Вниманию читателя предлагается полный текст очерка Е.Д. Фелицына, опубликованный в газете «Кавказ» 10 ноября 1872 года.  

С тех пор как предприняты были решительные меры к окончательному покорению Западного Кавказа, а Майкоп служил центром или, вернее, сборным пунктом посылаемых для помянутой цели отрядов, никогда он не видел вокруг себя такого значительного сбора войск, как в настоящую осень. Еще с весны стало известно о намерении Его Высочества Великого Князя Михаила Николаевича объехать Кубанскую область и осмотреть расположенные здесь войска; поэтому полкам 19-й пехотной дивизии[1] назначено было собраться в лагерь под Майкопом. Надобно заметить, что 19-я дивизия до сих пор ни разу не была в полном сборе.

В версте расстояния к западу от Майкопа на левом, возвышенном, берегу реки Белой, было выбрано место для лагеря, на север от которого на восемь верст вперед простирается обширная равнина, замыкаемая плоскими возвышенностями. Близость воды, ровность места, где свободно можно производить маневры даже нескольким дивизиям пехоты с соответствующим числом артиллерии и кавалерии, не представляя неудобств ни для одного из сказанных трех родов оружия, представляли весьма благоприятные для лагерного сбора условия. В последних числах июля месяца Кубанцы выступили в лагерь, – первыми.

Так как Ставропольскому полку[2] при следовании в Майкоп надобно было проходить чрез станицу и Пшехскую[3], а Крымскому[4] чрез ст. Келермесскую[5], то, пользуясь этим случаем, нашим начальством составлен был план маневра, по которому Кубанский полк имел назначение предупредить или помешать соединению двух отрядов неприятеля, и затем последовательно отступать к главным своим силам, расположенным около Майкопа.

27 июля в 5 часов вечера Кубанский полк[6] вместе со взводом артиллерии 19-й артиллерийской бригады и полусотней казаков, прибывших к этому времени в лагерь, выступили для исполнения предназначенной им задачи и, пройдя за станицу Ханскую [Хонскую][7], расположились бивуаком, затем к вечеру следующего дня отряд был уже около станицы Пшехской, где, выставив цепь аванпостов и выслав вперед разъезды, расположился отдыхать в ожидании противника – Ставропольцев, которые показались лишь на утро другого дня, так что отряду нашему пришлось отдыхать целые сутки. Ставропольцы произвели атаку, после чего отряд наш стал медленно отступать обратно к ст. Ханской и на другой день возвратился в лагерь, куда вскоре прибыли Ставропольцы, вслед за ними Крымцы, а потом и Севастопольцы.

Устроившись в лагере и поотдохнув немного от похода, полки начали занятия Фронтовым учением, стрельбой в цель, гимнастикой и т.п., словом, лагерная жизнь вошла в свою колею.

Пользуясь сбором дивизии, начальник лагеря, генерал-лейтенант Своев[8], особенно часто производил бригадные учения и односторонние, а иногда двухсторонние маневры. Нельзя также пройти молчанием назначение офицеров генерального штаба в полки, с целью ознакомить офицеров с предметами военной специальности, т.е. тактикой, фортификацией и топографией.

Для занятий с офицерами Кубанского полка был назначен штаб-офицер, который, вероятно, сознавая, что при существующих условиях нельзя придать лекциям тот характер и направление, какое соответствовало бы потребностям слушателей или, вернее, не находя возможным распространиться на тех местах, которые требуют особенно тщательной и полной разработки, и не видя никаких средств систематически изложить какой-либо из предметов военной специальности, предпочел лучшим прямо задавать задачи из тактики и фортификации; всем ротным командирам и обер-офицерам вообще были розданы небольшие тактические задачи, причем сила отряда не превышала 2-3 батальонов  с  соответствующим, где следовало, числом кавалерии и артиллерии. Просматривая решения задач, лектор в тоже время старался уяснить офицерам то, что их затрудняло, указывал неправильно понимаемые условия боя в применении к данной местности и тут же в общих чертах излагал
основные законы тактики, применяя их к заданной задаче; нельзя обойти молчанием ту особенно хорошую сторону, какую заключали в себе занятия подобного рода: они давали средство, при обсуждении решения задачи достаточно ознакомиться с понятиями и знаниями каждого офицера и, разумеется, сообразуясь с этим, являлась возможность принять тот или другой способ разъяснения. Задавались также задачи и из полевой фортификации; кроме того, офицеры посылались на съемки местности; съемки, по отзывам подполковника, исполнялись в большой части случаев чрезвычайно хорошо.

К 14 сентября лагерь наш состоял из следующих частей: 4-х полков 19-й пехотной дивизии, 19-й пешей артиллерийской бригады, Черноморского пластунского батальона, Сводного Казачьего полка, Пятигорского[9]
и Владикавказского[10] пехотных полков 38-й дивизии[11]; конно-артиллерийской бригады Кубанского казачьего войска.[12]

17 сентября в 7 часов вечера, когда уже заметно темнело Его Императорское Высочество Великий Князь Михаил Николаевич, подъезжая к Майкопу, изволил направиться к лагерю; люди немедленно были вызваны на линейку, где, выстроившись в должный порядок, ожидали прибытия Его Высочества, который, объехав лагерь и поздоровавшись со всеми полками и батареями, изволил отправиться в город к приготовленной для него квартире. Там ожидали: почетный караул –  рота от 73-го пехотного Крымского Его Императорского Высочества Великого Князя Александра Михайловича полка, лица военных и гражданских административных учреждений, а также атаманы и депутаты 25 казачьих станиц 3 участка Майкопского уезда.

Дом командира Кубанского полка, приготовленный для Его Высочества, находится прямо пред бульваром, который по этому случаю весь был иллюминован, а перед окнами горели два щита и далее за церковью еще один щит. Все население нашего города густыми толпами стекалось к церкви, нетерпеливо ожидая приезда Великого Князя. Звон колоколов и громкие, долго не умолкавшие крики «ура» возвестили приближение Августейшего гостя, который был встречен хлебом-солью, поднесенною городским головой;
после этого Его Высочество отправился в церковь и потом уже осмотрел и принял почетный караул и ординарцев, после чего рота была отпущена домой, а Великий Князь удалился в приготовленные для него покои.

Во время своего пребывания в Майкопе Великий Князь ежедневно отправлялся в лагерь, где производил учения и смотры. Сперва все находящиеся в лагере войска прошли пред Его Высочеством церемониальным маршем поротно, в батальонных колоннах шагом и бегом; затем произведено было бригадное учение, потом стрельба с определенных и неопределенных дистанций как пехоте, так и артиллерии; затем Его Высочество смотрел учение конно-артиллерийской бригады Кубанского казачьего войска, а потом устроена была скачка с джигитовкой. Кроме того Его Высочество изъявил желание видеть учение полка, находящегося в полном боевом составе, почему составлен был сборный полк; из рот первых двух полков 19-ой пехотной дивизии Крымского и Ставропольского образовался первый батальон, из двух последних: Севастопольского и Кубанского – второй батальон, а из Владикавказского и Пятигорского – третий; командир Севастопольского полка полковник Авинов[13] назначен был командовать этим сводным полком. Осмотрев все части, Его Высочество Великий Князь произвел двухсторонний маневр невдалеке от самого Майкопа и, в заключение всего, приехав утром в лагерь, Великий Князь приказал ударить тревогу; вскоре собравшиеся войска ожидали приказаний Его Высочества, который произвел односторонний маневр и тем закончил свои смотры.

Сверх всего изложенного Его Императорское Высочество Великий Князь изволил осматривать город и все имеющиеся здесь казенные строения, посетил также лазареты, гражданскую тюрьму, гауптвахту, школу, и управление атамана Майкопского отдела.[14]

25 сентября утром Его Императорское Высочество, выезжая из Майкопа, последний раз посетил лагерь, и затем Его Высочество выехал по дороге к станице Лабинской.[15]

Состояние здоровья в войсках в продолжении лагерей было весьма удовлетворительное, если не считать нескольких случаев заболевания холерой, нередко оканчивавшихся смертью; но холера вовсе не имела здесь характер эпидемии, так как она ограничилась самым незначительным числом жертв.

Большое стечение офицеров в нашем лагере привлекло сюда труппу актеров, путешествующую по прибрежным городам северо-восточной части Черного моря и Черноморья; антрепренер ее, г. Полторацкий[16] рассчитывал, конечно, на хорошие сборы, в виду долгой и скучной жизни в станицах. Да, правду сказать, и мы весьма были рады всякому дешевому удовольствию. Таким образом, расчет г. Полторацкого оказался вполне верен.

По прибытии труппы, наш ветхий, доживающий свой век театр, с виду напоминающий собой плохую кавалерийскую конюшню, вновь принял под свою дырявую, насквозь светящуюся крышу странствующих сынов Мельпомены. Еще раз, вероятно в последний, сослужил он службу антрепренеру, дав ему барыш. Сделаны были кое-какие исправления, так напр. крыша театра сверху покрыта была сшитыми холстами, отчего имела какой-то странный вид; стены внутри здания обились бумагой, долженствовавшей изображать собой обои; вместо никогда не существовавшего потолка натянута была парусина, что, впрочем, нисколько не мешало небу изливать свою благодать на главы многотерпеливых зрителей, и потому мы уже заранее знали и привыкли, что дождь на языке актеров назывался непредвиденным обстоятельством, в силу которого спектакли отлагались до более благоприятной погоды; но небо, вероятно, внемля возносимым к нему теплым молитвам актеров и в особенности антрепренера, было весьма милостиво и потому непредвиденные обстоятельства случались весьма редко; сцена также приведена в должный порядок, а декорации усердно расписывались художником по ремеслу, из отставных юнкеров.

Одновременно с ремонтировкой театра наскоро устроен был легкий, в смысле прочности, буфет с весьма крепкими спиртуозными напитками, около которого во время антрактов толпилась масса майкопской публики. И вот, наконец, в стенах храма Мельпомены стали раздаваться неистовые крики старательных актеров, слышные в самых отдаленных углах бульвара, соседних улицах и переулках, где нередко останавливался изумленный прохожий, пока, наконец, майкопские обитатели, не посещающие театр, не свыклись с мыслью, что это так «приставляют». Вслед за криками раздавались громкие аплодисменты и «браво», выражавшие восторг публики и окончательно успокаивавшие смущенного прохожего.

Состав труппы г. Полторацкого был, впрочем, довольно порядочный – но это можно сказать только о мужском персонале; что же касается актрис, то выбором их нельзя похвалиться; даже мы, неприхотливые и неизбалованные в этом отношении майкопцы, надеялись и ожидали встретить их несравненно лучшими, чем они оказались в действительности, исключая, разумеется, очень немногих, чтобы не сказать одной. Только один г-н Минский
обращал общее внимание своей талантливой игрой; понимание ролей, заметное старание, не остающиеся без успеха, олицетворить изображаемую автором пьесы личность, все это дает надежду, что со временем из него может выйти далеко недюжинный провинциальный актер. Небольшой кружок имеющихся у нас действительно понимающих ценителей драматических талантов, относился к игре его весьма сочувственно. По инициативе этого кружка составлена была подписка на покупку часов, поднесенных ему якобы от всей майкопской публики в знак особенного удовольствия, доставленного его игрой.

Каждый знает, что наши провинциальные труппы страдают неизлечимым и неисправимым недостатком ставить на сцене такие пьесы, которые хотя своими громкими именами и привлекают к себе терпеливых и снисходительных зрителей, но в то же время и разоблачают всю посредственность талантов исполнителей. Казалось бы от чего не довольствоваться, хотя из уважения к публике, незатейливыми комедиями и водевильчиками, словом пьесами, которые уже по одному своему содержанию, часто игривому, сглаживают шероховатости, недостатки игры; так нет – они на этом не хотят мириться, они ищут составить себе славу Щепкина в труднейших по исполнению драмах и трагедиях и вместо известной прославленной пьесы публике приходится смотреть какое-то безобразие, искаженное произведение драматического писателя, которое, вероятно не узнал бы и сам автор. То же самое было и у нас: на некоторых спектаклях вместо приятного или грустного впечатления публика ощущала только тоску и усталость, к чему прибавлялось еще и сожаление при виде бесполезных усилий актеров произвести эффект замечательной неестественностью, отчаянными криками, торжественно смешными позами, гримировкой, на что они полагали все свои упования, – публика утомлялась слушать и смотреть, а актеры играть или, вернее, ломаться.

Эпидемия на оффенбаховские оперетки, быстро распространившаяся из столиц по всем провинциальным театрам, не миновала и нашу сцену, – довелось и нам посмотреть «Прекрасную Елену» и «Орфея в аду»[17].

Для того чтобы ставить оперетки, необходимо иметь хоть какие-нибудь голоса или, по крайней мере, актеров, обладающих умением петь – наша же рprima donna, к несчастью, не имела ни того, ни другого; во многих местах диссонанс немилосердно терзал слух, трудно было переносить ее тщетные усилия воспроизвести приятные звуки …

Коснувшись театра надобно сказать несколько слов и о публике: здесь, как и во многих городах нашей обширной империи, публика зачастую изъявляет свое удовольствие и аплодирует не талантливому исполнителю, а словам и выражению автора пьесы – да, впрочем, это ведь не ново: стоит хорошенько поприглядеться в театрах к нашим ценителям, чтобы убедиться в справедливости сказанного.

Евг. Фелицын