Есть ощущение, что Бальмонт достаточно легко мог бы вписаться в современную жизнь. И совсем не потому, что его стихотворения отвечают запросам современного читателя - нет. Скорее из-за его «всемирности» в самом плохом её значении.

И всемирность свою он постигал по-разному: Константин Дмитриевич ведь не только писал своё, но и переводил произведения с множества иностранных языков. До сих пор у нас ходят его работы над переводом англичанина Шелли, грузина Руставели, переводы с различных славянских языков, начиная от чешского, заканчивая всеми возможными языками бывшей Югославии.

Особенно удивительно в этом то, как человек весьма сильно обращённый к собственным проблемам, усмирял самого себя, чтобы оставить в переводах не только собственные переживания, но и то, что хотел сказать автор.

И как же тяжело, я уверен, это давалось Бальмонту.

Во французских переводах ему наверняка хотелось рассказать о любви, которой в его жизни было слишком много: о жёнах, о любовницах и о любовницах, с которыми он изменял своим же любовницам. В переводах славянских ему очень сильно мешала местячковость языков. В 20-30-х годах прошлого века отмечали то, что никто не сделал больше для сближения славянских народов, чем Бальмонт. Однако чуть позже он скажет сам:«Моё увлечение славянскими странами и Литвой, увы, исчерпалось», - по сравнению с культурой Древних цивилизаций - Индии и Египта - эта культура казалась ему чем-то вроде мелководья.

В переводах немецких же, что естественно, Бальмонту везде виделась революция. Он ведь не зря поначалу считал себя певцом революции, певцом Солнца и стихийным гением.

И если второе и третье действительно можно внести в копилку поэта, то с первым придётся серьёзно поспорить.

Всем нам известно его стихотворение «Наш Царь - Мукден, Наш Царь - Цусима…», посвящённое Николаю Второму. Без него не проходит ни один материал про Бальмонта и его политическую позицию. Однако Константин Дмитриевич и ранее, до русско-японской войны, писал нечто подобное:«Там царствует кулак, нагайка, ятаган, два-три нуля, четыре негодяя и глупый маленький султан». Стихотворение 1901 года, в котором также явно видится совершенная оппозиция поэта.

Но всё же, между 1901 и 1905 годом возникает ещё одно стихотворение, которое куда глубже раскрывает фигуру Бальмонта:

«Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Мое единое отечество —
Моя пустынная душа».

И вот тут-то не возникает никаких сомнений в подлинности и искренности этих выражений. Есть лишь вопрос о том, куда пытался сбежать Бальмонт, когда писал общественно важные и до сих пор пользующиеся популярностью стихи?

Его единственное отечество - это и правда душа. Душа, которую он вечно пытался постичь. Душа, наполненная мечтами и уходом давящей реальности.

Бальмонт только и делал, что бродил в нашей литературе в поисках успокоения для собственной души. Он почему-то искренне считал, что придуманный им идеал государства действительно может быть осуществлён в реальности, оттого и писал все свои публицистические стихотворения.

Потому Бальмонт поддерживал революцию 1905-1907 годов. Однако в это время поэт прятался заграницей, боясь преследования за свои стихотворения и политические призывы.

Вернувшись обратно, он продолжил спокойно передвигаться по стране, словно и не было никакой революции и вопросов к власти. Бальмонт снова продолжил читать книги о язычестве, называть себя многобожником и всячески проповедовать свою «солнечную» религию.

Ему хватало нескольких книг по истории России, чтобы сделать свои выводы. Внести мысли в счёт того придуманного им мира, ради которого он писал все свои революционные стихотворения.

Однако мечтательный тип личности всегда встречается с реальностью. Приходит полное осознание всего тобой сделанного. Всё это пришло к нему в 1917 году.

Зажатый меж двух огней мечтатель не хотел делать свой выбор. Он был не с красными и не был белоэмигрантом. Он стал изгнанником из мира собственных фантазий, когда взглянул на революции не из заграницы.

Люди скандировали его стихотворение «Наш Царь» на улицах, но Бальмонт сам, кажется, не верил, что мог это написать. Только в 1917 году он понял, что такое революция в самом деле. Её лицо поэту не понравилось. Лицо той, которую он так проповедовал и призывал, после чего начались слёзы о потерянной России.

Это и есть слёзы настоящего Бальмонта, который так долго колесил по стране, писал о ней, не осознавая толком, что пишет не о России вовсе, а о себе самом. О собственной пустынной душе, что является его отечеством.

Десятки и сотни прочитанных книг не помогли поэту понять страну. Он будто отдавал Россию на растерзание, считая акт жертвоприношения вполне себе русским развлечением. Но таковым оно никогда не являлось. Только позже, когда люди неприятные ему начнут цитировать его стихотворения, он осознает, что все изощрения и поиски «своего государства» - не более, чем дальнозоркость и невозможность увидеть то, что находится перед тобой.

Однако придёт это осознание уже в эмиграции. Когда спадут все иллюзии и пройдёт рефрен от бывшей жизни. А вместо этого останется лишь одна фраза: я больше не смогу вернуться в Россию.

В 1920 году он раз и навсегда попрощается со страной. Тогда Бальмонт будет питать надежду на возвращение, но уже к началу 30-х он начнёт совершенно чётко понимать: он был «своим» лишь в той стране, которую смог понять только после того, как уехал из неё навсегда.

Типичная и грустная эмигрантская песня тоски по Родине задела даже старика Бальмонта. И большой поэт Солнца, в отличие от воспеваемого им образа, всё-таки угас.

Угас медленно и, как сообщает его возлюбленная Елена Цветковская, мучительно. Бальмонта волновало не только физическое, но и моральное состояние. В последней своей книге «Светослужение» угасающая жизнь пытается найти опору в том, в чём находил спокойствие молодой Костя Бальмонт - в любви и творчестве.

Однако на вопрос всё той же Цветковской, написал ли бы он своё жизнеописание, Бальмонт ответил:«…я думаю, я даже 10 страниц не мог бы написать. Или написал бы вздор. Мой мозг погиб!»

Питала его, выходит, одна лишь любовь. Одна она повсюду витала вокруг Бальмонта и старалась напомнить ему о том, для чего он до сих пор живёт на этом свете. Но, увы, даже стихийный гений не может творить, когда погибает его мозг и воля.

Одному лишь поэту известно, как бы ему хотелось снова взглянуть на родные Шуйские пейзажи, где он бродил ещё молодым парнем. Но вместо этого он вновь упирается в духоту Парижа, куда упирались десятки и сотни русских писателей. Одна лишь беда, что в эту духоту помещается и недостаток общения, и недостаток заработка, и холодные, долгие зимы, от которых не укрыться даже на Сент-Женевьев-де-Буа.

Увы, такая участь у стихийных гениев, что исчерпали себя ещё в молодости этими странными рывками, которые отозвались самыми большими стихотворениями, и посадили человека в эмоциональную яму, откуда уже не выбраться. И этим тотальным непониманием ответственности за то, что ты пишешь и говоришь. И таким поздним осознанием того, что время вспять уже повернуть не получится.

А 24 декабря 1942 года над Парижем взошло солнце. Однако певца в это утро уже не было. Константин Бальмонт умер 23-го числа.