27.10.2022
М. О. Меньшиков и С. Я. Надсон: человеческая взаимопомощь и идейная близость в 1880-е годы
1884 год, по признанию М. О. Меньшикова, был для него особенно сложным, но во многом именно он стал переломным на пути в большую публицистику. Во-первых, рушились надежды Меньшикова на продвижение по службе с помощью учебы в юридической академии: «Итак, я остался “за флагом”, – в Академию (Юридич.) мне отказали, т.е. в списки счастливцев, против которых высшее начальство ничего не имеет – не оказалось моего бедного имени. Что делать. Не слишком опечален. Уже довольно пожил, чтобы приобрести хладнокровие к житейской качке: на море меня не укачивает – и здесь, даст Бог, не стошнит...» [6, Д. 18. Л. 4 об.] Иных возможностей продвижений по службе тоже не предвиделось. Во-вторых, публицистическая работа молодого флотского штурмана не ладилась. Типография «Кронштадтского вестника» издала в 1884 году году отдельной книгой очерки Меньшикова «По портам Европы», публиковавшиеся в самой газете на протяжении в 1879–1883 годов. Но новой работы в газете Меньшикову не предлагали, поскольку он проявил свой неуступчивый характер. По этому поводу он, понимая, что теряет источник дохода, записал в дневнике:
Никогда так глубоко не бросала мой чёлн волна жизни. Никогда в общественном отношении я не был ниже теперешнего. Я опускаюсь, по-видимому, на дно, в тот слой грязи, где уготовлена могила для всех полуживых и мёртвых, искалеченных или прямо загубленных существ… Работы в Кронштадтском вестнике нет, учеников нет. Предлагать себя в К.В. («Кронштадтский вестник» – Н.К.) не хочу, а сами, по-видимому, решились не приглашать на работу: что ни говори, а неудобный я сотрудник [Там же].
В таком унынии молодой публицист и моряк встретил своё 25-летие:
Мне 25 лет. Подошло оно, ужасное число, и то, чего я страшился – оно явилось: ничтожество. В 25 лет я ничтожен. Я доказываю и себе и другим, что я и другие – мы ничтожество. Я не устроил себе счастья ни умственного, ни физического, ни семейного, ни общественного. И всё говорит за то, что так ничего и не устрою. Я знаю, что мнем делать, но я слаб и не могу делать, хотя и хочу. В 25 лет… [Там же]
Последующие слова в приведенной дневниковой записи – это очень трогательное, почти художественное, печальное воспоминание-размышление о рано умершей от чахотки возлюбленной Елене Фальк:
Ах Елена, зачем умерла ты? На днях я видел тебя во сне, милую, сердечно-милую мне, и проснувшись понял, что земное моё совершилось: не любить мне никогда так, этою райскою, прекрасною и светлою, как мечта херувима, любовью. А в любви – мир, в любви жизнь и счастье… Жизни и ощущение бессмертия [Там же, Л. 6 об.].
Однако именно в период отчаяния, в 1884 году, судьба через тяжело болевшего поэта С. Я. Надсона (с которым Меньшиков довольно тесно общался примерно с 1882 года) преподнесла Меньшикову подарок – возможность попробовать свои силы в популярной среди провинциальной интеллигенции народнической газете «Неделя». Обрадованный, он писал в дневнике 29 сентября:
Был у Гайдебурова два раза и принят любезно. Предложено составить судебные очерки для Недели (подчеркнуто М.О. Меньшиковым. – Н.К.) – работа, по-видимому, не трудная, а главное – регулярная… И дана надежда вообще на принятие меня в цикл «Недели». Хорошо бы! Надсон хлопотал даже о том, чтобы Гайдебуров секретарем меня взял вместо него, Надсона, но это химера. Сколько нищих литературных «имён» ухватились бы за это место! Дорогой мой Надсон: мне хотелось плакать от умиления его душой и от боли знать, что две недели… две недели… и другой уже мир охватит тебя бессмертными объятьями, и тебя не будет среди нас… [Там же, Л. 6 об. – 7]
В этот же день молодой офицер, крещеный в честь святителя Михаила, первого митрополита Киевского (память – 30 сентября старого стиля), как бы в ожидании приблизившегося выступления на новом поприще, записал: «Завтра – именины в зените моей жизни. Заблещет ли звезда моя на западном горизонте? Пусть заблещет!» [Там же, Л. 6]
Меньшиков отнесся к первому заданию редактора «Недели» – написанию «судебных очерков» – очень ответственно, даже изучал в библиотеке подшивки газетыза прошлые годы «в качестве образца».
В октябре 1884 года, когда молодой моряк активно стал сотрудничать с «Неделей», Надсон не умер (как предполагал Меньшиков), но жить ему оставалось чуть более двух лет. Просьба популярного среди молодёжи в 1880-е годы поэта к редактору «Недели» была исполнена: Меньшиков, доказавший П. А. Гайдебурову литературную состоятельность, через некоторое время получил место секретаря редакции.
Взаимоотношения Семена Яковлевича Надсона с Михаилом Осиповичем Меньшиковым – отдельная страница биографии публициста. Они познакомились не ранее сентября 1882 года, когда поэт по окончании Павловского военного училища был направлен на военную службу в Каспийский пехотный полк, расквартированный в Кронштадте. С момента знакомства Меньшиков на подсознательном уровне ощущал внутреннюю связь с поэтом. Вот как в дневнике он писал о подготовке первой публикации в «Неделе» в 1884 году:
2-е октября. Вчера в 9 ч. вечера были дописаны Судебные очерки («Замученный ребенок», «Волшебный рыцарь и паша турецкий»). Я ими неудовлетворен, но был очень рад, кончивши их. В 9 ч. 40 м. под бандеролью рукописи были опущены в почтовый ящик близ почты. И я весело пошел к Келышам. Там написал письмо к Гайдебурову (М.г. Пав. Алекс. Посылаю первую пробу Судебных очерков. Сильно побаиваюсь, чтобы первый блин не вышел по пословице. Из данного Вами материала я выбрал два процесса – остальные годятся только для коллекции. Процессов прошлой недели … я не изучал, так как стороны еще печатаются (неразб.). Весьма был бы обязан, если бы Вы сообщили мне, пойдут ли теперь, так как в благоприятном случае я буду продолжать чтение и изучение процессов, в противном случае прекращу. Примите увер. в моем глубоком почтении).
Действительно боюсь, но еще обрабатывать надо было, да и времени нет. Сегодня во сне кто-то передал мне поклон от Надсона. (неразб.) ли с ним? Вероятно завтра, послезавтра Гайдебуров ответит [Там же, Л. 7].
И уже 4 октября в семь часов вечера, узнав, что материалы одобрены в печать Меньшиков на этом же листе дневника записал: «Я счастлив!» [Там же].
А на следующий день молодой публицист думал о том, какую роль в его жизни и становлении как профессионального журналиста играет Надсон, а вместе с ним вспоминал и о других дорогих ему, но уже покинувших сей мир людях – возлюбленной Елене Фальк и нравственно укреплявшем в Опочке друге-однокласснике Яковлевом:
Что-то мой бедный добрый Надсон?.. Твоя услуга невелика, а впрочем, может быть и громадна: если я чурбан, то услуги всего света будут невелики, если же я, как иногда думается, талантливый человек, я могу выдвинуться, и тогда услуга твоя, Надсон, велика. Ты родишь меня после матери вторично. И хотя главное (подчеркнуто М.О. Меньшиковым. – Н.К.) – то, основное, во мне самом, но и ты много сделал. И вот я вспоминаю твое бедное, доброе лицо, на котором уже видны мертвенные тоны – и пусть это лицо будет дорогим мне, как лицо Елены (Фальк. – Н.К.), Яковлева и других немногих. Кого же? Да больше-то почти и никого нет. И я ободряюсь на служение добру и обещаю себе: если попадет на моей дороге дарование: поднять, оберечь и бережно доставить его в общую сокровищницу ума народного. [Там же. Л. 8]
Особо обратим внимание на последнюю фразу: за добро, сделанное другом-Надсоном, Меньшиков готов платить добром. Фактических подтверждений этого заявления достаточно много. Приведем один характерный пример. В 1912 году, уже будучи именитым, публицист откликнулся на личную, прочитанную в письме просьбу и помог устроиться на работу в «Новое время» молодому талантливому писателю из Одессы Андрею Митрофановичу Селитренникову (псевдоним – Ренников). В итоге Селитренников переехал из Одессы в Петербург и стал одним из сотрудников газеты [3].
Об удачно прошедшем дебюте в «Неделе» Меньшиков писал брату Володе: «Пока моя работа у Гайдебурова идёт успешно; судя по всему, – я ему понравился, т. е. он предполагает во мне некоторые задатки. Приглашает к себе по воскресеньям запросто, когда к нему собираются его литературные знакомые и сотрудники, дабы познакомиться с ними» [6, Д. 78. Л. 4].
С. Я. Надсон переживал за Меньшикова, пришедшего по рекомендации в газету Гайдебурова, и в январе 1885 в посланном из Ниццы письме спрашивал у одной знакомой: «Продолжает ли писать в “Неделе” Меньшиков?» [5, с. 516].
Конечно, не всё было гладко у Меньшикова с работой в «Неделе». Публицист несколько раз отправлял в редакцию фельетоны, а Гайдебуров их не печатал. Например, так произошло 12 февраля 1885 г., когда редактор сообщил новому сотруднику, что место под судебные материалы уже занято [6, Д. 16. Л. 54]. Однако молодой публицист не отчаивался и продолжал работать, активно взаимодействуя с другим не так давно пришедшим в «Неделю» журналистом – Я.В. Абрамовым, вместе с которым в марте 1885 г. Меньшиков многое обсуждал и читал С.Я. Надсона [Там же, Л. 72].
В единственном известном нам письме, отправленном поэтом Меньшикову весной 1885 года из города Ментон (точная дата написания неизвестна, но, скорее всего, оно было создано после отмечавшейся 5 апреля Пасхи и до середины мая 1885 г., поскольку Надсон в это время был в Ментоне) и опубликованном в двухтомном собрании сочинений Надсона в 1917 г., отображены как настроения Надсона, так и внутреннее состояние Меньшикова. В послании зафиксирована интересная ситуация общения: по сути, Надсон (будучи на три года младше адресата) выступал в качестве духовного наставника и опытного в журнальном мире человека, даже поводыря, а Меньшиков – в качестве сомневающегося ученика.
Надсон отвечал на неизвестное нам послание от начинавшего публиковаться в «Неделе» приятеля. Эпистола Меньшикова, как можно судить из слов Надсона, была написана «так задушевно, так задушевно-грустно», что лень, присущая пишущему ответ, отступила на задний план [5, с. 530]. Первое, о чем Надсон просил Меньшикова – не объяснять ничем хандру, а просто принять ее, потому что «это не беспричинная розовая печаль неудовлетворенной и – простите слово – любострастной юности; нет, это тот невроз, которым мы расплачиваемся и за грехи прошлого п за наше настоящее развитие» [Там же, с. 530-531]. Лучшее же лекарство от такой хандры, утверждал Надсон, – труд.
Без сомнения, некоторые строчки неизвестного нам и, очевидно, жалобного письма Меньшикова, который мог, как и ранее в дневниках, говорить о своей бесталанности, о пустой деятельности, о никчемности жизни, о сомнениях в своих способностях, не могли не вызвать у Семена Яковлевича яркой эмоциональной реакции, поскольку он чувствовал мощный талант нового сотрудника «Недели»: «Я зол на вас, зол на то, что вы так малодушно п трусливо не верите в себя, в свой талант и в свои силы. Да знаете ли вы, что даже ваше письмо ко мне художественно и, что дороже всего, художественно той красотой разлада, какой красивы стихи Гейне и песни Шопена – этого музыкального Гейне. “Встань, проснись, пробудись!” Кто ничем не рискует? Спрос не беда... Пробудитесь и ободритесь, жалкий трус, пишите, – “ибо это есть ваша доля на земле”, как говорит Экклезиаст» [Там же, с. 531].
Надсон требовал от Меньшикова бросить благодушие и заставить себя работать, смело входить в литературный круг Петербурга и постоянно быть требовательным к себе. Подтверждая выраженные в письме мысли, поэт приводил в пример собственную жизнь на побережье Средиземного моря: «Кстати обо мне, – ибо говорить о себе свойственно сердцу человеческому: не думайте, чтобы я был здоров и обретался в розовом настроении сентиментов. “Отнюдь!” Но, по крайней мере, если я и умираю, то не очень заметно. Во всяком случае, надеюсь еще, что так или иначе, а судьба столкнет нас» [Там же].
Часть послания, связанная с откликом на понимание Меньшиковым стихотворений Надсона, сродни увещеванию старшего коллеги в адрес наивного, идеалистически настроенного и неопытного критика, решившего, что анализируемое им произведение должно просветить всё человечество и ответить на глобальные вопросы: «Никаких мировых вопросов в “Будде” я не намерен разрешать, – да и как вообще можно разрешать “мировые вопросы”; но что поэма их коснется – это неизбежно, коснется настолько, насколько касается их легенда о Будде, – и что это будет современно – это тоже верно» [Там же]. Последние слова в этом письме – творчески-личные напутствия от Надсона Меньшикову и его коллеге по перу и приятелю Я.В. Абрамову: «жду целых томов», «помните обо мне, а я вас вечно ношу в своем сердце» [Там же].
И общий тон письма, и обращение к товарищу-публицисту «друже» – свидетельство задушевного и неформального общения между приятелями. Оно скреплялось и тем, что оба претерпели тяжкую долю в детстве, и тем, что в юности учились военной специальности, и тем, что оба вынуждены были служить, но мечтали о литературной деятельности, и тем, что, спасаясь от скуки на службе, они, вместе мечтая, коротали время в квартире Надсона, и тем, что они сами себе пробивали дорогу. И каждый из них понимал это сходство и родство судеб.
Неожиданное упоминание о Меньшикове есть в обширном письме Надсона (11 ноября 1885 года) родной сестре Е.Я. Мокеевой. Поэт рассказывал о прекрасной охоте в лесах, окружавших село Носовцы (Подольской губернии, а ныне – Винницкой области), где он жил в поместьи двоюродной сестры В. М. Гаршина Юлии Степановны, работая домашним учителем ее сына. В письме вскользь упомянуто об охотничьих успехах приехавшего в гости М.О. Меньшикова: «Я, разумеется, из боязни простудиться в этом удовольствии участия не принимаю, а Меньшиков, который гостит у меня, па днях убил лисицу» [Там же, с. 546].
Тяжелобольной С.Я. Надсон, которому оставалось прожить всего два месяца, в отправленном П.А. Гайдебурову 25 ноября 1886 года письме с удовлетворением хвалил молодого публициста, которого сам порекомендовал в «Неделю»: «Меньшиков у вас подвизается очень недурно – остроумно и бойко. Помогите ему выбраться на ровную дорогу» [Там же, с. 569]. Это последнее желание поэта, связанное с будущим автором «Писем к ближним», Гайдебуров исполнил до конца, максимально стремясь раскрыть талант Меньшикова.
26 октября 1887 года, спустя десять месяцев после смерти Надсона, Меньшиков, думая о себе, своем идеале, отмечал, что в почившем поэте был заложен идеал доброго, мягкого отношения к миру, а также противопоставлял друг другу рассудочно-критичное и сердечно-положительное восприятие бытия:
Читал дневники Надсона и страшно жалко мне стало этого бедного простого человека. Грустно мне стало и за себя.
Ум, холодная рефлексия, рассуждающая, разлагающая способность. Мне всё это, чем я горжусь иногда, приписывая себя, начинает быть противным. Мне сердца недостает, недостает хорошей, живой породы в моей душе, естественного тепла и света. Я черств и сам иногда содрогаюсь от этого трупного окоченения мозга и сердца…
Первое: не лучше ли было бы вместо того, чтобы идти в жизни, обратясь лицом назад, к обратной стороне жизни, идти отвернувшись от этой черной стороны, не лучше ли было бы приковать свои глаза, и чувства, и рассудок к светлому в жизни, к ее красоте? [6, Д. 17. Д. 20]
Эта запись тематически связана со стихотворением Надсона «Не вини меня, друг мой, – я сын наших дней…» (1883). В нем лирический герой говорит, что не способен жить буйством чувств, волнений и беззаветных страстей, поскольку ум его аналитичен:
Как хирург, доверяющий только ножу,
Я лишь мысли одной доверяю
Я с вопросом и к самой любви подхожу
И пытливо ее разлагаю!.. [4, с. 205]
В своем некрологе, наполненном воспоминаниями о поэте, перечисляя «самые блестящие его стихотворения» [2, с. 599.], написанные в кронштадсткий период жизни, Меньшиков именно стихотворение «Не вини меня, друг мой, – я сын наших дней…» называл одним из первых. При этом другие названные стихотворения («Нет, легче мне думать, что ты умерла…», «Я пришел к тебе с открытою душою…», «Затих блестящий зал…», «На ближнем кладбище…», «Позабытые шумным их кругом…», «Сбылося все…») как нельзя лучше характеризовали и внутреннее состояние молодого публициста, и особенности его отношений с представительницами противоположного пола.
Написанный Меньшиковым некролог интересен еще и тем, что в нем проявились идеологические установки, характерные для публициста в 1880-е годы. Меньшиков был очарован молодым поэтом и страдал от его ухода: «Перед свежей могилой Надсона мне жаль не отечества, не литературы, а жаль самого человека, которого звали Надсон, этого – еще так недавно живого юношу с его добрым лицом и тонкою улыбкой, сердечным разговором, чуждым всякой фальши» [2, с. 596-597]. Выведение приятеля-поэта за пределы Родины и русской литературы достигает своего космополитического предела в следующей характеристике, данной Меньшиковым: «Надсон принадлежал, несомненно, к числу тех редких, оригинальных и свободных душ, которых родина – область творчества, образного и идейного, область высшей интеллигенции, где начинаются потоки света, падающие на массу человеческую…» [2, с. 597]
В статье-некрологе публицист вспоминал и об умении поэта сплотить вокруг себя тесный кружок и сделаться его любимцем, и о встречах в маленькой квартире Надсона в Козельском переулке, где тот вместе с товарищем жил «жизнью богемы» с шумными разговорами, звуками гитары и скрипки [Там же, с. 598], и об увлечении Надсона музицированием, и о его феноменальной памяти и начитанности в области литературы [Там же].
Меньшиков рассказывал об «обществе редьки», веселом кружке молодых поэтов, прозаиков, любителей театра, собиравшихся вокруг стола, «сервированного нехитрыми питаниями и закусками с редькой во главе» [Там же, с. 600], а также о характере поэта, который «отличался искренностью и отзывчивостью». В общении с людьми, как представлялось публицисту, Надсон не имел достаточного житейского опыта, а «болезненная раздражительность к концу жизни, блестящее остроумие, колкость языка вооружали против него лиц, не перестававших в то же время его уважать» [Там же, c. 601].
Важнейшая часть некролога – описание большой группы молодежи, встретившей на Петербургском вокзале прибывшее из Ялты тело скончавшегося от болезни поэта и донесшей на руках гроб до Троицкого собора, а также толпы, пришедшей на следующий день провожать Надсона: «Большинство огромное, конечно, студенты и между ними большинство – студентки» [2, с. 603].
Меньшиков оставил без внимания причины популярности поэта среди молодежи, однако, стоит отметить, что значительную известность Надсону приносили стихотворения, соответствовавшие либерально-демократическим или революционно-романтическим установкам, близким к поэзии Н. А. Некрасова, согласно которым родина-Россия – это пространство, где всё задавлено «гнетом бессилия», всё «глохнет и молчит», над всем довлеет «тяжкое ярмо», где звучит «вопль страданий» («В ответ», 1886) [4, с. 308], где «тюремной двери не замолкает скрип» («Быть может, их мечты…», 1883) [4, с. 224], где присутствуют такие детали, как «низкий свод тюрьмы», «цепи на руках» («Ты, для кого еще и день в лучах сияет…», 1881) [4, с. 185]. Особенно ярко близость и сочувствие революционному идеалу выразились в стихотворении «Блажен, кто в наши дни родился в мир бойцом…» (1883), в котором поэт восхищался борцами, пытающимися сорвать с родины ярмо, но себя лирический герой с сожалением относил к тем, кто не рожден для противоборства, кто в дни борьбы «рук в крови не в силах обагрить», поскольку «одарен с рожденья // Душой, согретою огнем святой любви, // Душой, сознавшею блаженство всепрощенья!..» [4, с. 219] Из-за этого неумения совершать насилие и проливать кровь по совести, по мысли автора стихотворения, простой народ причислит лирического героя к угнетателям-палачам: «…Он, скажут, праздновал за чашей с палачами, // Он в песнях воспевал насилие и гнет, Он был в одних рядах с бездушными врагами» [4, c. 219]. Показательно еще одно зрелое стихотворение «Художники ее любили воплощать…» (1885), в котором Родина-Россия видится лирическому герою не величавой славянкой с побеждающим мечом, прозревающей «обетованный рай», с крестом на груди, «с думой на челе, спокойной и высокой» и «с орлом у сильных ног», а несчастной закованной в цепях и «порабощенной» женщиной, несущей «свой тяжкий крест, как нес его Мессия». Эта Россия «в лохмотьях нищеты, истерзана кнутом, // Покрыта язвами, окружена штыками, // В тоске, она на грудь поникнула челом…» [4, с. 270]. Подобно Некрасову, Надсон соединял «освободительные», связанные с борьбой с царским самодержавием и гнетом мотивы с христианской образностью, как это происходит в стихотворениях «Прекрасный, как пророк в пылу негодованья…» (1883), «Христос!.. Где ты Христос, сияющий лучами…» (1881).
Думается, именно внутренняя близость Меньшикова к таким противоречивым взглядам Надсона и обусловила то, что среди наиболее выразительных и близких автору некролога о Надсоне деталей назван составленный студентов прекрасный хор, сопровождавший похоронную процессию пением молитвы «Святый боже…», и особо дорогой сердцу автора некролога «заветный исторический угол» на Волковом кладбище Санкт-Петербурга, «где похоронены Белинский, Добролюбов, Чужбинский, Писарев и многие другие» [2, с. 603].
Этот некролог публициста хоть и был написан сразу после смерти Надсона (что заметно по тону публикации, репортажности и приуроченности к дате смерти), всё же не вышел в свет на страницах «Недели», где Меньшиков по протекции ушедшего поэта занял место секретаря редакции, а появился спустя полтора десятка лет во втором томе «Критических очерков» в 1902 году.
В январе 1887 года в четвертом номере «Недели» был опубликован совсем другой некролог, опубликованный без указания автора [1]. Можно предположить, что им был редактор «Недели» П.А. Гайдебуров, близко знавший поэта и высоко ценивший его творчество. Среди стихотворений, названных в этом некрологе поэтическими шедеврами, нет указанных Меньшиковым, впрочем, как нет там и произведений с революционными мотивами. Названы лишь по-настоящему интересные и глубокие стихи, написанные в русской поэтической традиции: «Страничка прошлого» (1885) – рассказ о драматичной прошедшей любви, «Снова лунная ночь…» (1885) – искреннее, лишенное революционного подтекста выражение чувства любви к Родине, «Закралась в угол мой тайком…» (1885) – шутливое и светлое стихотворение о юном озорстве, «Наше поколенье…» (1884) – покаянное произведение, напоминающее лермонтовскую «Думу».
Подводя итоги работы, отметим: с одной стороны, роль С.Я. Надсона в дальнейшем развитии жизненного пути русского журналиста М.О. Меншикова трудно переоценить: поэт направил приятеля в редакцию «Недели» к П.А. Гайдебурову, переживал о своём протеже и следил за его творчеством. С другой стороны, Надсон мог в какой-то степени повлиять на формирование мировоззрения публициста в 1880-е годы, поскольку воспринял революционные, антимонархические идеалы эпохи и в ряде стихотворений был выразителем этих идеалов. Но, думается, в этом отношении влияние было минимальным, поскольку М. О. Меньшиков ещё со времени учебы в Техническом училище Морского ведомства (г. Кронштадт) впитал революционные идеи и порой выражал их в своих дневниковых записях 1880-х годов.
Использованные источники:
1. Б/а. С. Я. Надсон (Некролог). – Неделя. – 1878. – № 4. – Стб. 125-126.
2. Меньшиков М. О. Великорусская идея / Сост., предисл., коммент. В. Б. Трофимовой / Отв. ред. О. А. Платонов. – М.: Институт русской цивилизации, 2012. – Т. II. – 720 с.
3. Михаил Осипович Меньшиков: pro et contra. Личность и творчество публициста в оценках современников / Под ред. Н. И. Крижановского, О. А. Дорофеевой. Сост., подг. текста, имен. указ. Н. И. Крижановский, О. А. Дорофеева, Н. А. Рыжкина. – Москва : Знание-М, 2020. – 532 с. – С. 244 – 257.
4.. Надсон С. Я. Полное собрание стихотворений. Вступ. ст. Г. А. Бялоrо, Подгот. текста и примеч. Ф. И. Шушковской. - СПб.: Академический проспект, 2000. – 512 с.
5. Надсон С. Я. Полное собрание сочинений с портретом, факсимиле и биографическим очерком. Под редакцией М. В. Ватсон. В 2-х т. Т. 2. – Петроград, 1917. – 576 с.
6. ЦГА г. Москвы. Отдел хранения дел личных собраний Москвы. (ОХДЛСМ). Ф. 202. Оп. 1. В квадратных скобках сносок после номера источника указаны номер дела и соответствующие цитате листы. Например: Д. 18. Л. 24.
Исследование осуществлено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) в рамках научного проекта № 20-012-00153
27.10.2022
Статьи по теме