I часть

«Преступление» без наказания

В начале 1902 года в Екатеринодар приехал известный в своих кругах антрепренер Леонид Осипович Шильдкрет и снял, начиная с 10 января, на пять спектаклей драматической труппы, во главе (как сегодня бы сказали) с восходящей звездой российской театральной сцены Павлом Николаевичем Орленёвым, зал в клубе 2-го Общественного собрания на углу Красной и Полицейской, № 64/52, в доме купца П.Ф. Акритаса. Прознав об этом, театральный критик написал в местной газете: «Интересно, как артист, любящий искусство, поставит на сцене в четыре шага ширины и шагов шесть глубины, где и любителям тесно, такую пьесу как "Царь Федор Иоаннович". Мы склонны думать, что гастролер еще не знает, на какой сцене придется ему играть».

И действительно, Орленёв об этом не знал, ибо в ту пору гастролировал в Николаеве. Позже он вспоминал: «Все это время я получал из Екатеринодара телеграммы от Шильдкрета тревожного характера: "Когда же, наконец, приедешь? Все билеты распроданы, приезжай", "Приезжай немедленно, не губи дело"». Однако местный антрепренер не отпускал Орленёва из Николаева, поскольку, по словам артиста «я своими спектаклями приносил большой доход». В конце концов, Орленёв все же дал последний спектакль и засобирался в Екатеринодар.

Надо сказать, 32-летний Павел Николаевич, в один момент вознесшийся на вершину театрального Олимпа в 1898 году после роли царя Федора Иоанновича в одноименной пьесе А.К. Толстого, был еще тот шутник, озорник и выпивоха. Рассказывали, что работа над образом царя потребовала огромного душевного напряжения артиста и, после дебютного спектакля в Петербурге, его, как говорится, стали узнавать на улице, а газеты стали о нем много писать и превозносить недюжинный талант артиста. Как водится в таких случаях, он стал много выпивать и часто буйствовать, когда его выводили из ресторанов с помощью полицейских властей. Крепко держащим его под руки городовым он кричал: «Я царь или не царь?» Когда же Павла Николаевича доставляли в полицейский участок, приставы, рассматривая вещи арестованного, видели золотые карманные часы с выгравированной надписью «Царю Павлу Орленеву от шута Анатолия Дурова», с сомнением пожимали плечами и спроваживали «царя» от греха подальше. В ту пору заядлых театралов среди чинов полиции было мало, а вот в цирк ходили все.

Так вот, накануне отъезда из Николаева в Екатеринодар, Павел Николаевич, со свойственным ему юмором, отправил туда телеграмму антрепренеру Шильдкрету: «Завтра еду на Преступленье» (имелась в виду пьеса-инсценировка по «Преступлению и наказанию» Достоевского, которая также входила в репертуар антрепризы).

«На вокзале меня встретили товарищи, – вспоминал позднее артист, – но Шильдкрета не было, сказали, что он арестован. Оказывается, его позвали в сыскную полицию, просили объяснить, на какое преступление к нему едут, и не выпускали до моего приезда. Я сейчас же с вокзала поехал в уголовный розыск выручать Шильдкрета».

Вероятно, за давностью лет Орленёв ошибся: Екатеринодарское сыскное отделение было учреждено 13 августа 1908 года. Скорей всего, речь идет об Управлении Екатеринодарской городской полиции на углу Дмитриевской и Борзиковской, № 91/110, где Леонид Осипович Шильдкрет и промаялся в тесной камере кордегардии пару-тройку суток в окружении маргиналов и прочих бродяг, пока артист его оттуда не вызволил. Впоследствии Павел Николаевич писал: «Леонида Осиповича Шильдкрета я очень любил. В этом человеке было много смешного, но и оригинального, он был большой труженик и страстно любил театр. Вечно он нервничал, волновался за спектакль больше, чем сами актеры. Он до того ревностно относился к своему делу, что сам расставлял на сцене мебель, чуть ли не прибивал откосы, поправлял декорации и терпеть не мог, чтобы ему мешали».

Недоразумение с «преступлением» удалось уладить, и спектакли в Екатеринодаре прошли на ура: «Царь Феодор Иоаннович» и «Преступление и наказание» сделали сборы по 500 рублей, и, кстати, артисту не помешала маленькая сцена 2-го Общественного собрания. Впоследствии Павел Николаевич Орленёв еще не раз приезжал в Екатеринодар, и всё обходилось без казусов.

«Кинопередвижка» по-кубански,
или Как не стать японским шпионом

Известно, что первым стационарным кинотеатром в Екатеринодаре стал открывшийся 19 ноября 1906 года на Красной, № 27 (в доме купца К.М. Демержиева) «Французский театр электробиограф братьев Боммер». До этого по городам и станицам Кубанской области совершали вояжи, подобно коробейникам, «бродячие» гастролеры со своими синематографами и демонстрировали «сеансы картин». В советскую эпоху эта тема развивалась и воплотилась в «кинопередвижки». Об истоках этого явления вспоминал один из пионеров русского кино А.А. Ханжонков: «В начале ХХ столетия в различных местах России стали возникать "бродячие" кинематографы. Предприимчивые дельцы, познакомившись за границей с чудесами ожившей фотографии, покупали там картины и проекционные аппараты для гастролей по России. Собрав "дань" с намеченных городов или районов, предприниматели-гастролеры с прибылью продавали несколько изношенную аппаратуру и достаточно потрепанные картины, чтобы опять отправиться за границу и закупить там всё новое. Отсутствие электричества на значительной территории страны тормозило рост кинематографов. Гастролеры же кочевали с собственными небольшими "электрическими станциями", состоящими из двигателя и динамо-машины».

Вот какую занимательную историю, случившуюся с ним на Кубани во время русско-японской войны 1904-1905 годов, поведал один из таких «бродячих» гастролеров-киношников.

«Я всю Россию исколесил. Всю не всю, а половину изъездил. Целую книжку занимательного чтения мог бы написать. Только нет дара. Да-а… Бывали приключения еще почище, чем у какого-нибудь Орлиного Пера или Белой Газели из фенимор-куперовских. Знаете, есть такой заграничный писатель? В Кубанской области, в одной из станиц со мной был такой случай.
Станичонка была маленькая, дряненькая, школу только начали строить. Еду себе мимо, поспешаю до небольшого городка. Думаю, как бы устроиться там к празднику. Тоже приходится всё обмозговать…

Проехал станичное правление. Уже на выгоне слышу за собою топот. Оглядываюсь – казак. Мчится что есть духу. Шашка наголо. Думаю – что за диво, никак по мою душу. Подскакал – белее полотна.

– Стой! – кричит, – не шевелись! Вставай с повозки!

Встал я. Вернулись к правлению. Вышел станичный атаман.

– Что за человек такой будешь? – спрашивает. – Что везешь?

Рассказал я всё, значит, как и что.

– Везу, – говорю, – машинку такую, чтоб картины разные показывать.

– А ну разверны…

Развернул я им всё, показал. Качают головами недоверчиво, щупают «колёса» с пленками.

– А картыны откудова берешь? Хиба снымаешь?

Я сразу не сообразил, в чем дело.

– Снимаю, – говорю.

– О так, таке диво… А ну кажи пачпорт!

Показал паспорт им. Долго стояли да рассматривали паспорт. Даже на свет поднимали. И всё шептались. Потом атаман подошел и как-то добродушно спросил:

– А може ты шпиён-гапонец? Га?

– Да что вы, шутите?

У меня всё внутри затряслось. Ведь такие могут и убить со всем добродушием своим.

– Вас тут богато ходют. Всё снымают. Казалы, в Меретынке поймали такого ж…

– Так паспорт вы же видели?!

– Та пачпорт – што… Хиба пачпортив мало?..

Заперли меня в холодную "для выяснения лычности". Теперь-то я уже знаю, что всё произошло потому, что атаман был малограмотный. Ждали из города писаря, который мог по-настоящему рассмотреть "подпыся та пычать". Только на третьи сутки приехал писарь. Потребовали меня снова в правление. Пришел я раздраженный, уж не думаю, что будет. Кричу как исступленный:

– Что вы меня держите?! По какому праву?! Вы мне убытки нанесли! Я к вам иск предъявлю! Мне начальник области разрешил сеансы! Я буду жаловаться министру!

Крик выручил. Писарь, было, принял меня с руками в боках, а то осел сразу:

– Вы не того, не сумлевайтесь… Понять чоловика мы всегда можем… Потому вы ахтёр, а я тоже служил в ахтёрах. Свого чоловика тоже понять могу. Атаман треба выпустить.

Через полчаса я уже выехал. На прощанье писарь жал мне руку и всё твердил:

– Сам ахтёр, могу понять… потому што…

За ним и атаман разводил руками. Аппарат мой всё время лежал в старой незапертой конюшне. Только когда выехал за станицу – не выдержал, заплакал от всего.

Да разве такое раз бывало? Сколько раз… и всё – гапонец… И в Орловской губернии, и в Донской области. Э-хе-хе… Теперь и в Кубанской…»

«Театр уж полон, ложи блещут…»

Весной 1895 года в Летнем театре Городского сада шли гастроли Товарищества артистов под руководством Николая Николаевича Синельникова, известного русского актера и режиссера. Это был его первый приезд в Екатеринодар, но далеко не последний.

14 мая давали модную комедию французского драматурга Викторьена Сарду «M-me Sans-Gêne» («Mадам Сан-Жен»), наделавшей много шума в театральном мире России. Местный театральный критик, побывавший на спектакле, писал: «Театр был переполнен, и пьеса настолько сделалась популярной, что можно было слышать даже от извозчиков: сегодня дают в театре "Сажень". В заглавной роли выступила г-жа Дагмарова и имела большой успех. Успех также выпал на долю Самойлова-Мичурина, игравшего роль Наполеона. Дела Товарищества идут прекрасно». 21 мая артисты представили драму «Сестра Тереза» Камолетти, а 24 мая поставили комедию Островского «Лес». Все шло хорошо, сборы были неплохие, екатеринодарская публика раскупала все билеты.

И вот 28 мая во время повторного показа «M-me Sans-Gêne» случился грандиозный скандал. Артист Николай Аркадьевич Самойлов-Мичурин, игравший роль Наполеона, перед началом действа, когда зал был забит до отказа, отказался участвовать в спектакле, и уехал из театра, оставив труппу в затруднении, а публику в недоумении. Вскоре выяснилась причина: ему стало известно, что артистке Соколовой, дебютировавшей в тот вечер в заглавной роли, по окончании спектакля будут поднесены зрителями букеты цветов. Самойлов-Мичурин потребовал у присутствующего на спектакле полицмейстера Екатеринодара воспретить преподнесение цветов, но получил отказ: «Полиция не вправе делать подобное». Тогда не состоявшийся «Наполеон» демонстративно покинул театр.

Интеллигентная екатеринодарская публика в лице завзятых театралов во время затянувшейся паузы стала свистеть, орать, визжать и топать ногами, причем барышни и дамы не отставали от мужчин. С галерки раздавались громогласные призывы разнести театр в щепки, а артистам набить, пардон, морды. Полицмейстер, сидевший в ложе вместе с членами Садово-театральной комиссии Городской управы, занервничал. В глубине души он проклинал супругу, притащившую его на модный спектакль, и с интересом наблюдавшую за происходящим посредством театрального бинокля, норовя присоединиться к негодующей публике.

Тем временем в артистической уборной, обхватив руками голову, сидел Николай Николаевич Синельников: такого казуса в его карьере еще не случалось. Наконец, повздыхав и поохав, он встал, натянул на голову двууголку и не торопясь пошел на сцену…

Несмотря на устроенный артистом демарш, спектакль все-таки состоялся благодаря режиссеру и руководителю труппы, который без репетиции «взял на себя роль» Наполеона. После окончания действа публика долго его не отпускала. Что касается Самойлова-Мичурина, то его выпроводили из состава труппы. Вместе с ним ушла и Ариадна Григорьевна Дагмарова, первая исполнительница роли мадам Сан-Жен, еще до Соколовой. Злые языки поговаривали, что между Самойловым-Мичуриным и Дагмаровой имел место тайный «театральный роман», почему и приключился инцидент (к сожалению, через три года Николай Аркадьевич Самойлов-Мичурин скончался в возрасте 33 лет). Между тем, гастроли продолжились и 6 июня, в бенефис Н.Н. Синельникова, давали гоголевского «Ревизора». Естественно, бенефициант в роли Хлестакова встретил горячий прием со стороны екатеринодарской публики – после окончания спектакля сцена утопала в цветах. Такие вот страсти бушевали в ту пору: в любой момент служителя Мельпомены могли подвергнуть остракизму или вознести до небес. Впрочем, неприятности поджидали артистов театра на каждом углу…

Незадолго до гастролей в Екатеринодаре Товарищество Н.Н. Синельникова, находясь в Новочеркасске, получило из Петербурга разрешение на постановку комедии Льва Толстого «Плоды просвещения», которая в то время находилась под запретом. Распределив роли, начали репетировать пьесу с утра до позднего вечера. Руководитель труппы Н.Н. Синельников вспоминал: «На роль повара совсем не было исполнителя. Все актеры и сотрудники были заняты. Послал кое-кому телеграммы – нет ли свободных актеров, и в ожидании ответа роль репетировал сам. Репетиции подходят к концу, а повара нет. Что делать?
Но судьба нам покровительствовала. До меня дошли слухи, что в городе появился какой-то актер. Наводим справки, разыскиваем. Приводят его ко мне. Небритое лицо, опухшие глаза, руки дрожат.

– Вы актер?

– Да.

– Как попали в Новочеркасск?

– Приехал повидаться с матерью.

– Можете сыграть небольшую харáктерную роль пьяницы-повара?

– Могу, играл много ответственных ролей.

Я прочитал ему место пьесы, где выступает повар, – сидит, слушает внимательно.

– Могу, могу!

Пробуем. Я говорю реплики, он читает слова повара, и читает превосходно. Помогает ему хриплый голос, а фигура и опухшее лицо так подходят к роли. После занятий пошли в театр на репетицию. Никто из товарищей не знал о моей находке. Репетируем второй акт. Подходят слова повара и – о, удивление! Вместо меня, прежде репетировавшего, они слышат голос нового актера. Все обрадованы, всё удается.

Уходя с репетиции, новый товарищ просит рублей пять, так сказать, авансик. Деньги, конечно, ему дали, но на другой день в назначенный час он не появился. Посылаем за ним, – нашли где-то в кабаке, совершенно пьяного. Спектакль снова стоял под угрозой. Но на помощь пришли два молодых актера, знавших его семью. Они обещали на завтра доставить его в театр вовремя. Действительно, на завтра он на месте, репетирует хорошо, и молодые люди берут его под опеку, до спектакля поселяют его у себя, на водку денег не дают, никуда не отпускают и сохраняют его, таким образом, до спектакля, в котором он, к слову сказать, играл прекрасно.

С тех пор он вошел в состав нашей труппы, играя только роль повара. Ездил с нами в другие города на гастроли, но всегда под контролем тех же молодых людей. Чуть упускали его из виду – уж запивал. С такой затратой энергии на усиленную работу, с напряжением рождались спектакли в провинциальном театре».

Между прочим, какая-либо информация о срыве спектакля «Плоды просвещения» труппой Н.Н. Синельникова в Екатеринодаре отсутствует. Стало быть, молодые люди, аки всевидящий Аргус, стоически надзирали за слабохарактерным «поваром».

Коротко о важном

3 декабря 1911 года екатеринодарские газеты оповещали, что в городе открылась «1-я Екатеринодарская хореографическая школа пластики, танцев и драматического искусства А.Ф. Ленина-Арутюнова. Екатериниская ул. (близ Красной), дом Платоновой». Сегодня на этом месте расположена гостиница «Hilton Garden Inn Krasnodar».

Местная полиция и жандармерия напряглись: как бы чего не вышло.