Алексей Татаринов

Комедия А.П. Чехова «Вишнёвый сад»

В вишневом саду опять весна. Но не у дворян, владеющих этим садом. Всех хороших людей, превративших жизнь в глобальное торможение, Чехов называет уважительно, по имени-отчеству. Любовь Андреевна Раневская – хозяйка имения, не имеющая ни малейшего представления о том, как надо управлять собственностью. Она пребывает в томительных воспоминаниях, в надежном, гарантированно подчиненном только тебе прошедшем времени. Там скончался муж, утонул сын, по-настоящему сильно кинул любовник. Рядом Леонид Андреевич Гаев – брат Раневской, уважающий лишь одно действие – высокопарную речь о  неподвижном существовании человека. Этот субъект привык радовать себя изощренным сентиментализмом, разговорами с родными предметами и тончайшими чувствами – собеседованием с персональной мертвечиной, расширяющейся во времени и пространстве.

Есть приемная дочь Любови Андреевны Варя, вяло болтающая о необходимости уйти в монастырь. Не обитель ждет эту девушку, а обыкновенная житейская пустыня. Тут же Петя Трофимов – стремительно стареющий молодой человек, которому не суждено быть мужем и отцом. Вроде бы Петя расположен к Ане – созревшей для брачных отношений дочери Раневской. Но она слишком много спит под теплым одеялом, а «вечный студент» боится тела примерно так, как Любовь Андреевна и ее брат опасаются любых решительных действий.

Долги серьезные, территорию у семьи скоро отнимут. Хорошо, что рядом находится Ермолай Алексеевич Лопахин – русский бизнесмен предкоммунистического периода. Он – сын и внук крепостных этого дома. Благодарный Раневской за воспитание и избавление от рабства, Лопахин способен помочь в сохранении вишневого сада. Надо разбить его на участки и сдавать в аренду. Заканчивается эпоха усадеб, наступает время дач. Пользуйся временем! Следует основательно почистить заплесневевшее пространство, отказаться от аристократических амбиций и получать нормальные деньги за аренду действительно прекрасной земли. Действовать нужно быстро, без комментариев к трудным, но спасительным шагам.

Увы, Лопахина не слышат. «Извините, какая чепуха», - реагирует Гаев на слова купца, искренне желающего помочь. Для Леонида Андреевича и его сестры любые прагматичные движения – пошлость. Легче не двигаться, чем решать проблемы. На кризисного менеджера Гаев не похож. К этому образу гораздо ближе Лопахин. Он участвует в аукционе, предлагает большие деньги и выигрывает спор об этом саде.

Чехов не знает милосердия. Соблюдая все внешние приличия, показывая не злые души своих героев, драматург уничтожает эту кризисную вселенную, превращая всех указанных персонажей в аутсайдеров, полностью проигравших жизнь. Есть мнение: Чехов – лучший мастер индивидуального психологизма. Вижу иное: Антон Павлович воссоздает коллективное сознание, обреченное быть мертвым. Он страшно жесток. Здесь никто не выживет. Невеселый чеховский смех звучит на костях героев, превращает гаевых и раневских в безнадежных клоунов. Они обречены. Вроде бы Епиходов, который не только кий потерял, но и все остальное, всего лишь простой конторщик. Но на руинах вишневого сада и он смотрится полуюродивым дворянином эпохи конца.

Чехов дает понять, что аристократия – худший вариант интеллигенции. Она потеряла мужчину как личность, способную защитить многовековую культуру. Это обманчиво женственный мир, возможный только при наличии слуг и солидных запасов денег. Чтобы можно было ими сорить, давать в долг, жить за границей. И, конечно, плакать по вишневому саду, который обрабатываешь совсем не ты. «Баба вы!», - кричит Гаеву Лопахин. Он не пытается достучаться – это невозможно. Просто аттестует человека - как существо, которое не способно к изменениям.

Чехов сообщает, что диалог не возможен. Каждый слышит только себя. Гаев не переносит многословные воспоминания престарелого Фирса, а себя – словесно празднующего столетие шкафа – готов донести до гроба без изменений: «Шкафик мой родной… Столик мой…» Варя начинает сообщать Ане о своих неясных отношений с Лопахиным, и тут же – словно подкошенная интересным по-настоящему – задыхается от фразы: «У тебя брошка вроде как пчелка». Петя Трофимов знает правду о крепостниках, о причинах их близкого ухода: «Надо непрерывным трудом искупить прошлое». Но сколько пустых эмоций мешает ему, и безволие… «Мы выше любви», - это «вечный студент» Петя. «У вас нет чистоты, вы просто чистюлька, смешной чудак, урод…», - это Раневская о Пете.

Может все-таки случится многозначительный брак, и Варя составит счастье Ермолая Лопахина? Никаких иллюзий. Не в семейный труд хочется Варе. Вздыхает она не о трудолюбивом купце, а о странничестве, о монастырской обители, она «на монашку похожа». Христианство? Нет, просто очередной знак усталости. Действительно, Чехов соединяет героев в рамках какой-то не до конца оформленной религии. Но это не служение Иисусу, который требует преображения в любви. А готовность безжертвенно плыть по стоячему времени и пространству семейных воспоминаний, превращая в ритуал события детства, былые отношения друг с другом.

А почему это плохо? Верность своему малому кругу, такая вежливость нездешняя, ни одного грубого слова… «Вишневый сад» - драма о том, наша душа, которая призвана расти, наполнять собой мир, оказывается вечной пленницей слезных воспоминаний, безделья и постоянного облизывания образов родных. Тех близких людей, которым нужна деятельная помощь, а не соучастие  в совместных сновидениях. На глазах зрителей Аня, сонная дочь Раневской, «растеряла все шпильки». До полной утраты себя здесь недалеко. А разбудить, облив холодной водой, совсем некому. Чехов суров: недурно воспитанные люди перестали быть нравственными персонами. Больше они похожи на самоубийц, чем на героев благой воли. Чехов – не специалист по динамичным действиям, он – мастер изображения состояния.

Один древний богослов считал, что ад похож на античный амфитеатр: бесы занимают места зрителей, а актерами оказываются грешники, показывающие на сцене свои безобразия. С одной стороны, чеховский театр – нежнейший ад: герои благородны в своих родовых связях и многовековых традициях. С другой стороны, нежный чеховский ад – массированная обломовщина: жизнь превращена в сон, труд предан, а души полностью окунулись в риторику, не способную принести ни счастья, ни элементарного пробуждения.

А кто мы в этом сверхпопулярном театре Чехова? Демоны, пальцем показывающие на очередного краснобая? Или печальные, изъеденные суетой духи, наблюдающие за малоподвижным существованием бытовиков, все-таки, способных согреть? Мне этот вопрос не кажется праздным.

Новый ли человек Ермолай Лопахин? Вырос из крепостных, хватал из жизни опыт воли, движения к цели. Мало ел, мало спал, стал зарабатывать, дорос до покупателе священного вишневого сада. Для его бывших обитателей так и не стал своим. Есть и более важный вопрос: станет ли нужным для тех, кто глобально шел на смену, собираясь перевернуть все, не ограничиваясь сменой хозяев усадеб? «Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда не спится, я думаю: Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…», - это слова Лопахина, еще одного героя риторики. Да, он действует, да он с утра до ночи работает. Конечно, никакого безволия. Но дворянство странно сидит в нем как по-своему размягченная душа, любящая купаться в воспоминаниях, не меньше, чем души Раневской и Гаева. Вроде бы это другие воспоминания, но рефлексии много. И еще один момент. Каким-бы «новым» ни был Лопахин, он человек стиля. Но не четкой идеи, способной стать молотом.

Трофимов намекает Лопахину, что он и есть тот хищный зверь, который съедает все на своем пути. Вряд ли. Истинный зверь угадывается за спиной Лопахина. Не стоит обязательно приглашать на эту роль Дашу и Яшу – простых, беспринципных, циничных слуг, талантливо глупых для больших, очень тяжелых дел по корчеванию большинства прекрасных садов. Главный герой за кадром – неназванный автором варвар. Он знает, что сад-рай обречен, потому что в нем совершилось грехопадение. Слишком высоко закатывали глаза. Слишком мало строили укреплений.

Чехом – философ смены, закономерного угасания традиции. Воссозданный в «Вишневом саду» символ не ограничивается предбольшевистским временем. Пройдут десятилетия, и правнуки некогда победивших варваров будут размазывать слезы по щекам, прощаясь с советскими садами. А рядом будут работать топорами «новые русские», уверяя себя, что создают нерушимое и защищенное. Чехов – ненавязчивый мыслитель: все, что живет на земле, стоит в очереди. Смена придет. Только бы силы больше и самообмана меньше.