Шерлок Холмс и доктор Ватсон из Ейска

До проведения судебных реформ 1860-х годов в Российской империи, функции следователя на Кубани выполнялись различными должностными лицами. Например, с 1792 года в Черноморском казачьем войске, помимо войскового судьи и войскового писаря, осуществлявших судопроизводство (первый рассматривал важные гражданские споры и уголовные преступления, и выносил решения по ним, а второй ведал судебным делопроизводством и оглашал приговоры), роль следователя выполнял есаул: изучал на местах жалобы, производил следствия и надзирал за исполнением приговоров. Фактически он осуществлял функции полиции и судебного пристава вкупе, непосредственно, с функциями следователя. После разделения Черномории в 1794 году на пять административно-территориальных округов, окружные правления выполняли функции сыскных начальств, включая и производство следствий. А в 1857 году были узаконены и сыскные начальства.

С образованием Кубанской области в 1860 году производство предварительного следствия было возложено на следственных приставов, а позднее – на мировых судей и их помощников. В конце 1870 года, наконец, судебные реформы докатились и до Кубани: произошли кардинальные изменения в системе судопроизводства региона и, одновременно, реорганизация административно-территориального деления (Кубанская область была разделена на пять уездов), а 1 января 1871 года на торжественном заседании администрации региона в Екатеринодаре было объявлено об открытии Екатеринодарского областного суда. В его структуре впервые появляются судебные следователи, нормативно-правовое регулирование деятельности которых закреплялось Уставом уголовного судопроизводства, принятым еще в 1864 году.

Спустя ровно десять лет, в январе 1881 года в единственной региональной газете «Кубанские областные ведомости» репортер Евгений Сергеевич Володин начинает публиковать серию очерков «Из следственной практики». По некоторым косвенным признакам героем публикаций является приятель репортера – судебный следователь Ейского участка Екатеринодарского окружного суда, коллежский секретарь Михаил Гаврилович Афанасьев (в то время он был единственным чиновником, занимающим эту должность). Его штаб-квартира («камера судебного следователя») располагалась в Ейске, а в зону ответственности входили, помимо самого города, станицы Старощербиновская, Новощербиновская, Новодеревянковская, Камышеватская, Должанская, поселок Широчанский и колонии Михельсталь и Александровская, при окладе содержания 125 рублей в месяц и на канцелярские расходы ежемесячно по 38 с половиной рублей. Прокурорский надзор за производством предварительного следствия на данной территории возлагался на товарища (то есть заместителя) прокурора Екатеринодарского окружного суда в Ейском участке, коллежского секретаря Никиту Михайловича Пушкарева (оклад содержания 166 с половиной рублей).

В соответствии с законом, станичные атаманы в пределах своего ведения обязывались производить дознания, принимать все меры для оперативного обнаружения и задержания виновных в совершении преступлений, осуществлять охрану следов преступления до прибытия судебного следователя, доставлять ему виновных и докладывать о любом задержании военных или гражданских чинов. Однако на практике требования закона станичными атаманами не всегда выполнялись в полном объеме, о чем рассказывает автор очерков. Мало того, атаманы порой не только игнорировали прибытие судебного следователя в станицу для производства следственных действий, но и грубо их саботировали, о чем повествует репортер. Кроме того, он особо обращает внимание на проблемы судебного следователя, связанные с производством по уголовным делам и в городе, и в станицах, а как результат – командировки в сельскую местность, связанные с неустройством, во-первых, сети дорог и местом постоя в станицах, а во вторых – с невыполнением местными административными органами предписаний о беспрепятственном проезде судебного следователя к месту производства предварительного следствия.

Очерки написаны живым, колоритным языком и рассматривают не только проблемы, отмеченные выше, но и раскрывают туземный менталитет станичников, устои и уклад жизни в сельской местности Кубанской области. Позволим себе даже усмотреть некую параллель между доктором Ватсоном и репортером Евгением Володиным, который живописует повседневную жизнь ейского Шерлока Холмса – судебного следователя Михаила Афанасьева, с одним лишь исключением: закрученные сюжеты, подобные изобретательному перу Артура Конан Дойля, в очерках отсутствуют. Здесь всё больше только сама жизнь кубанских станиц последней четверти XIX века во всех её проявлениях, что отнюдь интереса не убавляет.

Евгений Володин. Из следственной практики

В нашем уголовном Уставе есть такого рода статья 434: «Если нужно допросить многих свидетелей, находящихся в одном околотке, то допрос производится во всяком случае в том месте, где они находятся»[1]. Если, значит, происшествие случилось в станице, поселке, селе, колонии, где находятся участвующие в деле лица, свидетели и т.п., то тут и рассуждать ни о чем ровно не следует: бери дела, садись на что Бог даст, и езжай во всякое время дня и ночи.

Тому следователю, у которого нет города в участке, а одни селения – хорошо сравнительно. Но чистая беда, если в участке и тот, и другие: занимаешься в городе городскими делами – задерживаешь сельские, поехал по последним – городские остановились. Вообще, незавидная доля следователя, имеющего большой следственный участок: следователь, как и хороший доктор, нарасхват. Однако первый из них наживается, последний же проживается, ибо ни суточных, ни прогонов и ничего подобного не получает. Всякая, между тем, поездка сопряжена с расходами.

Мне хотелось просто проветриться, подышать чистым воздухом и я предложил моему приятелю-следователю себя в компанию, когда он отправится по участку. Вскорости он заехал за мною. Дорога была санная, но снег упал неожиданно. Запастись санями обывательская почта не успела, еще и мы поехали из города на тележке по кочкам, вприскочку. На пути, в семи верстах от города, поселок. Следователь говорит:

– Заедим, я попрошу сани и, если есть, мы перепряжем и дальше, а то я боюсь, чтобы вы свою внутренность не растеряли.

Заехали. Улица вся запружена народом. Оказалось, что новобранцев отправляют по назначению, и тут ночлег и прощальный пункт. Тут были и пьяные, и печальные, и танцующие под гармонику, игравшую залихватского трепака.

– Откуда эти новобранцы? – спрашиваю.

– Все городские, – ответил угрюмо старик, – сто десять человек с одного города.

– Что же они как-будто пришибленные все?

– А то как же, весел что-ли будешь? Почитай, все женатые. Жён-то бросают, а молодежь все…

Подъехали к правлению

– Послать дежурного! – крикнул ямщик, но никто не тронулся с места. Ямщик соскочил с повозки и вытащил маленького казачка.

– Есть у вас сани? – спросил следователь.

– Не могу знать! – бойко ответил хлопец.

– А узнать можешь?

– Спрошу у атамана.

Мальчик побежал. Атаман жил через улицу, он был во дворе и видел даже нас. Когда казачок приблизился к нему, он выслушал его и пошел в дом.

– Сейчас придет атаман, – доложил казачок.

– Мы, кажется, потеряем время и не получим саней, – заметил я.

– Посмотрим, знак добрый: атаман пошел надеть шашку, – сказал следователь с полной уверенностью.

Вскоре подошел атаман. Следователь предложил и ему тот же вопрос о санях.

– В правлении нет, – ответил атаман, – а если желаете, я дам свои – заезжайте во двор.

Конечно, заехали. Сани оказались с одною пристяжкою, но атаман приказал приправить другую. Сам он очень живой, энергичный человек. Работник как раз ему под стать и потому менее как через час мы уже катили на санях.

До первой станицы, где предстояли следствия (их было у следователя 28) – сорок верст. Приехали в шесть часов вечера. Следователь немедленно развязал чемодан, достал дела, написал список, подлежащим допросу, и вручил помощнику атамана с просьбою начать вызов с восьми часов утра.

– Разве вы не повестками вызываете? – спросил я следователя.

Вместо ответа он ткнул пальцем в статью 435 Устава[2] и начал сортировать дела. Господи, какая нестерпимая скука! Я ходил, читал, пел себе под нос, опять читал. Лежал и думал: казалось, конца не будет просматриванию дел. Следователь сидит, подчеркивает, то нахмурится, то скверно как-то улыбнется, то будто повеселеет…

– Да будет вам! – не выдержал я.

– Надо же закончить! – отозвался сердито чиновник.

– Завтра закончите.

– Как бы не так: дадут вам завтра!

Пришло завтра. Следователь встал рано, поспешно оделся, разложил кругом себя дела, подлежащие производству, и позвал вестового:

– Есть люди в правлении?

– Уже пришли.

– Позови сюда.

– Слушаю, – ответил казак, сделавши под козырек, держа шапку в руках.

Я расхохотался, но следователь не улыбнулся даже.

– По-моему, это печально, а не смешно! – пробурчал он.

– Почему же печально-то?

– Потому что есть такие, которые занимаются обучением этого. Хорошее это учение!

Я счел лучшим ничего не ответить.

Начался допрос. Это что-то вроде исповеди на первой неделе Великого поста: один за другим подходят, и конца нет. Свидетели являлись не по одному делу, а по всем. Следователь брал то с правой, то с левой стороны дела. Он то перья менял, то папиросу закуривал, то отдувался. Изредка вставал пройтись по комнате и все писал, писал, писал… Допросы тянулись до пяти часов вечера, с перерывом для обеда. Мне, непривыкшему писать много в один присест, казалась такая работа чем-то неестественным.

– Нравится вам ваше дело? – спросил я следователя, когда мы улеглись спать очень неудобно, сказать мимоходом.

– Очень!

– Если да, то зачем же эта недовольная нота?

– Отвяжитесь! – буркнул уставший чиновник. Он взял книжку, прочел страницу, две и швырнул книгу.

– Неужели скучно, – приставал я.

– Хуже! – заговорил раздраженно следователь. – У самого мерзостей полон чемодан, а тут, какую книжку ни возьми, – тоже проступки, несправедливости, козни или голод…

– В таком случае давайте спать.

– Хорошо, если спится.

– А вам не хочется разве?

– Совсем не хочется.

– Думаете о делах?

– Да.

– Ну их к черту!

Следователь посмотрел на меня с удивлением. Я понял так: можно ли забыть то, чем полон чемодан? Оставил чиновника в покое и заснул. Проснувшись затем, заметил, что у него блеснул огонек в папироске.

– Вы не спите еще?

– Нет, собираюсь.

– Который же час?

– Скоро два.

Я только плечами сдвинул. Вскоре, однако, следователь стал дышать тяжелее, громче сопеть и слегка захрапел.

***

Только настало утро – опять люди и опять вопросы до сухости во рту, писанье до ломоты в пальцах. Наконец, мы пообедали. Блюдо, как первое, так и последнее хоть выбрось собакам. Сели недовольные в сани и поехали дальше.

– Слава Богу! – произнес я.

– За что? – спросил следователь.

– Один пункт отделан!

– Надолго-ли? Не успеем доехать до второго, как что-нибудь случится!

Часа через три приехали в следующий пункт. Квартира ничего себе: чистенькая и почти теплая. На сцену чемодан, дела и опять рассмотрение. Список лицам вышел очень длинный, а по утру стали являться люди – девять, двадцать душ… Пишутся листы и счету нет.

Является старуха.

– Сколько вам лет, бабушка? – спрашивает следователь.

– Да уже, батюшка, седьмой десяток кончается.

– Расскажите подробно, как дело было, – предложил следователь и обратился весь в слух.

О том, что старуха желает рассказать жалобу свою и иметь дело с обидчиком, следователю и в голову не пришло! Многоделие превращает человека в машину просто.

– Да как было, – шамкает старуха, помявшись несколько времени, – позвали меня родные к себе на хутор: поминки справляли, так обед делали. Пообедала я, всего-то рюмочку выпила и пьяна даже не была. С хутора пошла одна домой тоже в хутор. Впереди остановились чабаны с отарою, собак много таких. Побоялась я идти сама – взорвут! А тут недалечко кош знакомого казака. Когда-то квартировала я в его доме в станице. Захожу, он на дворе ходит. «Ты зачем, бабка?» – «Подпочевать, – говорю, – сынок. Собак чабанских боюся». Сказавши так-то, вошли в хату. В хате сидит невестка, дитя колышет. Я разделась и стала колыхать. Входит он, обидчик-то, и говорит: «Хочешь, бабка, подвезу?» – «А ты куда ж, сынок?» – «Еду на хутор к жене». – «Ну, спасибо, сынок, подвези». Он наложил арбузов на повозку. Я спрашиваю: «Где ж я сяду?» – «А на передке». Поехали мы. Уже свечерело, темно стало. Завез он меня в большие терны, остановил лошадь, слез с повозки и говорит: «Ну, слазь, бабка!» – «Куда ж ты меня завез, сынок? Я и оглядеться не могу». – «Ну, не пропадешь!» Взяла я с повозки булочку, что родные дали, и говорю: «Спасибо, сынок, и за то, что хоть сюда подвез». – «Нет, – говорит он, – одним спасибом ты не отделаешься. Ты ложись!» – «Что ты, Бог с тобою! – взмолилась я». – «Не пропадешь! – твердит он». – «Бога-то побойся! – говорю. – Ведь ты мне в сыновья годишься, а я тебе в матери». Он ничего не стал говорить, схватил меня за чуб, бросил на землю и насильничал, сколько хотел.

Послышались рыданья, появились слезы: жалка была старуха. Следователь взял перо и, будучи в сильнейшем раздражении, записал рассказ слово в слово. Окончивши, он обратился к старухе и прочитал протокол.

– Так записано? – спросил он.

        – Точно так, батюшка, только вот что… Я, батюшка, не того… не хочу… Жалко мне и его, обидчика, губить и деток сиротить: двое малюков у него…

– Так чего же вы хотите?

– Не хочу, батюшка, судиться с ним. Пущай он попросит прощенье только…

– Значит, вы не желаете, чтобы я производил дело?

– Не желаю… Он тут пришел.

Следователь поинтересовался увидеть «шалуна» и велел позвать в хату. Вошел плотный, краснолицый казак с пошловатым выражением.

– Это он самый, – промолвила старуха.

Следователь отложил дело в сторону и обратился к вошедшему:

– Вот старуха не хочет подавать на вас жалобу, а ведь она имеет право?

– Не могу знать… Это ложно всё… Я точно, подвозил ее, а более ничего не было.

– Я вас не допрашиваю, – ответил следователь, – потому что вот она не желает иметь дела. Но только мне хотелось видеть вас: что за человек, имеющий способность обидеть восьмидесятилетнюю старуху? Счастье ваше, что старуха отказывается подавать жалобу, которую я записал.

– Это всё ложно, я не могу знать, что она вздумала.

– Как ложно? – запротестовала старуха. – А намедни я тебе стала выговаривать, а ты только ухмылялся! Бог с тобою! Не хочу я сиротить детей твоих, вот что!

– Если вы не желаете судиться, – сказал следователь старухе, – то я припишу в конце жалобы, что вы не подаете ее и идите себе с Богом – мне некогда.

– Запишите, что я ему простила, – молвила добродушная старуха, и лица эти удалились.

После я узнал, что брат виновного упросил старуху не подавать следователю жалобу и уплатил ей за обиду двадцать рублей.

– Вы, стало быть, не будете совсем производить следствия? – спросил я у следователя, когда он, выпроводивши этих людей, призадумался над делом.

– Само собою разумеется! – ответил он, сплюнувши. – Да и не имею права производить. Эти дела начинаются только по жалобам потерпевших. Совсем не следовало записывать рассказ старухи. Поторопился… Впрочем, я не ожидал такого исхода.

– Ну, а если вы уже начали дело, как же теперь?

– Так ведь я начал, а не обиженная. Я вызвал и принялся расспрашивать по существу дела, не спросивши, желает-ли старуха суда и расправы… Теперь пошлю к прекращению, очень просто: не первый случай, таких дел много у меня было.

– И прекращены?

– Разумеется.

Я как-будто предчувствовал, что не так это окончится, и мое предчувствие оправдалось. Следователю возвратил дело участковый товарищ прокурора и предложил продолжать. Возмущен, бедняга, до крайности был. Не знаю окончательного результата, но с доводами следователя я согласился, что прокурорский надзор неправильно требовал следствие в виду отказа потерпевшей. Мне кажется, что этот вопрос следовало бы разрешить положительным образом: чтó именно признается по закону жалобою, по которой может быть начато дело.

***

В этой станице прожили мы два дня, и каждый день я просто страдал от массы преступлений. Действительно, занимаясь исключительно такими делами, потеряешь веру в хорошую сторону человека…

Санная дорога стала пропадать, и мы кое-как дотащились до третьего пункта на санях. Третья станица – из новых, построена по плану, улицы ровные, широкие, но со старыми порядками. Весь скот на улице около дворов, всякие нечистоты выбрасываются на улицу. Грязь от топтанья скотины на улице представляла губку, даже следов дороги не оставалось. Удивительно, как эти люди не умеют жить сколько-нибудь систематически!

Когда мы вошли в квартиру, там всё мылось и прибиралось.

– Побольше постилок! – заметил следователь.

– Разве много людей будет ходить? – спросила хозяйка.

– Много, душ двести.

– Ох, Боже мой! – испугалась она.

Я зашел от скуки на половину хозяйскую. Там жарко, горела плита.

– Что это жарится? – полюбопытствовал я.

– Заяц.

– А варится?

– Кофе.

– Значит, вы нам прямо жареного зайца, а потом вареного кофе?

– А чего же вам еще?

– Хотя бы любви, что ли, на одну тарелку. А то, пожалуй, голодно покажется.

– Ишь, еще что вздумал! – покраснела хозяйка.

В этой станице атаман не явился к следователю, как в других. Обыкновенно, они докладывают, что состоит благополучно, можете, дескать, покончить то, что привезли, ибо новыми делами вас не задерживаем.

Вообще, видна была некоторая распущенность и пренебрежение к следственной части, как к чему-то уж очень надоевшему. Вызванные лица являлись вяло, медленно. Следователь волновался, потому что даром пропадало время, а он торопился к первому числу в город, где предстояли всяческие отчеты.

Явился потерпевший Бусев. Следователь прямо предложил ему вопрос:

– Нашли ваши вещи?

– Нет-с, и не искали…

На лице Бусева улыбка такая, которая пуще всего другого в состоянии обозлить.

– Атаман предложил мне, – продолжал Бусев расстраивать нервы следователю, – а я ответил, что это не моя обязанность. Найти можно было-с по одному ящику, унесенному с табаком. На ящике надпись: «Бусеву». Как только-с ящик отыскан был бы – отыскался бы и вор. У нас вообще слабо-с!

Последняя фраза передернула совсем следователя, ибо он видел, что Бусев относит его к власть имеющим и обязанным уничтожать существующие беспорядки.

– Вы бы пожаловались на бездействие атамана, – посоветовал мой спутник, – я не имею над ним власти. Должен писать вроде доноса, а это, согласитесь, не совсем удобно.

– Жаловаться? – произнес Бусев. – Нет уж, Бог с ним. Да и настаивать-то не хочется, потому что если воры узнают, что действую я, а не полиция, то совсем разнесут!

Когда Бусев ушел, следователь обратился ко мне с вопросом:

– Нравятся вам подобные разговоры?

– Нравятся, – ответил я, засмеявшись, вспомнив свой вопрос в этом роде, сделанный спутнику как специалисту.

А он всё ждал атамана, расспросить которого нужно было и как свидетеля. Поминутно смотрел он на часы, терпение разрывалось. Наконец, послан был вестовой. Казак, очень глуповатый малый, сказавши: «слушаю», отправился и не возвратился больше. Прошло два часа, следователь не выдержал. Он вышел на улицу, неподалеку стояли казаки, к которым он и обратился с просьбою позвать кого-нибудь из правления. Казаки молча посмотрели на следователя и опять занялись своими разговорами.

– Да что вы, господа, оглохли, что ли? – сердито сказал обиженный чиновник. – Ну, дойди ты, – обратился он к одному казаку, – до правления, ведь ноги не отвалятся.

– А мини яке дило? – отозвался казак.

– Да ведь я по вашим делам сюда езжу, а не для своего удовольствия.

– У вас до мене ниякого дила не мае, а як буде дило, тоди будут и ричи!

Следователь закусил губу, воротился в комнату и вышел куда-то. Я думал, что он в правление пошлепал, но через несколько минут увидал его возвращающимся с двумя мальчиками, которых он немедленно допросил как свидетелей и опять заходил нетерпеливо по комнате.

– Охота вам беситься, – вмешался я, – напрасно только кровь портите! Самое лучшее – пожалуйтесь и виновных распекут.

– Значит, дело бросить неконченным?

– Так что ж, к следующему первому числу кончите.

– Вас послушать, так и пяти дел не произведешь в месяц, тогда как десятками валят ежемесячно. Если так тихонечко, да исподволь делать, то и вам дадут по шапке. А, между тем, сами видите, что тягонина эта насточертела людям и они всячески отвиливают…

Я счел за благо не подливать в огонь масла.

Вдруг совершенно неожиданно является казак.

– Что нужно? – спрашивает следователь.

– Вестовым к вашему высокоблагородию.

– А тот вестовой где?

– Утик.

– Как утик?

– Нимае, утик десь!

Казак этот таким молодцеватым показался, что следователь несколько успокоился.

– Знаешь, где атаман живет?

– Знаю.

– Пойди же, пригласи его. Скажи, что я давно его жду, несколько часов жду!

Казак быстро вышел и довольно скоро воротился, несмотря на то, что ходить далеко было к атаману и обратно. Прошло еще с полчаса, подъехал ямщик, за которым расторопный казак тоже успел сбегать.

– Где же атаман? – спросил у вестового следователь.

– Дома.

– Что же он не идет?

– Не могу знать.

– Ямщик! – приказал следователь. – Поезжай, попроси атамана с тобою приехать.

Ямщик поехал было, но, встретивши атамана, воротился. Явился и давно жданный атаман. Видно было, что он отобедал и отдыхал.

– Что вы прячетесь? – спросил, хотя сдержанно, следователь, но атаман понял, что дело неладно. – Зачем вы меня задерживаете здесь напрасно? У вас  такие беспорядки, распущенность, что даже вестовые уходят.

– Не может быть, – отозвался атаман.

– Что же я врать стану? Да вы сами-то почему не являлись к допросу, ведь знали же, что я должен вас спросить?

– Я в правлении был.

– Пустая отговорка, сударь, этим нельзя оправдываться! Вы знаете закон, что полиция должна оказывать следователю деятельное пособие при производстве следствия, а вы дозволяете себе медленность и нерадение. Вот одна свидетельница отозвалась, что ее вовсе не вызывали, между тем, она состояла в списке и явилась по моему приглашению через потерпевшего. Так нельзя служить… Отчего прежде этого не было? Что же, прикажете, жаловаться прокурору, доносы писать? Если вам надоело служить, то я, пожалуй, похлопочу перед начальством, чтобы вас уволили.

Вообще, сцена была неприятная и поучительная: следователь остался обиженным оказанным ему пренебрежением, а атаман недовольным, в виду требования служить с энергией, когда служба надоела и хочется побарствовать.

***

Уехали мы молча. Дорога совсем размякла от дождя, лошади шли шагом, а если местами и решались пробежать, то дуга так отчаянно подскакивала, что при всем моем хладнокровии я не выдержал и сказал ямщику:

– Что это у тебя упряжь такая паршивая? Отчего так дуга болтается?

– Хомут порвался, – ответил ямщик спокойно.

– Что же вы не поправите?

– Новый надобно, а доверенные не ездят в город.

– Так и остается дело?

– А то-ж.

На пути попалась балка, наполненная водою, несколько замершей. Перед балкой ямщик разогнал лошадей и ринулся изо всех сил, но на средине балки лошади все-таки загрузли и с великим трудом вытащили повозку.

– Эге, да тут крепко грязно! – заметил я. – Тут мосток непременно нужен.

– Это еще ничего, – ответил ямщик, – бывает по самое чрево лошади.

– Как же тогда?

– Так и бегают.

– Что ж атаман смотрит? – выпалил молчаливый следователь.

– А кто его знает, это дело не наше.

– Ты бы его загрузил тут хорошенько, авось распорядился бы насчет моста.

– Он сюда не ездит, – с усмешкой ответил ямщик.

Вот и войсковая гребля. Вначале ее ямщик остановил лошадей, отпряг пристяжных и перевел в руках через мостик. Переехавши на одном кореннике, пристегнул снова лошадей и поехал тройкой, ныряя в выбоины, наполненные грязью.

– Для чего это ты все проделал? – спросил я, не понимая цели ямщика.

– Кони молодые, боятся шума воды. Мостик-то, вишь какой? Неравно кинутся в сторону, и пойдешь на дно.

Пока переезжали греблю, ямщик не переставал бурчать на существующие порядки, я же ничего не понимал и обратился к следователю с вопросом. Он совсем не пожелал вступать в разговор и, указав на спину ямщика, ответил только:

– Вот он вам лучше моего ответит.

– Слушай, любезный! Отчего ты греблю не поправишь? – пошутил я.

– На то подрядчик есть! Наше дело в грязи болтаться.

– Какой подрядчик?

– А шут его знает, прозвище позабыл. Ему тут землю дали, он за это самое обязался греблю лимонтировать.

– Ну?

– Ну и лимонтирует, прах его возьми! Осенью такие ямы были, что с целой тройкой уйдешь. Думал подрядчик-то, что морозы будут, и накидал грязи в ямы, а морозов-то нету – грязь грязью и осталась. Видал, как пристяжные рвались? Тоже ведь разумная скотина, понимает, где опасно, утонуть не хочет и рвется изо-всех сил. А тут-то, видишь, как гребля сравнялась с речкой? Чуточку напрет вода – прорвется, и опять не будет несколько месяцев переезда.

– А разве бывало так уже?

– Чего не бывать? Этого добра всегда найдешь. Ездили тогда в объезд, да и там плохо стало: мосток разорился, того и гляди провалишься. Намедни ехали мещане, так собирали дощечки и замащивали дырки, чтобы лошадь ногой не попала, али колесо не ушло.

Ямщик бурчал все время, пока переезжали греблю. Когда же выбрались из нее, он точно вообразил подрядчика в коренном и отхлыстал с удовольствием ничем неповинную лошадь.

В самом деле, что такое войсковая гребля? Это, как всякий, по ней проехавший, знает, земляная насыпь через речку Ясени на самом широком месте, у самого устья, неподалеку от Ханского озера. Длина насыпи мне достоверно неизвестна, но говорили, что гребля тянется более чем на версту. Гребля плохо исполняет два назначения: как мост через реку и как плотина, удерживающая воду от излияния в соляные озера. По проверке оказалось, что осенью гребля эта имела такие выбоины, что при переезде, например, дрогами, пассажиры должны были вставать и идти версту пешком. Предполагалось, довольно основательно, или упасть с дрог при неожиданном западении колеса, или же перелом оси. Затем, в чаянии мороза, выбоины были закиданы грязью и, можете представить, что вышло при температуре выше нуля, да еще с дождичком! И то правда, что Войсковое хозяйственное правление принимало возможные меры к поддержанию гребли в должном порядке. Распоряжения свои приводило, конечно, в исполнение через некоторых лиц, которые и злоупотребляли и не умели распорядиться безукоризненно со своей собственностью, а с войсковой – и подавно.

В последнее время какой-то «спекулянт» получил от Войскового правления землю, с условием, что он будет содержать в исправности греблю и на свой счет ремонтировать. Но какая исправность и какое честное исполнение обязательства? Я таки подумал, что этот контрагент попадется кому-нибудь под горячую руку и моему приятелю-следователю придется производить дело «о нанесении проезжающим лицом контрагенту тяжких побоев, вследствие изломаний тарантаса при переезде через войсковую греблю».


[1] Автор очерка дословно цитирует соответствующую норму Устава уголовного судопроизводства.

[2] Законом предусматривался вызов, помимо «письменной повестки», еще и по «словесному требованию» в том случае, когда вызываемые находятся «в том месте, где производится следствие».

21.05.2022

Статьи по теме