Андрей Аствацатуров – филолог экстра-класса, литературовед-американист, профессор Санкт-Петербургского университета, известный писатель. Мы уже несколько лет на связи. В 2020-м мне удалось прочитать онлайн-лекцию о современной русской прозе. Она состоялась на платформе музея Набокова, в котором Андрей Алексеевич – директор. Не получилось встретиться очно, по какому-то неудачному сцеплению причин визит в Петербург с речью о «литературных богах Возрождения» остался в неосуществленном проекте. Однако время пришло. При поддержке Ассоциации союзов писателей и издателей России (АСПИ) Андрей Аствацатуров пребывает в Краснодаре 9 по 13 ноября 2022 года. Да не один, с сопровождением: координирует визит Анна Мамаева и все состоявшееся снимает Григорий Синицын. Фотографирует и режиссирует так основательно, что даже я становлюсь героем постановочного сюжета о встрече двух гуманитариев в Екатерининском сквере.

Андрей высаживается из поезда вечером тяжелого дня. Несколько часов назад выведены российские войска из Херсона, погиб Кирилл Стремоусов. Жена переживает больше меня. Она считает, что русские донкихоты не должны умирать. Она верит и знает, что русские города нельзя сдавать. Но вот мы вместе встречаем долгожданного гостя – встречаем и почти не говорим о новейшей апокалиптике. Вокзал и центр Краснодара полны людей, воздух поглощен агрессивной осенью, сознание – войной. Фон ли она, содержание любого речевого сюжета, подтекст формально независимого высказывания – трудно сказать; мы много говорим о литературе, ведь ее изучение и преподавание – наша судьба.

Аствацатуров – внук большого филолога Жирмунского. Мой дед – Самохвалов, создавший 60 лет назад одну из крупнейших в Советском Союзе школ литературоведческой американистики. Андрей хорошо знает ее историю, у него есть сборники научных трудов, давным-давно изданных в Кубанском университете. Там есть статьи его учителя Юрия Ковалева. Да только ли его! Союз советских филологов, жизнь посвятивших освоению американской литературы как союзника в борьбе с западным империализмом, был крепок. Чем бы ни занимался Андрей Аствацатуров, он всегда возвращается к своей ключевой стратегии – американистике. То, что я в ней задействован слабее, нашему общению не помешало.

Наверное, больше всего говорили о современной словесности и ее творцах. Например, о Михаиле Елизарове. Он будто присутствовал на личных и коллективных встречах. Знающие удивлялись: как могут дружить столь разные – глубокий профессор, почти автобиографично пишущий об аутичных интеллигентах, и брутальный проповедник темных эпосов, кочующий по России с гностическими балладами. Елизаров, матерно поющий о том или ином рагнарёке, действительно трудно умещается в университетской аудитории. Попробуйте представить автора «Мультиков» или «Земли» в костюме и галстуке…. – не стоит этого делать. Так ведь и автор «Скунскамеры» посетил Краснодар без церемониальной одежды, всем внешним видом отстраняясь от канонов профессорской касты. Мне и раньше казалось, что елизаровский плотный мрак, постоянное касание готических миров и лишенная улыбки тяга к борьбе – часть аствацатуровской словесности. Выяснилось, что есть и встречное действие. Елизаров много, с большим желанием занимается герменевтикой. Боевое литературоведение «Бураттини», «Pasternak» и других книг прозы – не иллюзия и не дань поэтике интеллектуального фэнтези. «Если бы Михаил не был писателем, он мог стать великим филологом», - прозвучало на одной из встреч.

В Кубанском университете их три. Надо было представить нашего гостя в разнообразии возможностей и достижений. Так и получилось. Сначала Аствацатуров рассуждал о модернизме и литературоведческой позиции, затем перешел к монологу о проблемах современного образования, на следующей день говорил о личном литературном опыте. При постоянном аншлаге. С каждым выступлением присутствие персонального пути только усиливалось, как и возрастал интерес к личности питерского мастера словесности. Я рад за наших студентов. Перед ними был не «читающий лекцию» и «эффективно упаковывающий материал», а мыслящий – на твоих глазах, говорящий – из личной веры, из филологии – как апологии и исповедания. То, что эту личную веру трудно назвать одним словом, слушателям тоже было ясно.

Да, имя Ницше звучало не один раз. Неистовый Фридрих – строитель платформы модерна, основатель «веселой науки» о человеке как изменении и творчестве. О человеке как трагическом отказе от протестантского гуманизма ради вечного, ненадежного, полного боли антифарисейства. Но Аствацатуров точно не ницшеанец. Его духовные миры основательнее, чем можно представить по первому роману «Люди в гол». Религия, идущая от ритуала к повседневности мысли, перестает быть внешним объектом. Однако Бог непостижим (было сказано на лекции о литературном опыте), а человек слишком мал и грешен, чтобы можно беспроблемно озвучить свое богословие или заниматься художественной теологией в текстах, как поступают многие писатели наших дней. Нет свободы воли! Скорее, мы рождаемся с неустранимыми знаками рая или ада в нашей душе, чем разумно, в согласии с продуманным планом обретаем спасение или погибель. И все же Аствацатуров не кальвинист. На вопрос об Октябрьской революции он ответил без колебаний: старая аристократия выродилась, декаданс классического русского мира был необратим, революция стала осуществлением справедливости; тот, кто уже не был способен к управлению – исчезли, кто имел волю к власти и мечту о новом мире – пришел. Это не значит, что Аствацатуров – большевик.

Если оценить три университетские встречи как единый сюжет, в моей памяти он будет таким. Вокруг и в нас самих уже больше ста лет обитает и властвует «человек модерна». Углубленный, часто путающий неповторимую эстетику с оригинальным дизайном, страдающий фрагментарностью и не согласный пожертвовать ею, с тоской по целостности и благой масштабности, обреченный на всевозрастающее одиночество, сознательно или бессознательно уходящий в архаические миры и быстро зависающий на крючках древних и литературных архетипов. Для познания этого субъекта стоит читать Джойса, Вирджинию Вулф, Генри Миллера, возможно, Пруста. Отточенность интеллекта, собственные ощущения и тяжелеющие интуиции становятся истинными илиадами, библиями и одиссеями. Иногда над этой воронкообразной повседневностью, получившей статус персонального фэнтези, поднимается флаг Фридриха Ницше с его сверхчеловеком или Джозефа Конрада, размахивающего «Сердцем тьмы». Я бы еще привлек декаданс-сознание и экзистенциалистов, чтобы усилить тоску модерна по идеологемам и мифам. Но Аствацатуров как бы оберегает модернизм от избыточной воплощенности мировоззренческих платформ.

Кто мы и сколько нас в нас? В том-то и дело, что модерн предъявил: нас в нас много. В свободе от императивов, в упоении мнимой независимостью не отмахнуться от вопроса: когда мы принимаем решение и кажемся себе по-настоящему вольными душами, кто и на основании каких подсказок действительно выбирает путь? Когда мы видим себя свободными, какая «реклама» подключается в тот момент? «Либеральное образование» (и конкретность, и обобщение) делает ставку на это управляемое многими источниками «хочу». Атакуемый сформированными желаниями субъект реагирует на обязательную программу без комплексов: «Не зашло, не понравилось», - заявляют избранные студенты Андрея Алексеевича. Выбирают веселые «спецкурсы», ставя маргинальное выше классического, эпизод поднимая над процессом. В отказе от мощной, давящей энергии единого движения, от суровой, действительно состоявшейся реальности – много информации о человеке новейшего времени. Конечно, это радостно – выбирать любимое или хотя бы притягивающее. Аствацатуров не скрывает, что это значимый аргумент. Однако именно так получаются не принадлежащие себе исполнители. Правят миром досконально изучившие «обязательные программы». За пропагандой «либерального проекта» - относительно комфортное рабство многих и хитрый тоталитаризм модернистской аристократии.

Филология – тяжесть, ответственность, логическая состоятельность высказывания. Публицистика и литературная критика больше соответствуют нашим дням. Литературовед словно противостоим им, потому что отказывается от царствующих эмоций ради изучения условий и принципов, порождающих чувства. Нельзя писать даже об одном рассказе Елизарова, пока не прочитаешь все ранее сказанное о елизаровском мире! У растущего гуманитария должно быть два списка. Почти интимный – то прочитанное, о чем не можешь не писать, и второй – официальный каркас изучаемого предмета, который «пишет» тебя больше, чем ты о нем. Вспоминая свою дипломную работу о Джойсе, Аствацатуров советует студентам сопрягать первые шаги с нелюбимым, пугающее трудным, непонятным. Бери далекое - выясняй метод мысли и структуру поэтики! И не забудь, будь ты министр образования или первокурсник, ценить лекции. Теперь модно считать их отжившим жанром, но именно аудиторное разворачивание лекции учит тебя процессу мышления. А это почти всегда важнее полученного результата.

Должно сохраняться недоумение по поводу собственной судьбы. Вот ты безнадежный троечник в очках, безвыходно пребываешь в «концлагере детства», годами занимаешься навязанной отцом классической музыкой. А еще отец контролирует все твои книжки, давит-давит-давит, так что приходит время бежать из дома без паспорта, не возвращаться домой годами. И ты не только либерал, но и анархист с соответствующим набором грехов и добродетелей. Мигнула картинка – и это ты вырос ученым, воспитателем, писателем, одним из самых значимых филологов современности. Американистом, познавшим тщетность американской экспансии. Русским писателем, преодолевшим либерализм ради усиленного постоянной герменевтикой традиционализма. Как так? Возможно, в области этого вопроса начинает оформляться личный литературный опыт. Записи в «Живом журнале» перерастают сетевое общение, сигналят о возможности сюжета. Так появились «Люди в голом». Да и «Скунскамера» с «Осенью в карманах» не без этого. Идея порядка и профессионализма, которую отстаивает Аствацатуров, проявилась и в его отношении к редактуре. Есть ирония, что в становлении новейшей прозы редакторы, меняющие заголовки и развязки, значат так много. Возможно, Андрей Алексеевич убедил собеседников, что у них есть на это право.

Сознание и речь гостя – главный гость. Но мы же не только филологи! Город помог своим нежеланием делать ноябрь злым. Погода подавала куртки невесомыми, а шапки и капюшоны – факультативными. Безобразие неухоженных домов в районе Кооперативного рынка вызвало лишь понимающий, чуть ироничный смех. То, что продажные архитекторы в былые годы наляпали бездарных стекляшек на углу Красной и Гоголя или на пересечении Горького с Красной – да ничего страшного! По вечерам сухое красное не подавалось как фальшивое и кислое, так что «прекрасна жизнь для воскресших». Как сказал однажды Леонид Андреев, который не верил ни в какое воскресение. Совершенство Галицкого парка вызвало у Андрея Аствацатурова спокойное одобрение – как и бывает у настоящих филологов. Ведь знают они: что слово сильнее самого дорогого ландшафта, построенного людьми. Парк – временность, мы работаем с вечным. Побывали мы и за Кубанью, в Адыгее. Вечернее небо скрыло природные красоты и архитектурные достижения дачного товарищества «Водхозовец», но то, что воздух с тишиной иные – почувствовали.

Там мы обменялись мнениями о советском кино. Я посоветовал посмотреть «Неотправленное письмо» с молодым Смоктуновским, Андрей – «Великого гражданина», фильм конца 30-х годов о смерти Кирова. Мое поколение учили потешаться над соцреализмом. Смеялся и я в давнее время. Увидев, кто кривляется рядом, перестал. Эти насмешники были очевидно ниже нормативной эстетики. «Великий гражданин» помогает понять главное. Там народ есть, а сейчас народа нет. Перед той войной искусство работало на победу. Теперь слишком многое и многие в культуре требуют поражения. Это не повод для отчаяния. Просто надо жить так, как учил великий «Кант»: чтобы твои слова и дела работали на возвращение народа. Без категорического императива мы растворимся в «пелевинских» мирах. При всей камерности и внешней относительности филологии Андрей Аствацатуров, как мне кажется, решает важную задачу возвращения эпической культуры. Да и я тоже – как могу, но всем сердцем.

Фото Григория Синицына