Исследование осуществлено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) в рамках научного проекта № 20-012-00153.

Отношение к личности и творчеству А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского в русской культурной среде еще с конца XIX века стало своего рода «лакмусовой бумагой» для понимания сущности того или иного деятеля литературы, искусства, журналистики. М.О. Меньшиков был младшим современником Ф.М. Достоевского, участвовавшим в похоронах писателя. В своем зрелом творчестве, будучи близким к «правым» консервативным журналистам, он искренне преклонялся перед писателем, считал его пророком и часто цитировал. «Письма к ближним» М.О. Меньшикова, выходившие на страницах «Нового времени» на протяжении 16 лет, можно считать своего рода подражанием «Дневнику писателя» Ф.М. Достоевского. Публицист посвятил русскому гению статьи «О неутоленной правде» (1903), «Памяти Достоевского» (1911), «Свиньи и бесы» (1911), а его вторая дочь Ольга была крестницей дочери Ф.М. Достоевского Любови Федоровны и издателя «Нового времени» Алексея Сергеевича Суворина. Эти и многие другие факты заставляют пристально всмотреться в то, как воспринимал М.О. Меньшиков писателя на этапе становления своего мировоззрения.

В сентябре 1877 года курсант штурманского отделения кронштадтского Технического училища Морского ведомства Михаил Меньшиков, обучавшийся последний год, впервые упомянул в дневнике фамилию Ф.М. Достоевского. Она появилась в списке книг, которые запланировал прочитать будущий известный публицист [1, л. 13 об.].

Сам подбор авторов и произведений в этом небольшом списке говорит о многом, и прежде всего о кругозоре и интересах его автора. Первыми были указаны собрания сочинений Белинского, Писарева, Добролюбова, Тургенева, затем – Хомякова, Аксакова, Киреевского, Погодина. Следом были записаны и объединены круглой скобкой названия двух романов: «Что делать?» и «Свой хлеб», а напротив них – фамилия Решетников. Здесь либо допущена ошибка восемнадцатилетнего составителя перечня, приписавшего Ф.М. Решетникову роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?», либо намеренное сокрытие в дневнике фамилии опального создателя романа, чтобы чей-либо посторонний взгляд ее не увидел. Список был продолжен следующими книгами: «Славянская взаимность» И.И. Первольфа, «Публицистические статьи» Е.Л. Маркова, сборники «Угорская Русь» (возможно – языковедческое и этнографическое сочинение И.И. Срезневского), «Поэзия Славян» (очевидно, сборник, вышедший под редакцией Н.В. Гербеля «Поэзия славян. Сборник лучших поэтических произведений славянских народов», Санкт-Петербург, 1871), «История Малороссии» Д.Н. Бантыш-Каменского, «История Польши», «История Чехии», «Сербия и Болгария», «История Крестьянина» Э. Шатриана (Меньшиков допускает ошибку: соединяет начальную букву фамилии одного автора с фамилией другого. У этого романа о кровавых событиях французской революции, вышедшего в 1872 году, первый автор – Эмиль Эркман, второй – Шарль Луи Гратьен Александр Шатриан), «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского, сборник «Славянский мир» Турбы (этого источника, к сожалению, найти не удалось), роман «Пугачевцы» Е.А. Салиаса, журналы «Современник», «Отечественные записки», «Естественная история мироздания» немецкого материалиста Карла Фогта и детская познавательная книга «История кусочка хлеба» Ж. Масе (Меньшиков писал эту фамилию с удвоенной буквой «с») [1, л. 13 об.].

Подбор противоречивых авторов – революционного, либерального и славянофильского направления, а также включение книг по славяноведению и естественным наукам в данном случае проявляет некоторые черты внутреннего мира составителя перечня необходимых к прочтению книг. Во-первых, список говорит о несформировавшейся и противоречивой системе убеждений Меньшикова. Судя по более ранним записям в дневниках, его самого тянуло к русской этнографической [1, л. 4–4 об.], славянской [1, л. 4 об.], даже панславистской [1, л. 3 об.] тематике. Меньшиков в сентябре 1877 года интересовался современным состоянием западных славян («Читал "Голос", в среде младо-чехов сильное движение в пользу обращения в православие большими массами, вызванное письмом Аксакова» [1, л. 1 об.]; «По Аксакову славянск<ое> возрождение таится в самой среде славянства и зависит от его собственного самобытного труда, а не от влияния западной культуры» [1, л. 1 об.]) и мечтал об изучении старинных обычаев, наречия, преданий и древностей в родной Псковской земле, с сожалением вопрошая: «Дождусь ли я того времени, когда поселюсь там (на Псковщине. – Н.К.) и займусь исследованиями…» [1, л. 4 об.].

Одновременно с этим в дневниках 1877–1878 годов присутствовали размышления о христианстве («О любви. Бог – любы есть. Превосходство Христ<ианской> веры пред другими религиями – троичность, – необходимость троичности – любовь, и скука в одиночестве…» [1, л. 2]), которые соседствовали с упоминанием о книге социологических этюдов «Пролетариат во Франции» А.А. Шеллер-Михайлова [1, л. 3 об.] и выписками из трудов Писарева [1, л. 5–5 об.].

При осмыслении имен и книг списка очевидна доминирующая революционная направленность. Красноречиво свидетельствует об этом упоминание собраний сочинений Белинского, Писарева, Добролюбова, Тургенева, произведений Решетникова и – скрыто – Чернышевского в соединении с названными книгами материалистического понимания действительности. Это то, что интересовало Меньшикова в первую очередь. А Достоевский с его издаваемым с 1873 года «Дневником писателя» затесался где-то сзади, после фамилий славянофилов и разнообразных книг по славяноведению. Сам по себе интерес к славянству у Меньшикова, на наш взгляд, возник из общероссийского интереса к судьбам проживавших под гнетом турок западных славян и, конечно, от сопереживания им в связи с начавшейся в 1877 году русско-турецкой войной, упоминания о которой есть в дневнике с сентября 1877 года.

Нескольких воспитанников Технического училища в Кронштадте во второй половине 1870-х годов увлекла революционная идея. Среди них близкий приятель М.О. Меньшикова И.П. Ювачев, который сам по себе имел характер несколько экзальтированный. Увлечение социальной борьбой захватило молодого Ивана Павловича так сильно, что он хотел на стене в своей комнате повесить вместо иконы портрет Веры Засулич [3, с. 75], стрелявшей в петербургского генерал-губернатора Ф.Ф. Трепова. В своих воспоминаниях о времени учебы в Техническом училище Морского ведомства Ювачев писал, что с 16-летия он был посвящен однокурсниками «в тайную (курсив. – И.Ю.) литературу». Причем, Меньшиков в мемуарах выделен среди тех, кто его «посвящал»: «Мой одноклассник М.О. Меньшиков сначала давал мне небольшие брошюры: "Сказка о братьях", "Хитрая механика" и др.» [3, с. 71]. Однако, судя по тому, что в этих воспоминаниях говорится о целом коллективе читателей подпольной литературы, а также описан случай с другим однокурсником – Дубровиным (на последнем курсе у него отобрали революционную книгу и из-за этого не выпустили офицером, а через 2 года после выпуска он за вооруженное сопротивление при аресте был «безжалостно повешен в Петропавловской крепости» [3, с. 72]), – курсант Меньшиков не был самым активным участником революционного кружка воспитанников училища. От упоминания фамилии будущего публициста в рассказе Ювачева о времени учебы в Кронштадте остается двойственное впечатление – то ли Иван Павлович оговаривает Меньшикова, чтобы, рассказав о своем общении с будущим консервативным публицистом, показать, что когда-то он был «наш», революционный человек, но стал ренегатом. То ли этот рассказ является правдой, и тогда вырванные листки в некоторых ранних дневниках – подтверждение слов Ювачева.

Мы склоняемся к мысли, что Ювачев преувеличивает революционность Меньшикова. Об этом свидетельствует ряд фактов. Во-первых, подводя итоги 1877 года за полгода до выпуска из училища, восемнадцатилетний Михаил Осипович самым значимым явлением в своей жизни за прошедшее время называет не знакомство с революционными текстами и вольнолюбивые беседы с однокурсниками, а издание рукописного журнала «Неделя», тематика которого, судя по дневниковой записи, была далека от бунтарства:

В начале прошлого года вся моя деятельность была поглощена изданием «Недели». Мне приходилось много над нею работать, хоть эта газета и не носит на себе отпечатка серьезности и полного сознания.

Я руководил статьями. Я старался в своих статьях провести следующие идеи: любовь к славянству и народу русскому, необходимость славянского единения, необходимость для народа свободы и просвещения, необходимость для воспитанников сознательного взгляда на себя самих, на государство, на свою службу, на народ и на человечество. Несмотря на кое-какие мои промахи, я все-таки доволен собою за это дело, – за издание «Недели» [2, л. 16].

Во-вторых, круг интересов М.О. Меньшикова был разнообразен. И об этом свидетельствуют дневники будущего известного публициста. Он углублялся в панславизм, читал славянофилов, интересовался историей родного края, вникал в теории материалистического познания мира, проявлял стремление к познанию Бога, читал книги революционного содержания. И все это могло быть поиском дороги в жизни, его поиском себя в этом сложном мире.

Третьим, косвенным, подтверждением не самой большой степени революционности М.О. Меньшикова среди товарищей является рассказ И.П. Ювачева об однокурсниках, где среди прочих назван С.А. Варгин, служивший библиотекарем в училище. Именно он сделался для знакомых, в том числе для Ювачева, «поставщиком легальных книг»: «Ему я обязан, что еще в стенах училища я прочел Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Писарева и др.» [3, с. 74]. Указание же Ювачева на то, что Меньшиков «главным образом распространял среди воспитанников училища нелегальную литературу» [3, с. 73], как нам думается, было связано с тем, что Михаил Осипович был своего рода организатором чтения однокашников, групповым библиотекарем и издателем газеты «Неделя», о чем свидетельствуют его дневники [1, л. 18–18 об.]. А сам он получал книги вольнолюбивого содержания от приятелей, о чем также свидетельствует дневник: «20 Сент<ября>. Сочин<ения> Писарева от Щелкунова» [1, л. 4 об.].

В 1878 году, когда Меньшиков особенно остро задумывался над противостоянием западников и славянофилов, пытаясь выбрать для себя более близкую сторону в идейном противостоянии, в дневнике опять появляется фамилия Достоевского:

С одной стороны гений Петра и всех мыслящих людей запада, а также многих лучших русских людей, – с другой стороны такие личности, как Хомяков, Аксаков, Погодин, Самарин, Достоевский…

Право, не знаешь, как быть, а если довериться собственному чувству, то почувствуешь себя как раз на золотой середине… [2, л. 34].

Выбор автора записок очевиден уже в перечислении представителей сторон. Появление же в конце списка славянофилов фамилии Достоевского свидетельствует о понимании Меньшиковым идейного единства славянофильского учения с почвенничеством писателя. В записи Петр I и «все мыслящие люди запада» и «многие лучшие русские люди» противопоставлены всего пяти русским «правым». Публицист, делая выбор, рассуждал о том, что грубости, обмана, корысти в прошлые времена на Руси было не менее, чем в нынешние [2, л. 34 об. – 35], и, следовательно, не может быть и речи о правоте славянофилов и Достоевского в споре с императором Петром и лучшими представителями России и запада.

Особое непонимание и даже некоторую иронию вызывало у Меньшикова утверждение славянофилов и Достоевского особой роли Православия в вопросе мирового духовного обновления:

А главное меня смущает голословное и бездоказательное решение мирового вопроса: Русь православная обновит мир (и главное дело – духовно обновит), Русь православная скажет свое слово гнилому Западу…

Сомневаюсь, несмотря на великий авторитет Достоевского и Самарина. Что будет – Бог весть, а пока и в русском народе не блещет алмазов необделанных…

Кулачество, пьянство, бродяжничество, «не пойман – не вор», снохачество… не это ли новое мировое слово, которым мы хотим подарить Европу? [2, л. 35–35 об.].

В этой фразе проявилось значительное расхождение Меньшикова с идеологами славянофильства и почвенничества, непонимание мыслей Достоевского о духовном содержании русской цивилизации и принципиального различия цивилизаций России и Европы. Само же христианство Меньшиков стремится «понимать не в узком смысле церковного обряда, а в общеидейном мировом, социальном значении, – что все христианство укладывается в одну заповедь – "люби ближнего твоего как самого себя"» [1, л. 35]. Таким образом, автор дневника вплотную подходит к идеям толстовства:

Поэтому христианство вечно, поэтому оно и не может иметь существенного развития, так как непреложная истина неизменима. Христианство жило до Христа, оно живет в каждом человеке, хотя бы он и не слыхал о Христе. Будда начал публично проповедовать истины христианства (несмотря на то, что жил раньше Христа за 600 л[ет]), но он проповедовал не новость, а только то, что всегда таилось в душе человеческой, что неразрывно связано с духовною природой человека. Христианство это не религия (по существу своему) в смысле религиозного отвлеченного культа, – нет: это просто известные нравственные законы, логично вытекающие из соображений здравого смысла, это те гражданские основы, которые делают жизнь прогрессивной и действительно человечной. И по моему мнению, если бы святые Апостолы поняли искреннюю мысль Спасителя, и явились действительными сподвижниками его идей, то они проповедовали бы исключительно главнейшую его заповедь: любить друг друга и жертвовать собой для блага общего [2, л. 36].

Выход на «светское христианство», необходимое только для реализации «соображений здравого смысла» и воплощения гражданских основ, делающих жизнь «прогрессивной и действительно человечной», – это явное движение молодого Меньшикова от живого Христа к рационализации христианства и к толстовскому искоренению христианской мистики, а также приближение к протестантской этике и к презираемому Ф.М. Достоевским разумному эгоизму. О последнем свидетельствовала запись в дневнике М.О. Меньшикова 31 января 1878 года: «Из этого святого завета (любить друг друга и жертвовать друг для друга. – Н.К.) сами собой развиваются все основы жизненного идеала лучших людей. Люби своего ближнего не только потому, что это действительно может доставить тебе наслаждение, но и потому, что это для тебя выгодно» [2, л. 36].

Таким образом, можно сказать, что в начале своего творческого пути, в 1870-е годы, в первых дневниковых тетрадях М.О. Меньшиков хотя и имел интерес к творчеству писателя, но ценностно был далек от почвенно-народного и христианского идеала Ф.М. Достоевского. Революционные идеи, западничество и рациональный подход к христианству во многом определяли взгляды М.О. Меньшикова, а с основными работами великого русского писателя ему еще предстояло по-настоящему познакомиться.

Исследование осуществлено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) в рамках научного проекта № 20-012-00153

Использованные источники:

1. Центральный городской архив Москвы. Отдел хранения дел личных собраний Москвы (ЦГА Москвы. ОХДЛСМ). – Ф. 202. – Оп. 1. – Д. 2.

2. ЦГА Москвы. ОХДЛСМ. – Ф. 202. – Оп. 1. – Д. 3.

3. Ювачев, И.П. Из воспоминаний старого моряка / И.П. Ювачев // Морской сборник. – 1927. – № 10. – С. 70–185.