В конце XIX – начале ХХ веков в Екатеринодаре ежедневно совершалось большое число преступлений разного рода – от мелких краж и хулиганства в общественных местах до краж со взломом из квартир и домовладений, грабежей, разбоев, вымогательств и убийств. Особняком стояли противоправные деяния, связанные со сферой искусств. О некоторых из них поведаем в формате исторической миниатюры.

Афера со звездами немого кино

Лето 1917 года выдалось в Екатеринодаре жарким как никогда. 20 июля к администратору зала в Армянском училище на Красной, № 8, построенном купцом Борисом Власовичем Черачевым год назад, явился некий господин интеллигентного вида, с обходительными манерами.

– Позвольте представиться: Кац, антрепренер господина Мозжухина, – учтиво заявил он и, не спросив позволения, уселся в кресло, изящно закинув ногу на ногу, и, выудив из золотого портсигара папиросу, закурил.

Администратор мигом сбросил с лика дремоту и, привстав, робко поинтересовался:

– Неужели того самого? – и получил утвердительный кивок головой. В то время не было в России человека, который не знал, как сейчас бы сказали, суперзвезду русского немого кино Ивана Ильича Мозжухина.

– Я весь внимание, – деловито изрек администратор, смахнув платком со лба капли пота. – Что вам будет угодно, господин Кац?

Тот пояснил, что хотел бы арендовать зал на два спектакля 28 и 29 июля, с участием Ивана Мозжухина и его супруги Натальи Лисенко в главных ролях. Успех будет полный, заверил Кац, и екатеринодарцы надолго запомнят эти два незабываемых вечера. И мило улыбнулся.

Надо заметить, что время от времени просторный и уютный зал училища сдавался под различные культурные мероприятия, как-то: любительские спектакли, концерты, народные чтения, лекции и проч. Поэтому долго уговаривать администратора не пришлось: договорившись о процентах со сбора, господин Кац оставил задаток 50 рублей, а на следующее утро приведенная антрепренером кассирша уже принялась продавать билеты на спектакли. Рядом с кассой висела красочная афиша: «Только два дня! Спектакль "Прокурор", с участием кинематографических любимцев Ивана Мозжухина и Натальи Лисенко. Только две гастроли!» Не мудрено, что перед кассой довольно быстро собралась очередь из преданных театралов и изысканных киноманов, но бóльшую часть в ней все же составляли поклонницы артиста-«душки» Мозжухина.

Дело в том, что незадолго до февральских волнений в Петрограде, приведших к отречению императора Николая II от престола, состоялась премьера (20 февраля) «жестокой мелодрамы» – немой картины «Прокурор» режиссера Якова Протазанова. В главных ролях снялись Иван Мозжухин (прокурор Ольсен) и Наталья Лисенко (певичка-шансонетка Бетси). Картина имела большой успех не только в Петрограде, но и в других городах и весях России, в том числе и на Кубани. И вот теперь жителям Екатеринодара выдалась фантастическая возможность насладиться перенесенным на театральные подмости спектаклем и увидеть любимых артистов «живьём». В течение получаса все билеты на два спектакля были раскуплены: счастливчики, которым они достались, были на вершине счастья, а неудачники хмуро шли от кассы, всё на свете кляня...

Настал день первого спектакля. Задолго до его начала к Армянскому училищу потянулась публика. Каково же было удивление екатеринодарцев, когда они прочитали написанную от руки записку, приклеенную поверх афиши и информирующую, что спектакль не состоится, в связи с болезнью артистки Лисенко, и переносится на другие дни!

Публика стала возмущаться и призывать администратора к ответу. Поскольку градус напряженности с каждой минутой резко возрастал, тому пришлось выйти к разъяренным горожанам. Покорно сложив руки, администратор поведал негодующим мужчинам, дамам и барышням, что накануне он, не найдя антрепренера и кассирши, обнаружил в кассе записку, каковую и прикрепил на обозрение публики, в глубине души надеясь, что всё исправится и разъяснится в день первого спектакля. Однако организаторы почему-то до сих пор не появились. «Наверное, скрылись», – озабоченно предположил администратор вслух, чем подлил масла в огонь и вызвал бурю неприятных слов и выражений в свой адрес. Касались они его матушки и близких родственников по материнской линии, и заставили присутствующих барышень покраснеть. После непродолжительного стихийного митинга с обличительными речами в адрес «проклятых аферистов», публика рассосалась, не побив морду администратору («самого, дескать, тоже надули»). Тот поспешил в церковь поставить свечку. И только в контексте случившегося фривольно смотрелось, с так и не сорванной со стены афиши, название несостоявшегося спектакля – «Прокурор».

Наутро местная газета подогрела затухающий было скандал, с сарказмом вынеся вердикт: «Плачут денежки доверчивых екатеринодарцев, скорбно вздыхают поклонницы Мозжухина. Остается им довольствоваться лицезрением кумира на мигающем экране кинематографа!» Говорят, обманутые владельцы билетов едва не разгромили типографию газеты.

Вы спросите, а что же полиция? Почему она не нашла наглых прохиндеев-мошенников? А полиции уже не было, её разогнали, а нарождавшаяся народная милиция (ещё даже не рабоче-крестьянская и советская), как бы помягче выразиться, была не вполне адекватна в сфере правоохранительной.

И да, Кац же пообещал, что "екатеринодарцы надолго запомнят эти два незабываемых вечера". И слово своё сдержал.

Кафешантанная любовь

В конце XIX века на плановом месте (в имении) купца Никифора Гордеевича Кононенко по Динской, № 8 располагался сад и театр «Конкордия» (в ту пору находящийся в нескольких саженях от Карасуна), который содержал Иван Иванович Сухомлинов. В 1904 году его арендовал Мирон Севастьянович Дробязко, переименовав заведение в сад и театр «Варьете». Наконец, в 1908 году новым арендатором заведения стал небезызвестный в Екатеринодаре Жорж (Георгий Фомич) Угли, румын по национальности, который имел большой опыт в организации публичных увеселений и сегодня носил бы громкое звание продюсера зрелищных мероприятий. Название заведения он оставил прежнее, но, в сущности, превратил его в классический кафешантан.

Здесь необходимо дать некоторые разъяснения. Говоря об увеселительных заведениях той эпохи, известный издатель и путешественник Григорий Георгиевич Москвич (избороздивший в конце XIX – начале ХХ веков вдоль и поперек едва ли не пол-России и одним из первых открывший на Кавказе сеть экскурсионных бюро от Минеральных Вод до Новороссийска) придерживался мнения, что они прикрываются «флагом благородного искусства» и культивируют «утонченный разврат, сопровождающийся музыкой, танцами и пением», но с искусством имеют «очень мало общего».

Далее он разъяснял суть таких увеселительных заведений: «Мы говорим о кафешантанах, которые, несмотря на свою печальную известность, все же привлекают множество "любителей" и прожигателей жизни, очертя голову и, не задумываясь, расточающих здесь одинаково остатки здоровья и содержимого в бумажнике. Необузданная жажда веселья, в центре которого, среди яркого блеска электрических огней, винных паров, ничем не прикрытой чувственности и в нос бьющего цинизма, неизменно витает образ полуобнаженной женщины, ничем не прикрытые самые уродливые формы и проявления дикого разгула, разврата и цинизма лишают на время отуманенных и ослепленных любителей этого "спорта" не только рассудительности, но и рассудка. Представления на сцене идут под громкий аккомпанемент откупориваемых бутылок, звона бокалов, стука ножей и вилок. Чем громче и сильнее раздаются звуки этого своеобразного аккомпанемента, чем больше съедено и выпито вина, тем успех представлений сильнее растет и идет crescendo, достигая кульминационной точки в 1, 2, 3 часа ночи, когда желудки уже переполнены, а перед отуманенными взорами продефилировало на сцене несколько десятков причудливо одетых и полуобнаженных женщин. Афиша любого шантана, представляющая длинный перечень фамилий премированных и не премированных "красавиц", говорит больше о красоте женщин, составляющих труппу этого "театра", чем об их искусстве. Более близкое знакомство с представлениями дает полное убеждение, что все "искусство" сводится здесь к умению причудливо рядиться и полуобнажать свое тело, так как три-четыре разухабистые песенки-шансонетки, которые ежедневно без изменений поют эти артистки, не дают им права именоваться этим именем».

Традиционно атмосфера в подобных кафешантанах выглядела, по словам Г.Г. Москвича, следующим образом: «Зимой концерты происходят в большом зале ресторана, где имеется крошечная сцена, а публика допускается по билетам за столы. Представление на сцене начинается около полуночи, но публика собирается гораздо позже, приезжая сюда после театров или из других ресторанов. Кухне здесь не доверяют и "пьют кофе", что на языке жуиров имеет гораздо более широкое значением. К 3 часам ночи в ресторане полно людей и "артистки", обязанные по контракту увеселять посетителей, вовсю показывают свое "искусство". Температура повышена, пульс бьется усиленно, веселье и разгул в полном разгаре. За столами – артистки, распивающие со своими поклонниками шампанское, со всех концов раздается пение шансонеток, тех же самых, которые час-два назад распевались со сцены. Два оркестра наперерыв шумно исполняют те же модные шансонетки, тщетно пытаясь заглушить шум, стоящий в зале. Слышится звон посуды, пьяные голоса, ругань.

Летом представления переносятся в небольшой, красиво обставленный и залитый огнями садик, бóльшую часть которого занимает навес, прикрывающий места для публики – ложи, кресла и столы. С одной стороны обширная сцена, с другой – буфет, прекрасно дополняющие друг друга и, кажется, здесь немыслимые один без другого. Летом шантан сильнее: программа расширена, приглашается много знаменитостей этого жанра. Кресла и, в особенности, ложи занимаются также приличной публикой, одним глазком интересующейся посмотреть знаменитости и, пожалуй, даже позаимствовать кое-что из их нарядов. Но приличная публика остается только до окончания представления на сцене; "любители", конечно, остаются и дальше, так как только тогда начинается настоящее "представление". Некоторые из шантанов являются низкопробными и пользуются дурной репутацией».

А теперь, когда читателю стала известна атмосфера, царившая в кафешантанах и ставшая специфическим фоном для совершения преступления, обратимся непосредственно к нему.

10 апреля 1909 года в саду театра «Варьете» 37-летний артист певческой капеллы Семен Григорьевич Арендаренко во время дневной репетиции выстрелил из револьвера в спину молодой артистке Васильевой, причинив ей тяжелое ранение. Врачам городской больницы едва удалось спасти ей жизнь.

Материалы дознания полиция передала судебному следователю, который произвел предварительное следствие, а 16 ноября Екатеринодарский окружной суд с участием присяжных заседателей рассмотрел в судебном заседании «Дело артиста кафешантана "Варьете" С.Г. Арендаренко». В ходе судебного разбирательства выяснилось, что подсудимый познакомился с потерпевшей Васильевой еще во время гастролей в Харькове, за несколько месяцев до приезда в Екатеринодар, влюбился и стал за ней ухаживать, оказывая знаки внимания. Отношения между ними развивались вполне себе нормальные, не без любовных утех, но в Екатеринодаре он вдруг стал её бешено ревновать к «гостям» (то бишь, посетителям) во время выступлений. (В скобках заметим – а кто бы не ревновал, учитывая ежевечерне-ночные гульбища?) Переиначивая известную сентенцию Чехова, можно было предугадать, что если в шкафу лежит револьвер, то, в конце концов, он выстрелит.

10 апреля Арендаренко пришел на репетицию и произвел из револьвера два выстрела в спину Васильевой, попытавшись её убить, однако она выжила.
Присяжные вынесли благосклонный вердикт: виновен, но заслуживает снисхождения. И Екатеринодарский Окружной суд приговорил Арендаренко к лишению всех особых прав и преимуществ, и отдаче в арестантские отделения на 1 год «за покушение на убийство в запальчивости и раздражении». После такого приговора не больно-то и верится, что именно «советский суд самый гуманный в мире», ибо дореволюционная юстиция с бóльшим пониманием относилась к некоторым издержкам проявления любовных чувств.

Спустя десять лет, 2 июля 1919 года бывший артист, а тогда заведующий столовой «Союз сцены и арены» в Астрахани, был арестован по подозрению «в причастности к белогвардейскому заговору» и без предъявления обвинения расстрелян. Прошло еще 80 лет, и в 2000 году Семена Григорьевича Арендаренко реабилитировали.

Такая вот кафешантанная любовь случилась более века назад в Екатеринодаре…

Демон суицида

В воскресный вечер 19 февраля 1912 года в Зимнем театре на углу Гоголевской и Красной, № 67/51 (построенном купцами Василием Васильевичем Гуренковым и Николаем Ивановичем Болденковым, рассчитанном на 1300 мест и торжественно освященном 28 сентября 1909 года) артисты «Передвижной художественной оперы», под управлением артиста Императорских театров Давида Христофоровича Южина, давали оперу Рубинштейна «Демон». Перед началом спектакля в фойе продавались программы, в которых, помимо соответствующего содержания (название оперы, автор, действующие лица и т.д.), указывались правила посещения театра: «Дирекция Передвижной художественной оперы покорнейше просит публику для сохранения целостности впечатления: 1) занимать места после 2-го звонка, т.к. затем двери в зрительный зал будут закрыты и доступ публики будет прекращен; 2) занимать только те места, на которые взяты билеты; 3) во время действия не аплодировать, не вызывать артистов и не требовать повторений; 4) входя в зрительный зал, снимать головные уборы». Подобные предупреждения дисциплинировали местную публику.

Свободных мест в зале не было. После второго антракта, за несколько минут до поднятия занавеса перед началом третьего действия, когда публика усаживалась на свои места, в зале вдруг возникло оживление, и по рядам прошелся ропот. Некий молодой человек, стоя в проходе посередине партера, достал из кармана пиджака револьвер и на глазах у зрителей медленно, демонстративно поднес его к виску. Люди поблизости отшатнулись и невольно вскрикнули. В этот момент молодой человек нажал на курок.

Раздался выстрел и оглушенная им публика в каком-то паническом страхе, истошно вопя, ринулась по проходам к выходам из зала, давя друг друга и создавая заторы. Дамы и барышни голосили, впадая в истерику, а смелые мужчины пробивали для них грудью и всеми частями собственного туловища спасительный путь. В зале повисла паника. Она еще более усилилась, когда обезумевшие зрители узрели, что кроме упавшего, обливаясь кровью, самоубийцы, оказались ранеными еще два человека из числа публики. Забегая вперед, заметим, что позднее чины полиции записали в протоколе, что «та же пуля из сильного по бою револьвера системы Нагана, пронизав череп самоубийцы, прошла навылет и сперва контузила в голову греческоподданного Г.Н. Данеско, причинив ему легкую царапину, а затем угодила в шею отставному войсковому старшине Волчанинову, где и застряла под кожей».

Меж тем, на сцену выскочили представители дирекции театра и антрепренер, которые, как могли, стали успокаивать зрителей. Труп молодого человека, совершившего суицид, дежурившие в театре городовые доставили в анатомический покой Городской больницы. Туда же, но в приемное отделение, привезли обоих раненых зрителей. Греческоподданного после перевязки отпустили домой, а вот ранение отставного войскового старшины оказалось весьма серьезным: пуля засела возле сонной артерии. Что касается спектакля, то его кое-как дотянули до конца, хотя многие из зрителей поспешили оставить театр.

Довольно быстро полиция установила, что наложил на себя руки медицинский фельдшер станицы Дядьковской Андрей Рой, 23 лет от роду. Судя по оставленным им в пиджаке восьми письмам, адресованным разным лицам для передачи после смерти, полиция предположила, что он был «психически больным человеком». В качестве подобного вывода, она процитировала письмо Роя, адресованное некой госпоже Эри: «Поставь за меня свечку черту, дабы он предоставил мне на том свете должность».

Через пять дней «Передвижная художественная опера» поспешно завершила гастроли и выехала из Екатеринодара.

Цирк приехал!

Знаете ли вы, что бывало, когда в Екатеринодар наезжал цирк? Театры и концертные залы клубов пустели, владельцы синематографов поносили упавшего, как снег на голову, конкурента и лихорадочно подсчитывали убытки, содержатели кафешантанов с глубоко декольтированными шансонетками с горя пили горькую, субтильные мадемаузельки в домах терпимости покуривали и понюхивали, безнадежно скучая в отсутствие гостей, а в Городской сад, лес Круглик и Чистяковскую рощу никто из горожан ни ногой. И уж если с утра на афишных тумбах на Красной расклеивались анонсы о «Мировом чемпионате по французской борьбе», то содержатели ресторанов, шашлычных, буфетов, кофеен, чайных, кондитерских, в придачу с владельцами трактиров, духанов, ренсковых погребов, пивных лавок и прочих питейных заведений просто впадали в отчаяние, ибо весь мужской люд города, начиная с именитых купцов-миллионщиков, гласных Городской Думы и чиновников Кубанского областного правления до последнего сапожника с Покровки, чернорабочего с Дубинки и поселянина Свиного хутора – все они устремлялись в цирк! Лучшая часть человечества, в лице чопорных екатеринодарских дам, инфантильных барышень-институток и дородных торговок с базаров, понаехавших из станиц, устремлялись туда же, вслед за своими мужьями, кавалерами, воздыхателями и прочими «саврасами», дабы разделить с ними феерию и магию цирка, а главное – подивиться атлетически сложенным борцам!

– Фи! – скажете вы, – Будет вам вздор молоть, любезный!

– Помилуйте, – робко отвечу, – но ведь было же…

Впрочем, это была незатейливая прелюдия, дающая возможность окунуться в историческую атмосферу, а потому поспешим перейти непосредственно к делу. Весной 1909 года в Екатеринодаре не без успеха гастролировал саратовский цирк братьев Никитиных, который расквартировался в деревянном помещении купца Василия Васильевича Шахова на углу Красной и Пашковской, № 93/65 (на взятом в аренду плановом месте В.Ф. Чумакова), гордо именуемом «цирком» (местные же репортеры вполне справедливо окрестили его «сараем»). 13 мая в представлении принимали участие греческие клоуны братья Костанди, а позднее состоялся бенефис и 35-летний юбилей «заслуженного директора и основателя первого русского цирка в России» Акима Александровича Никитина. Как водится, гвоздем программы являлся чемпионат по борьбе.

Всё это время местная публика пребывала в прострации и платила последнюю денежку в цирковую кассу, чтобы попасть на борьбу. И вот в середине мая к начальнику Екатеринодарского сыскного отделения, коллежскому регистратору Гапонову на Посполитакинскую, № 67 явился секретный осведомитель и конфиденциально сообщил, что в цирке братьев Никитиных подвизался новый борец Габуния, а по паспорту – персидский подданный Ибрагим-Халил-Мамед-оглы. Но, судя по всему, профессиональным борцом тот не является, ибо много в нем злости и неоправданной жестокости по отношению к сопернику – подозрительный субъект, однако.

Надо признаться, главный городской сыщик Ювеналий Иванович к цирку был вовсе безразличен, а потому всех борцовских правил и нюансов проведения подобных чемпионатов по борьбе не ведал. Добрый же человек ему разъяснил, что Габуния прибился к цирку якобы во время гастролей по Кавказу в качестве профессионального борца:

– На вид ему тридцать два года, два аршина и девять вершков роста, плотного телосложения, с развитыми мускулами, обладает геркулесовой силой. Вашбродь, ты на руки его глянь, какой из него борец? Ему волов давить на нашей городской скотобойне.

Гапонов визуально представил соответствующий образ бугая и решил: надо его брать, но на помощь призвать всю 2-ю полицейскую часть Екатеринодара, дабы крупно не опростоволоситься. Оставим описание умопомрачительного задержания полицией борца Габуния на откуп писателям-детективщикам, но заметим только, что местные стражи правопорядка и благочиния в целости и сохранности доставили нашего «героя» в Екатеринодарскую областную тюрьму, где и водворили в одиночную камеру. Интуиция подсказала Ювеналию Ивановичу принять именно такое решение (согласованное с начальником тюрьмы): эта ветреная дама редко отказывала ему в своем благоволении. Вот и в этот раз она ему подсобила – сейчас узнаете, почему.

Перейдем теперь на сухой язык материалов дознания, в ходе которого выяснилось, что борец Габуния, он же Ибрагим-Халил-Мамед-оглы, он же Зейнал-Мамед-Мулла-Ага-оглы (настоящее имя) неоднократно бежал из разных мест заключения. Десять лет назад Зейнал-Мамед был осужден в каторжные работы за грабеж и, по отбытии (с применением Высочайшего Манифеста) наказания, был зачислен в крестьяне Иркутской губернии. Проживая в Харбине, 10 января 1905 года вместе со своим товарищем Сказкиным он убил местного сыщика Коваленко. На допросе у судебного следователя Сказкин искренне покаялся и рассказал, как было дело, в то время как его подельник пошел в отказ. После этого тюремные власти по нерасторопности поместили обоих в общую камеру. Дальнейшие события не заставили себя долго ждать.
Находясь в одной камере со Сказкиным, Зейнал-Мамед искромсал его тайно пронесенным с собою ножом, а заодно и порезал на куски содержащихся в той же камере арестантов Монкевича и Никулина, к его делу не причастных. За тройное убийство, приплюсованное к убийству сыщика, нашего «героя» по приказу Главного начальника тыла Маньчжурской армии предали военно-полевому суду, вердикт которого был заранее очевиден. Однако во время препровождения в здание суда Зейнал-Мамед бежал от конвойных солдат.
На свободе он задержался недолго. 26 января все того же 1905 года его арестовали и вновь водворили в общую камеру Харбинской тюрьмы, откуда он, обменявшись с другим арестантом именами, был 29 марта по ошибке освобожден. После этого он тайно добрался в Баку, где и залег на дно. Но ненадолго: летом 1906 года Зейнала-Мамеда заключили в Бакинскую тюрьму за растление малолетней девочки, но и оттуда ему удалось бежать – на сей раз в Пятигорск.
Не успев укрыться на Кавказских минеральных водах, он тотчас попытался ограбить и убить местного купца Одоева, но пятигорская полиция его задержала и выяснила все его «заслуги». При этапировании в Бакинскую тюрьму наш «герой» в очередной раз обменялся именами с другим арестантом, подлежащим высылке из пределов России в Персию. По прибытии в Тегеран Зейнал-Мамед был освобожден и, справив подложный паспорт на имя персидскоподданного Ибрагима-Халила-Мамед-оглы, вернулся в Россию, где стал гастролировать по городам Кавказа, прибиваясь к различным циркам в качестве борца. И вот весной 1909 года он прибыл в Екатеринодар, где острый глаз секретного осведомителя, «работающего» на начальника сыскного отделения Гапонова, быстро распознал: а борец-то ненастоящий! Трудно себе представить, что мог натворить в Екатеринодаре этот монстр не рода человеческого и сколько бед принести горожанам…

Финал же истории довольно прозаический. Екатеринодарский окружной суд вошел в сношение с Военным министерством и исходатайствовал возможность возвратить Зейнала-Мамед-Мулла-Ага-оглы в военно-полевой суд Маньчжурской армии. Но что-то подсказывает, что история эта завершилась не на позитивной ноте: путь из Екатеринодара в Харбин был далеким и во время этапирования кровавый убивец мог в очередной раз бежать. Впрочем, это только предположение.

Продолжение