грязовецкого райкома ВЛКСМ. Ныне – студент литературного института имени Горького. Стихи В. Белова печатались в вологодских альманахах, в журналах «Нева», «Молодая гвардия», «Москва», «Звезда». Сборник «Деревенька моя лесная» — первая книжка поэта», - в этом представлении молодого поэта ничто ещё не предсказывает будущего могучего прозаика. (И, между прочим, «Тимониху» в этом предисловии не просклоняли. Гораздо позже слышал я возмущение Белова в таких случаях – названия населённых пунктов в русском языке склоняются. И год рождения почему-то указан – 1933-й).

Вот написал я – «стихи традиционные» и т. д. Но перечитал сейчас открывавшую сборник поэму «О чём поёт гармонь» и вижу, что это истинная поэзия, без всяких скидок. Другие стихи в книжке, пожалуй, послабее, но ведь первая книжка. Да и в них уже, в тех стихах, многие темы, сюжеты, образы, ставшие затем сквозными через всё его творчество, намечены. Но тогда ещё кто ж мог знать об этом…

Вот стихи из этого сборника (поэма про гармонь, разговор, всё же особый):

      РАЗБУДИ НА ЗАРЕ МЕНЯ... 

      Мама, снова же дома я!

      За колесную жизнь,

      За молчанье-безмолвие

      Не сердись, не сердись,

      Разбуди на заре меня,

      Полусонного не жалей,

      Вновь пойду за деревню я

      Вдоль овсяных полей.

      И припомнятся снова мне

      Стародавние времена,

      Перелески сосновые,

      Детство, голод, война.

      Отыщу это место вновь,

      Где как будто вчера

      С кузовочком берестяным

      Я ходил в клевера.

      И коснется бровей моих —

      Ростом я невысок —

      С дорогим откровением

      Наливной колосок.

      Может, вырос большим бы я,

      Был бы шире в плечах,

      Коль не сытость фальшивая

      На подножных харчах.

      Ты, наверное, верила,

      Мама, милая мать,

      Что лепешкой из клевера

      Можно голод унять.

      Да не плачь же, очнись,

      Вытри слезы тревожные,

      За суровую жизнь

      Упрекнуть тебя можно ли?

      Я такой же по-прежнему.

      Жил в чужой стороне,

      Но такое же нежное

      Сердце бьется во мне.

      Лишь к врагам стал безжалостней,

      К ним лишь злоба в груди.

      Не стесняйся, пожалуйста,

      Разбуди, разбуди.

      Как нам спать недосуг,

      Сколько дела не почато,

      Ты же видишь — вокруг

      Наше счастье воочию.

      Переделали много мы,

      Только рано дремать,

      Нам шагать не дорогами,

      А чащобами,

      мать!

      Разбуди на заре меня,

      Полусонного, не жалей.

      Знаешь правило древнее:

      Мать своих сыновей

      Будит, будит, хоть жалко ей,..

      Не жалей, разбуди,

      Наша молодость жаркая

      Вся еще впереди!

     

      ВОЗВРАЩЕНИЕ 

      Как тяжел и зернист,

      Восковой, молодой,

      Ячменя колосок усатый.

      Здравствуй! Я возвратился домой,

      Поклонился бы что ли солдату.

      Я присяду к тебе, покурю у межи,

      На деревню свою налюбуюсь с пригорка.

      Кто посеял тебя,

      Колосок, расскажи,

      Может, мама,

      А, может, сестренка?

      Я так много дорог

      По земле прошагал

      На морозе, в жару и в ненастье

      Для того, чтобы ты,

      Колосок, вырастал

      Полновесным предвестником счастья.

      Вырастай же!

      Приду к тебе скоро опять,

      Пусть поит тебя влага земная...

      Видишь, мама торопится

      Сына встречать,

      И смеется, и плачет родная.

Пожалуй, и хватит, чтобы иметь представление о молодом поэте. Всё, в общем-то, понятно – и темы, и влияние, и образность…

Мог он оставаться поэтом? Мог. Писал бы всё более технично, набирал бы стихотворные объёмы… Но по совету Яшина стал писать прозу. Впрочем, не бросил и стихи. И пусть долгое время не публиковал, но писал. Появляются уже в 90-е годы переложения из сербской народной поэзии, поэма «Скорбные дни».

Впрочем, мы забежали далеко вперёд…

15. Армия и поиск пути

Три года в армии (в «войсках Берии»)… Для долгой жизни – это вроде бы всего лишь эпизод. Но сам Белов позднее писал, что он «долго служил в армии», значит, эти годы казались ему длинными, непростыми… Кто служил в армии, знает: это и недосып, и неизбежность почти постоянного нахождения в коллективе, и трудности овладения воинской специальностью (радиотелеграфист), и несение службы в карауле и дневальным, и, между прочим, зарядка каждое утро, и тоска по дому… Во всём этом есть и положительная сторона: зарядка, например, заложила здоровье на годы, а тоска по дому, возможно, подталкивала к писанию стихов…

А сколько всего произошло за эти три года! – ведь каждое мгновение что-то случается, и всё это становится личным опытом. Белов, например, вспоминал (и в устном рассказе и, кажется, где-то письменно) про то, как стоял на посту под «грибком», и в это время по радио объявили об аресте Берии: на всю жизнь запомнил. Это и увольнения в город (служил в Красном Селе под Ленинградом), и знакомство с архитектурой, в целом – с культурой. Увидеть Ленинград в том возрасте, это ведь почти наверняка – полюбить его. И ведь действительно, мастер «деревенской прозы» знал и любил Ленинград, по долгу бывал и живал в нём. Это и первые публикации. В армии, видимо, созрело решение и о вступлении в партию…

После армии,  в 1955 году, уехал в Молотов (Пермь), где уже жил его старший брат Юрий. Там Василий Белов работал на заводе столяром. Там был принят в партию. И, скорее всего, именно тогда прочитал романы Абрамова – факт важный в его биографии. Вот что говорил сам Василий Белов в одном из интервью (Владимиру Стеценко): «Помню, как я читал романы Фёдора Абрамова «Братья и сестры» и «Безотцовщина». Это были потрясающие для меня открытия! Было просто непонятно, как можно было написать такую горькую правду сразу после войны! Я прочитал эти книги по рекомендации моего родного брата Юрия. Он говорит: вот почитай книги, это про нашу семью написано. И точно! Я читаю, вроде всё про нашу семью, даже в деталях все, вплоть до коровы! Я был потрясён, когда прочитал эти книги. А ведь взрослый был. Уже в армии отслужил. Я нигде не читал ничего подобного. Оказалось, что можно писать правду о колхозной жизни!»

В 1956 году переезжает в Вологду. Недолгая работа воспитателем в каком-то вологодском общежитии – тоже ведь дала определённый опыт. А потом, наконец, работа в газете Грязовецкого района «Коммунар» (с 1963 года по настоящее время называется «Сельская правда»).

У него к тому времени уже были публикации даже в ленинградских журналах. Кстати, самая первая публикация случилась ещё в доармейский период, во время работы на станции Вохтога, в газете Лежского района (был и такой, позже вошёл в состав Грязовецкого). Об этом писал Сергей Чухин, впрочем, оставим его дневник на потом.

Журналист Белов явно тяготел к литературе, и писать-то приходилось, хочешь, не хочешь, прозу. Репортаж о заготовке кормов, конечно, можно и в стихах написать, но вряд ли эти стихи опубликуют. И успевал ещё в Вологду ездить, на занятия литературного кружка, который вёл преподаватель пединститута и литературный критик Виктор Гура…

Вот  что вспоминает о том времени вдова писателя Ольга Сергеевна Белова (фрагмент интервью Анатолию Грешневикову  из книги «Василий Белов. Воспоминания современников»): «Я была студенткой 4 курса филологического факультета Вологодского пединститута. Писала стихи, ходила в литературный кружок нашего известного в то время профессора Виктора Васильевича Гуры. С Василием Ивановичем мы познакомились на танцплощадке. Он тогда приехал работать в районную газету в Грязовец. Редактор Неклюдов его взял на свой страх и риск, так как у Белова не было образования. С появлением Василия Ивановича в газете, она сильно изменилась, приобрела другой облик, стала интересной, боевой, содержательной. Он писал очень много: статьи, рассказы, стихи. И, к сожалению, под различными псевдонимами. Один автор под всеми материалами не может быть…» Вот как работал молодой журналист Василий Белов, вскоре избранный первым секретарем Грязовецкого райкома комсомола…

Приём в партию, работа на заводе и воспитателем. Газета. Женитьба.  Комсомольское секретарство…  Всё это за три послеармейских года.

И наконец, окончание вечерней школы и получение заветного аттестата, открывшего  путь в Литературный институт. И этот путь стал тропкой, выведшей на Путь истинный, на тот путь, с которого уже не сворачивал всю жизнь…

… Длинные, пустые, с рядами дверей коридоры общежития Литинститута на углу улиц Шота Руставели и Добролюбова, внизу магазинчик, в котором можно купить еду и вино. И если на еду денег у студентов хватает не всегда, то на вино почему-то всегда находятся… Там, в тех пустых коридорах и шумных комнатах, тоже надо было не затеряться, не сбиться с пути…

16. Эх, справочка…

Поступление в Литературный институт – событие из важнейших в жизни. Это был не простой институт, а, можно сказать, «элитарное» учебное заведение, в котором учились таланты не только со всего Советского Союза, но и из-за рубежа. И он, поступив, получил знания, окреп творчески, и, наконец, получил заветный диплом.

 Да, диплом был «заветным», потому что открывал выходцу из деревни многие, прежде закрытые для него, двери. И что, наверное, психологически вернее – ставил его (пусть и по формальному признаку) на одну ступень с теми, кому эти дипломы о высшем образовании будто бы сами собой давались (потомственной городской интеллигенции). Диплом, как до того аттестат – открывал дверь в другую  жизнь…

Об учёбе в Литинституте много лет спустя Белов написал в «Тяжести креста»: «Что значит этот самый талант? Почему одних читают, других и не думают?.. Как понять, на что способен ты сам, и, если способен, в какой мере? Каждого человека с младых ногтей ждут подобные искушения, каждый проходит через это, хотя бы при выборе профессиональной деятельности. Писательский ореол у людей почему-то на особом счету… Меня тоже ослепил он, этот ореол, ещё в юности, в пору первой любви, в пору всяких надежд и мечтаний. Хотя эта пора и была холодной и голодной, судьба милосердно привела меня в Москву, в Литинститут, посадила рядом с более юными и, может быть, с более способными… Лучше было недооценить, чем переоценить свои силы и данные Богом способности. Но если уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. Да, сладкий заманчивый яд известности мешался с высокой радостью литературного творчества, хотя я до сих пор стыжусь в полный голос произносить это слово…»

Диплом был необходим Белову, и он его получил, не смотря на все трудности. «Эх, справочка, тяжело ты мне даёшься!» - вздыхал Ванька в сказке Шукшина «До третьих петухов» (она же, по оригинальному шукшинскому названию - «Ванька, смотри!»). Немало пришлось и Василию Белову «поплясать» ради получения «справочки» (но не под чужую дудку! – он знал, что и зачем делал).

А я вот не получил диплом, хотя поступал и учился (очень недолго) и на филфаке Вологодского пединститута, и в Литературном институте. Не смог учиться, не захотел (причины тут не важны). Ничего, живу без диплома. Конечно, где-то это меня и ограничивает (в плане, может быть, «карьеры», а не знаний, знания-то взять в книгах, в общении со специалистами – не проблема). Но с другой стороны, сейчас, когда высшее образование в виду общедоступности обесценено, когда, например, в Вологде уже 50 % жителей имеют высшее образование (а у станков работают ребята из Средней Азии), может, это и не плохо – не иметь диплома…

Белов вспоминает поэта, бродягу по жизни, Игоря Тихонова, который так и не получил этот диплом, и потому (по позднему мнению Белова), не смог пробиться в большую литературу, хотя начинал сильно, обнадёживающе.  Думаю, что не пробился Игорь Тихонов (а ведь уже и книги были у него, одна, кажется, даже в Москве выходила) всё-таки, не поэтому… Я помню его, уже старика, большого, ещё с ощутимой былой силой, приносившего, как и я, совсем молодой тогда (в начале 90-х), начинающий автор, свои стихи в редакцию районной газеты «Маяк» (в которой я, спустя многие годы, стал работать «обозревателем», т. е. корреспондентом). Его стихи публиковали, они были слабы, гораздо слабее того, что писал он в молодости. Не пробился он не из-за отсутствия диплома, а из-за того, что не сумел всю свою жизнь, все свои силы отдать своему таланту, как сумел это сделать Василий Белов.

В «Раздумьях на родине» он писал: «Давно прошла мода носить ромбики академических знаков. Но мода на дипломы отнюдь не прошла. Мещанское тщеславие отнюдь не страдает от убогой культуры и поверхностных знаний. Оно вполне удовлетворяется дипломом – этим формальным подтверждением так называемого высшего образования...

 Вот и у меня есть теперь этот ромбик. Он лежит в шкафу в коробочке из-под блесен, вместе с рыболовными крючками, лезвиями и монетами. Мне тоже можно гордиться высшим образованием.

  Ромбик лежит с крючками с той поры, когда я закончил институт. Тогда, в горячке, я не обратил внимания на одно примечательное обстоятельство: в наших местах я был вторым по счету человеком, закончившим институт. После Толи Мартьянова, сына нашего сельского учителя Николая Ефимовича, женатого на моей сестре Шуре. Он закончил Ленинградский институт инженеров водного транспорта и стал первым во всей нашей округе обладателем диплома. Второй – я. Что же, тоже не плохо, но кто же третий? И я вспоминаю, что третий – Валя Архипов из Вахрунихи, закончивший физико-технический институт в Москве и работающий теперь в каком-то научном учреждении...»

Белов, конечно, понимал формальную ценность формального диплома, «поплавка» на лацкане. Но что делать – формальные вещи важны в материальном мире.

После Литинститута в 1964 году Василий Белов возвращается в Вологду. Он уже писатель с именем, уже написана «Деревня Бердяйка».

Не за горами было и «Привычное дело», а там и «Кануны», «Лад»…

10.11.2020

Статьи по теме