Неделя у теплого моря…

1

Лодка вернулась из Северной Атлантики битая-перебитая, штормом сорвало аварийные буйки, волны разнесли пластиковый козырек рубки, льдиной погнуло горизонтальные рули – назад плелись не погружаясь. В базе встретили с оркестром, но без поросенка, поголовье свиней в военном совхозе сразил вирус. Зато натопили баньку. Счастье обрушилось на исполняющего обязанности командира БЧ-3 Олега Торжкова, когда он блаженствовал на полке. Боцман мичман Варнак, натирая спину Олега шерстяной варежкой, ухмыльнувшись, сказал:

– Что-то у меня, товарищ лейтенант, нос чешется и в паху режет. Прямо удержу нет. К чему бы это?

– Чуйка у тебя, боцман, конечно, острая, но ничего такого не предвидится.

– Не скажи, Олег Михайлович, не скажи… Не я ли тебе предсказал, что жинка от тебя сбежит в Питер, ась? Зуд в носу всегда по одному и тому же поводу.

Боцман Степан Варнак был фигурой значительной и даже загадочной.

Распахнулась дверь, выпустив в предбанник сгусток серого пара, вошел старпом Владимир Владимирович Кислов по прозвищу Вован, тощий, с белым, со свечным оттенком, телом. Впечатление усиливало полотенце зеленого цвета. Офицеры тут же прикрылись тазами: сейчас Вован что-нибудь придумает. Но старпом шел целеустремленно, прямо к Торжкову, присел на полок рядом и спросил:

– Олег свет-Михайлович, ты танец с саблями танцевать умеешь?

– Чего, чего?

– А с тазами? Прямо сейчас, в банном зале. Есть повод.

– Владимир Владимирович, вы что, сговорились? У боцмана в паху режет, в носу чешется, намекает на выпивку. Шутка, что ли?

– Нет не шутка. Готовься проставиться, да капитально! Поводов три. За торпедные стрельбы тебе досрочно присвоено звание старшего лейтенанта – раз, приказом командующего флотом ты назначен командиром боевой части три – это два, в связи с тем, что лодка становится на планово-предупредительный ремонт, ты послезавтра отбываешь в отпуск.

– Не фига себе!

– Простава сегодня. Ты по-прежнему живешь в однушке командира плавмастерской?

– Так точно.

– Начало торжества в двадцать ноль-ноль, собираться по одному, соблюдая конспирацию. А то Кощей засечет. Окна одеялами занавесь на всякий случай. Все остальное организует Варнак. Выдели ему средства и своих людей, я его швартовой команде не доверяю. А теперь давай танец с тазом.

Олег обернул бедра полотенцем, выплеснул из таза воду и, ритмично ударяя ладонью по цинковому дну, семеня ногами, прошелся между скамейками, изображая лезгинку. К нему тут же присоединился штурман Гоги Беридзе, кто-то на расческе удачно имитировал зурну. Через минуту танцевала вся баня. А в окно лился осенний свет угасающего дня.

Поляна была накрыта по всем правилам военно-морского искусства. Мероприятие прошло с элементами недоперепития. Торжков проснулся с тяжелой головой, отмокал под душем, когда в дверь позвонили. Чертыхаясь натянул халат бывшей жены, пошел открывать. На пороге стоял его друг корабельный доктор коротышка Гоша Окунев.

– Док, выпить нечего, все подмели. Кто-то даже бутылку подсолнечного масла почал.

– Врешь. Но я не об этом. По делу. Впустишь?

– Заходи.

– Короче, в связи с твоей грядущей невменяемостью Вован приказал оформить тебе отпускные бумаги, проездные документы и прочее. Забежал к своему флагману, а у того путевка в дом отдыха, заезд через двенадцать дней. Ялта, южное море, прохладные крымские вина и теплые девочки. Тебе согреться нужно, вон пупок к позвоночнику примерз. Погостишь у матери и в Крым. Как?

– Согласен.

– Заметано. Только этот халат с собой не бери, ты в нем на педика похож.

– Да пошел ты…

– Пойду, если нальешь.

– Да ведь нечего, Гоша, говорю тебе!

– Эх, молодой. Воспитываешь тебя, воспитываешь… Я вчера во время разгара намечающихся бесчинств свистнул на кухне пузырь и спрятал в ванной в тазу с грязным бельем. Даже механик не унюхал.

– Иди ты!

– Во-во, учись, пока я жив.

И верно, в тазу под ванной среди кремовых форменных рубашек лежала бутылка «Столичной».

– Ну, ты гигант, Гоша!

– Мне полстакана, не больше, дела. А ты отсиживайся дома, Вован разрешил. Он за командира остался. Кэп в Североморск укатил, у него в госпитале жену прооперировали. На улицу ни-ни, по городку Кощей рыщет, злой аки вепрь.

Кощей – прозвище члена Военного совета флотилии, блюстителя нравственности и сухого закона. Прозвище получил за исключительную тучность. Во всяком случае, в рубочный люк дизельной подводной лодки 613-го проекта он не пролезал.

Доктор ушел. Олег накатил полстакана водочки, и ему стало грустно. Вчера, прибираясь в комнате перед мероприятием, он нашел на туалетном столике письмо Маши полугодовой давности, хотел порвать, но передумал. Маша уехала спешно, не предупредив, забрала часть одежды, белье, оставив разные женские причиндалы: дорогой маникюрный набор, кремы, пудреницы. Следы поспешного бегства поразили его. Уходил в полигон на торпедные стрельбы женатым офицером, а вернулся холостяком.

Торжков перечитал письмо.

«Милый Олежек, – писала Маша, – я не выдержала испытание тундрой и гарнизонной жизнью. Северной сияние не заменит мне свет фонарей на Невском. Не так я представляла себе жизнь флотского офицера. Я подала на развод, все формальности беру на себя. Твоей карьере развод не повредит: инициатива моя. Я любила тебя, но любовь – вспышка, жизнь погасила ее. Прости, если сможешь. Маша».

Письмо вернуло Олега в те, не столь уж далекие времена, когда он, четверокурсник, мичман, был счастлив и жизнь казалась ему прекрасной. Особенно засел в памяти один декабрьский вечер. Чугунное небо, дождь со снегом, черные лужи, предновогодний бал в Доме культуры «Связи». Мичман Торжков взбегает по ступенькам, в фойе запах духов, мокрой одежды, из танцевального зала доносится музыка, мелькают знакомые лица. Олег знает, что нравится женщинам: высок, строен, форма хорошо подогнана. У него узкое, с упрямым подбородком командирское лицо, он, как большинство боксеров, хорошо танцует, и палаш, прозванный курсантами «селедкой», ему не помеха. Торжкову редко отказывают. И вдруг взгляд сурового мичмана останавливается на девушке, скромно стоящей у стены. У нее маленькая аккуратная головка, светлые волосы уложены в прическу «бабетта», синие надменные глаза, минимум косметики. На девушке серебристое элегантное платье, явно заграничного происхождения, коричневые туфельки на шпильках, в руке крохотная сумочка. Она из другого мира, райская птичка, случайно залетевшая на огонек. Еще не заиграла музыка, а мичман подходит к щебечущей стайке и, сделав обманный маневр, поворачивается к девушке, она улыбается…

После танца девушка (ее зовут Маша) берет Торжкова за руку и ведет в фойе, он покорно подчиняется, словно прикосновение маленькой ручки красавицы лишило его воли. В фойе опустело. На диванчике скучает комендантский обход.

– Ярмарка невест, – усмехается Маша, – поехали ко мне, мичман.

Вечер запомнился фрагментами. Пестрые блики на полу и стенах от зеркального шара под потолком в танцевальном зале, мелькающие огни за окнами такси, солидный дом на углу Невского и Литейного, беззвучный лифт. Таких квартир Олегу еще не приходилось видеть. Коридор с дубовыми панелями, на паркете шкура ягуара, на стенах оружие туземцев – копья, луки, стрелы, боевые топоры, страшные африканские маски. В гостиной картины, изящная старинная мебель, японский телевизор. В углу – гигантский глобус. Маша нажимает на потаенную кнопку, и глобус превращается в бар.

– Виски, джин, текила?

…Тонкий аромат, исходящий от простыней, разноцветные тени на потолке, приглушенный шепот: «Будь нежнее, милый. Какие у тебя сильные руки».

Это было что-то вроде кратковременного безумия.

Через три месяца они поженились. Маша поставила условие: «никакой свадьбы, отметим в ресторане вдвоем, родителей поставим перед фактом и оповестим, когда я окончу институт, а тебя произведут в офицеры. Тогда все ритуалы». В минуты близости она жарко шептала: «Олег, скоро ты станешь лейтенантом флота, но в любви ты рядовой необученный. Ничего, это мы поправим…»

Настроение у Маши менялось каждую минуту: то она мягка, ласкова, а то вдруг отгораживалась от Торжкова ледяным барьером. Избалованная дочь посла в одной из африканских стран, студентка последнего курса Иняза, роскошная квартира, домработница, машина. Об отце говорила с холодной усмешкой: «Мой папенька коммунист покруче самого Брежнева. Представляешь, так и заявил: «После института поедешь туда, куда распределят. Я и пальцем не пошевелю. Жизнь нужно узнавать с низов». Сам он постигал премудрости жизни с комсомола, рабочий паренек быстро вырос до секретаря райкома комсомола, учеба в МГИМО, перспективный советский дипломат. Ну а мне каково? В институте меня все ненавидят, от декана до уборщицы. Зависть. Четырехкомнатная квартира на Невском, в институт девочка приезжает на «рено», наряды. А мне надоела серятина, я с родителями по Европе прокатилась: Франция, Англия, Португалия – языки с детства родные. А по отцовской милости меня возьмут и отправят в Вологду училкой. Замужество – единственное спасение. А жена морского офицера, да еще подводника, это серьезно. Извольте выдать свободный диплом. Потому как жена офицера сегодня здесь, а завтра там. Пишите письма!

Теперь в горькие минуты Олег думал, что для Маши брак скорее фиктивный, чтобы не упекли в глубинку, и Север с его бытовыми сложностями лишь ускорил процесс распада неокрепшей семьи.

                                                       2

Коренной москвич Олег Торжков юность прожил в коммуналке на улице Усачева, что на Девичке. Говорят, что в этих местах в двадцатые годы зародился бесхитростный стиль, названный позже социалистическим: похожие друг на друга кирпичные пятиэтажки, ясно, без лифта, туалет в квартирах был, а вот ванной не было – буржуазное излишество. Да и зачем? Рядом Усачевские бани, где рабочий человек мог смыть трудовой пот, а заодно и побаловаться в буфете пивком, тайно разбавленным водочкой.

В домах селили в основном ИТР, но обламывалось и рабочим с фабрики «Каучук», чьи корпуса отливали стеклом наискосок от Усачевского рынка. Бывшим танкистам Мише Торжкову и Косте Орехову, друзьям еще по Халхин-Голу, пристроившимся шоферами на фабрику, выделили жилплощадь в освободившейся трехкомнатной квартире (арестовали инженера – врага народа) с мебелью и даже кухонной утварью. Взяли всю семью ночью, и круги по воде. Пока у Константина и его жены Фроси детей не было, им дали большую комнату с окнами во двор. Анна Торжкова ходила с пузом, судя по величине ожидался солидный приплод – двойня, их одарили двумя комнатами поменьше. Родился пацаненок. Один. Но великан, черноглазый, со сросшимися у переносицы бровями. Подвыпив, Мишка Торжков добивался у жены: «Сознавайся, курва, от кого понесла?» Мишка был белобрыс, кудряв, с голубыми глазами. «Дурень, ты семейный альбом давно смотрел? – взъярилась жена. – На, гляди, лихоимец!» Домашняя экспертиза установила, что Олег точная копия прадеда Мишки, кубанского казака из станицы Пашковской.

Экипаж сколотился быстро и накрепко – жили одной семьей. В декабре сорок первого года два танкиста, два веселых друга сгорели в танке где-то под Клином. Две вдовы и поднимали паренька. Отца Олег не помнил, у него были мать и тетя Фрося, считай, родная тетка. Нормально, в классе в основном безотцовщина. Паренек рос крепким, задиристым – первый драчун в школе, и не попади он в секцию бокса при клубе «Крылья Советов» к тренеру Владимиру Михайловичу Тренину, вполне мог пополнить ряды местных блатняжек, которых в ту пору в Хамовниках было немало. За три года тренер сделал из Олега перворазрядника и посоветовал поступить в Высшее военно-морское училище.

…После блеклой, заиндевевшей тундры с черными осколками озер Москва лишь изготовилась к осени, на подлете леса были еще зелены, с редкими желтыми проплешинами, у Внуково потянулись приусадебные участки с домами и домишками. От аэропорта до Усачевки минут сорок на такси. Олега поразило, как изменилась, как постарела мать. Смерть подруги Фроси обрушила ее.

Сидели за обеденным столом, беседовали.

– Слабнуть я стала, Олеженька, – сказала мать. – С памятью что-то делается, очки положила, полдня найти не могу. Я как тебя родила, сразу на «Каучук» вернулась, на вредное производство. Может, от этого? Страхи появились, все время кажется, что кто-то на кухне топочет, да отец твой блазнится, темный такой, встанет посреди комнаты и молчит. Плохо одной. Ты далеко, помру и никто не узнает. Вот я и взяла жиличку, девочку-студентку, внучку моей давней подруги, тож давно на пенсии. Живут в Солнечногорске, свой дом, сад, огород. Близко, а не наездишься. Девочка на доктора поступила учиться, институт на Большой Пироговке, рядом. В общежитии ей плохо, девки-оторвы мужиков водят, а она тихая, домашняя, к городской жизни непривычная.

– Поселила девочку – вот и хорошо. И денег со студентки не бери, неудобно. Где она, кстати?

– К бабуле уехала, та захворала. Девочка – сирота. Отец по пьяни под электричку попал, мать рак съел в одночасье. Каждую субботу уезжает, в воскресенье вертается. И всякий раз с гостинцем. То яблок корзинку привезет, то соленых огурчиков. Не из богатых, душевная…

– Вот и кормитесь одним котлом, а я денег пришлю.

– Да куда они мне, я же пенсию хорошую получаю, а то, что ты шлешь, кладу на книжку. Хорошо бы Леночке в комнату твой письменный столик перенести, да лампу наладить. Она допоздна занимается.

– Сделаю, мам. Сантехнику нужно в квартире сменить. До отъезда в Крым у меня десять дней, успею.

– Ты прости, Олежек, а что жена твоя в Ленинград, небось, укатила? Ты ничего о ней не пишешь.

– Нет у меня жены, мама. Развели нас.

– Ну и, слава Богу, моряку другая жена нужна, надежная. Давай за это по рюмочке и выпьем.

Сосед по лестничной площадке фарцовщик Костя Волынцев экипировал Олега для поездки в Крым, добыл новенький джинсовый костюм, кроссовки и набор маек. «Фирменные вещи, старичок, все из-за бугра, не грузинская подделка. А кроссовочки! В кроссовках фирмы «Адидас» тебе любая девка… сам понимаешь что».

                                                      3

Из Симферополя до Ялты Торжков добирался на такси. В Крыму он никогда не был и теперь с изумлением смотрел на зеленые, с серыми вершинами горы, сизые, до краев заполненные туманом распадки, – осенью здесь и не пахло, а когда открывалось море, ровное, голубое, точно намалеванное на фанере, Олег презрительно выпячивал губы. Курортный водоем и на море-то не походил. То ли дело Атлантика, когда вахтенного офицера и сигнальщика привязывают к перископу, чтобы не смыло за борт, и хотя на тебе водолазное белье и химкомплект, все равно на верхней вахте промокаешь до трусов и только стакан «шила» приводит тебя в чувство и перестаешь лязгать зубами. Особое умиление вызывали белые лайнеры. Они призраками возникали у горизонта и таяли в слоистой дымке. Олег с усмешкой думал, что судовая команда на лайнере вся в белом, обедает за накрахмаленными скатертями, а вечером ухлестывает за загорелыми дурочками, которые принимают их за настоящих моряков.

В доме отдыха разместили Торжкова на первом этаже в узкой, похожей на вагон комнате с двумя соседями: грузным лысым майором интендантской службы с Каспийской флотилии и сухоньким старичком-капитаном первого ранга в отставке из Ленинграда.

– Как насчет горилки, молодой? – спросил майор, его красное, обожженное солнцем лицо лоснилось.

– Нет, спасибо. В Крыму пить самогон?!

– Елки-моталки! Вы, подводники, гидролизный спирт неразбавленным хлещете.

– После верхней вахты, когда промокнешь до костей, куда ни шло.

– Было бы предложено.

Когда майор вышел, старичок – звали его Семен Семенович, – тихо сказал:

– Ты, сынок, койку к окну на ночь не ставь. Корпус в ноль часов закрывают на ключ, так этот кобель приладился в окно лазить. А я сплю плохо, астма мучает. После до утра уснуть не могу.

– Отдраю фрамугу, душно не будет, а окно закрою на шпингалет, пусть не шляется.

– С деликатностью у соседа не очень, будет стучать, ломиться.

– Как говорит наш боцман: будем посмотреть.

После ужина Олег побродил по территории дома отдыха. Где-то неподалеку гремела музыка, цветы олеандра источали сладкий, тревожный запах, крупные звезды висели низко, серебристой россыпью проступал Млечный путь. Вот где раздолье штурманам. Торжков устал за сегодняшний день: перелет, переезды. Нужно было отоспаться. Вернулся в номер. Семен Семенович уже спал, в номере стоял кисловато-бражный запах, видно, майор основательно заправился перед танцами. Олег не стал зажигать свет и, забыв о предупреждении старика, распахнул окно и сдвинул койку к подоконнику. Проснулся от ощущения, что кто-то шарит по его лицу, от неожиданности вскочил, тень за окном исчезла, послышался сухой треск и матерная брань.

Торжков выглянул в окно, тьма стояла, как в зеве погасшей печи, на небе ни луны, ни звезд, голос внизу умолк, Олег задраил окно и лег. Час не мог уснуть, проснулся от хлопка двери. Было уже светло, майор, прихрамывая, двигался к его койке, лицо его и шея были в ярких пятнах зеленки.

– Тебе это так не сойдет, сучара! – хрипло сказал он. – Вытолкнуть товарища в окно, прямо в куст шиповника...

– Тон сбавь, нечего по ночам шастать, будить отдыхающих. И никто тебя не толкал. Сам оборвался.

– Я рапорт начальнику дома отдыха напишу. Медики травму подтвердят.

– Молчать! – прервал его бормотанье резкий голос.

Семена Семеновича было не узнать, он словно помолодел на тридцать лет.

– Вы на Каспийской флотилии служите, майор? Григорий Заворотнюк? Командующий флотилией мой ученик, сегодня же позвоню ему. Пригрелись на хлебном местечке… А как насчет того, чтобы послужить в Гремихе или в бухте Ольга? И к начальнику дома отдыха схожу, пусть переселяет вас к чертовой матери.

Лицо у Заворотнюка стало цвета вареной говядины, к обеду он исчез. Два матроса из хозкоманды вынесли его койку.

– Слава тебе, Господи, – вздохнул Семен Семенович, – и откуда столько хамов? Ведь, по сути, лакей и трус.

– Да ну его… Далеко до пляжа, Семен Семенович?

– Автобусом возят, а вам пройтись в самый раз, я уж и не рискую. Два инфаркта. А вернуться домой ногами вперед – накладно для близких.

– Меня что-то тоже купаться не тянет.

– И правильно. Пару деньков погодите, нужно пройти акклиматизацию. А то с Севера прямиком в Крым.

Торжков не спеша спустился на набережную. После предзимнего Заполярья и осенней Москвы в Ялте все было нестерпимо ярким, повсюду цвели цветы, названия которых Олег не знал, и люди на набережной тоже были яркими, загорелыми, одетыми по-летнему. И было много женщин. На набережной стояли желтые цистерны на колесах, у них змеилась очередь.

– Пиво? – спросил Олег у загорелого до черноты мужика.

– Молодое вино, друг. Наливают в пивные кружки. Жахнешь – и на седьмом небе. Советую.

Пить не хотелось, но Торжков встал в хвост очереди – отдыхать так отдыхать. Впереди него стояла рослая девушка в белой юбке и красной майке. Густые волосы отброшены назад, на длинных загорелых ногах деревянные сабо.

«Хороша, – мелькнуло у Торжкова, – но для меня слишком молода. Не прокатит». Чтобы отвлечься, Олег посмотрел на море, на говорливую толпу, среди которой, как-то отдельно от всех, шел флотский офицер в мятой кремовой рубашке, на погонах с одним просветом одиноко посверкивало по одной звездочке. Младший лейтенант был грузен, широкоплеч, с уже обозначившейся «морской грудью». И по мере того, как офицер приближался, Торжков угадывал в нем знакомые черты. Ну конечно, Игорь Пыпин. Тоже минер, полтора года назад оба окончили училище подплава, четыре года их койки в кубрике стояли рядом, оба входили в сборную училища по боксу: Торжков во втором среднем, Пыпин в тяжелом весе. Постоянные спарринг-партнеры. Колотушка у Игоря была тяжелая, только уворачивайся, а вот с защитой дело обстояло хуже. Пыпин – рубака, большинство боев выигрывал ввиду явного преимущества. Училище Игорь закончил с золотой медалью.

– Игорь… Пыпин!

Офицер замер, точно споткнулся о камень, удивленно огляделся по сторонам, и хмурое его лицо поплыло в улыбке.

– Олежек, дружбан, дай я тебя обниму. Как ты здесь оказался?

– В дом отдыха прикатил после автономки. А ты?

– Тралец перегнал из Поти в Севастополь в завод на ремонт. И такая тоска! Взял мотор и махнул в Ялту на людей посмотреть. Завтра с оказией назад в банановую республику.

– Погоди, какой тралец? Тебя же, как медалиста, распределили на дивизию дизельных лодок в Балаклаву. И сразу «бычком». А ты, я смотрю, карьерист. Из лейтенантов в младшие рванул. Гигант!

– Не повезло мне, Олежек. Сначала все шло хорошо, за год из «бычков» в помохи повысили, сходили в Средиземное море в состав оперативной эскадры, впереди – классы. И черт меня дернул махнуть в Севастополь в ДОФ на танцы. Склеил бабенку, все чин-чинарем, и вдруг подкатывает хорошо поддатый капитан-лейтенант, кудрявый красавчик, с претензиями. Девушка моя, вали отсюда, лейтенант. Девица на дыбы: «Врет, – говорит, – первый раз его вижу». Я ему: «Слышал? Давай миром закончим, перепутал, под банкой всякое бывает». У каплея глаза бешеные: «Давай выйдем!» На террасе я обернуться не успел, как он на меня попер, едва уклонился от удара и на автомате встретил правой через руку. Глубокий нокаут, перелом нижней челюсти, госпиталь. А у этого красавчика папа адмирал, заместитель начальника Управления кадров ВМФ в Москве. Звездочку с меня сдернули и сунули пахать на тральщик в Поти. И ведь не брыкнешься. Комдив пытался меня отстоять – пустой номер. А знаешь, что такое Поти? Мокрая дыра, комары, духаны на каждом шагу. Когда Риони разливается – потоп. Жен офицеров и детей беру на борт. И все в бригаде так делают. Представляешь, на корабле не флаги расцвечивания, а женское и детское бельишко полощется. Пыпин перешел на шепот:

– Олег, ты обратил внимание на девушку, что перед тобой? Лермонтовская Бэла, охренеть можно. Ты с Машей?

– Один. Ушла от меня Маша.

– Так выходи в атаку, пли из носовых торпедных аппаратов…

– Не обломится, Игорек, слишком молодая и красивая. Меня уже раз прокатили – хватит.

– Ну и дурак. Девушка, извините…

Девушка обернулась: брови к вискам, черные восточные глаза странно гармонировали со светлыми волосами.

– Еще раз извините, нужна ваша помощь, выручайте, – Игорь подтянул живот и стал как будто выше.

– Помощь?

– Друга встретил, однокашника по училищу. Я на службе, мне пить нельзя, а друг один пить не может. Составьте компанию.

– Что же, оказывать помощь – моя профессия.

– Вы доктор?

– Операционная сестра.

– Готов хоть сейчас лечь на ваш операционный стол.

К их разговору прислушивались в очереди. Толстяк в соломенной шляпе с наклейкой на обгоревшем на солнце носу гулко, как в бочку, сказал:

– Соотечественники, пропустим без очереди моряков, они на корабль опаздывают.

Ему откликнулся молодой звонкий голос:

– Вали сюда, мореман. У нас времени вагон. Две кружки? Делов-то.

Через несколько минут компания стояла в жидкой тени акации.

– Давайте знакомиться, друзья. Я Игорь, этот рыцарь – Олег, подводник, гроза морей. А вы?

– Марина.

– Может, глотнешь, Игорек? – спросил Олег.

– В моем положении никак нельзя, даже запашок опасен. Стуканет кто-нибудь, и мне крышка. Ладно, дети мои, мне и в самом деле нужно идти. Марина, не обижайте Олега, ему сейчас нужна душевная поддержка.

                                                       4

Ах, какой это был день! Первый день их счастья. Сначала они сели в фуникулер, Ялта оказалась внизу, совсем рядом проплыла луковица собора. Дома разбегались по предгорью, взбирались вверх по уступам, в щелях между домами бежали маленькие автомобильчики. Солнце закрыли облака, но сияние было настолько ярким, что все вокруг виделось отчетливо, с деталями. А фуникулер поскрипывал, кряхтел, и казалось, путешествию в небо не будет конца. Обедали на вершине горы в ресторане. Ели салаты, жареную барабульку с картошкой и пили белое вино, название которого Олег тотчас забыл. Он вообще испытывал странное ощущение, что знает Марину давно, возможно, со школы. Она говорила о себе охотно, в голосе ее иногда слышались гортанные кавказские нотки. Разговор не запомнился, так, отдельные фразы.

– Я по профсоюзной путевке. Путешествовали по Крыму. В Ялте остановились на турбазе. Кормили ужасно. Девчонки разъехались, а у меня билет на послезавтра. Сторожиха разрешила ночевать в кладовке. А так не хочется уезжать, я ведь никогда не была на море… Живу с мамой и братом. Мама – проводница на дальних рейсах, брат при мне, пятнадцать лет, трудный возраст. Но он у меня молодец. Мечтает поступить в железнодорожный институт. У нас все, кроме меня, железнодорожники. Папа инженер-путеец… Был. Папа у меня на глазах умирал. Рак. Я дала себе слово – только в медицину. Кончила медучилище, подтяну брата и буду поступать в институт.

Олегу нравилось, как Марина ест, подбирая подливку кусочком хлеба, как с детским любопытством оглядывает зал. Видно, нечасто ей приходилось бывать в ресторанах. И еще он не мог представить себе Марину в платье от кутюрье, в гостиной с итальянской мебелью и картинами в дорогом багете, зато легко представлял ее в их северном городке у военторговского магазина в очереди за молоком. Темень, сполохи, кряканье подводной лодки, проходившей боновые ворота…

Потом они спустились в душную Ялту и отправились кататься на карусели. На набережной зажгли фонари, на аттракционах гремела музыка, у морского вокзала швартовался лайнер, он был ярко освещен, и люди на палубе что-то кричали и приплясывали. Ужинали в чебуречной. Несколько ступенек вниз, и вы оказываетесь в кавказском духане: прохладно, бочки вместо столов, скамейки, покрытые овечьими шкурами. Им принесли графин красного вина, зелень и огнедышащие чебуреки, и Олегу, в который раз показалось, что все это происходит не с ним, а с каким-то другим человеком.

– Олег, почему твой друг сказал, что тебе нужна душевная поддержка? – спросила Марина. – Он шутил?

– Нет. Полгода назад от меня ушла жена. Вернулся с моря, а ее нет. Только записка. Через пару месяцев телеграмма – нас развели.

– Но почему?

– Не выдержала жизни в Заполярье.

– Значит, не любила.

К их столику подошел пожилой грузин, видно шеф-повар, в колпаке, фартуке из грубой ткани.

– Как чебуреки?

– Ничего подобного не ел, произведение искусства, – Торжков улыбнулся.

Старик что-то крикнул по-грузински на кухню, и официант, молодой, кудрявый парень принес на подносе два бокала густо-красного вина. Он держал поднос с бокалами и двигался с такой осторожностью, словно нес хрупкие драгоценности.

– Вы красивая пара. Дай вам бог счастья, а это вино от заведения. В Грузии его пьют только по торжественным случаям.

И опять их захлестнула вечерняя Ялта. После прохладного духана было трудно дышать.

– Олег, проводи меня до турбазы. Сторожиха ложится рано и запирает дверь. Какой день, какой день! Не день – сон.

– У меня такое же ощущение.

– А послезавтра мне уезжать.

Олег взял руки Марины и прижал к своим щекам.

– Тебе не нужно уезжать.

– У меня же билеты на поезд, а с билетами знаешь как трудно…

– Чепуха. Сколько дней у тебя осталось от отпуска?

– Десять, если вместе с дорогой.

– Завтра продадим твой билет, снимем комнату на окраине Ялты, где тихо. В доме отдыха мне не нравится. Я согласен на все твои условия. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Марина внимательно посмотрела на него и тихо сказала:

– Можно, я завтра отвечу? Все, я бегу.

Семен Семенович в халате после душа причесывался перед зеркалом. Скосил глаза на Торжкова и, улыбнувшись, сказал:

– Ага, младежь подгребает. На обеде не был, на ужине не был. Все понятно: дама, дыша духами и туманами… Так?

– От вас ничего не утаишь. Познакомился с лермонтовской героиней.

– Неужто с княжной Мэри?

– Скорее, с Бэлой… Хотя ее не так зовут.

– Значит, отдых налаживается.

– Пожалуйста, прикройте меня в случае необходимости. Появляться я буду редко. Скажите, записался на все экскурсии, ушел на теплоходе в Сухуми…

– Обижаете старика. Я ведь тоже был молодым. Такую легенду о вас создам, Петрарка позавидует, не говоря уже о Ромео.

Они встретились у молочного кафе на улочке, сбегавшей к морю. Кафе Торжков вчера присмотрел и сказал о нем Марине. У нее был усталый вид, под глазами тени.

– Не выспалась, до часу ночи помогала сторожихе убирать комнаты, менять постельное белье, а в шесть утра она меня выставила – заезжает группа туристов. Подремала на морском вокзале, сдала чемодан в камеру хранения и сюда.

– Давай позавтракаем и на морской вокзал.

– Зачем?

– Напротив вокзала, у гостиницы квартирный рынок, снимем комнату.

– Но ведь у нас потребуют паспорта!

– Вряд ли. Конец бархатного сезона, комнат навалом. Покажу удостоверение офицера. Морякам доверяют. И потом, разве мы не похожи на молодоженов? Помнишь, что сказал старик-грузин в духане?

Все вышло как нельзя лучше. У морского вокзала к ним сразу подошла усатая старуха-армянка в широкой, до земли юбке.

– Вам остановиться нужно, молодые-красивые? – певуче спросила она, обращаясь к Марине.

– Да, нам нужна комната… Отдельная. И чтобы было тихо.

– Есть очень хорошая комната, довольна будешь, молодая хозяйка, – пропела старуха. – Всю Ялту видно. Сад-виноград. Воздух отрезай, кушай. Вам надолго?

– Дней на десять, – ответил Торжков.

– Хорошо, хозяин. Газ есть, холодильник есть, душ есть. Зять у меня хозяйственный, сам дом строил. Только далековато, за армянской церквой, в гору идти надо. Да ведь вы молодые. Вам что? Я старуха, раз в неделю в гости к дочери хожу.

– Посмотреть бы, – сказала Марина.

– Вот и хорошо, вот и пойдем, хозяюшка, поглядим. Доберемся быстренько, я ходкая, – и старуха проворно засеменила через дорогу, переваливаясь на тумбообразных ногах в стоптанных чувяках.

– Я еще никогда не была молодой женой, – сказала Марина. – А, гори оно все синим пламенем. Если очень хочется, значит, можно.

Старуха цепко карабкалась в гору, вела их узкими и кривыми улочками, и дома то были высоко над головой, за позеленевшими каменными заборами, и туда нужно было забираться по лестнице; то низко – с дороги видно было белье на веревках, и женщины что-то готовили в летних печках.

Дом, где им предстояло жить, стоял в глубине сада, с террасой, широким крыльцом и плоской кровлей. Стены его были увиты виноградом, листья местами пожелтели, усохли, и кое-где видны были тяжелые фиолетовые грозди.

– Ключ вот сюда будете класть, – сказала старуха, показывая щель у подоконника, – у нас спокойно, двери редко кто закрывает.

Она провела их коротким темным коридором, пошарила в темноте, отыскивая дверь, наконец открыла ее, и Торжков сразу же увидел великолепный туалетный столик с большим зеркалом, в котором отразились он сам, Марина, старуха. И с трудом удержался, чтобы не постучать по дереву, – так они с Мариной были молоды и хороши собой по сравнению со старой армянкой. Марина подтолкнула его, он вошел и замер, комната сразу понравилась, недавно отремонтированная, с чешской тахтой, сервантом и плетеным креслом-качалкой. Но самым, пожалуй, великолепным было окно, широкое, во всю стену, глядевшее в сад.

– Ну и ладненько, – сказала старуха, оценив их молчаливое восхищение. – Вы устраивайтесь, а я пойду дочку поищу.

– Да, продолжение сказки, – задумчиво сказала Марина.

Они познакомились с дочерью старухи – милой, черноволосой и застенчивой женщиной, она показала, как пользоваться душем, и как, уходя, перекрывать газ. Затем спустились в город, пообедали, забрали из камеры хранения чемодан и, купив две бутылки сухого вина и острого домашнего сыра, вновь поднялись в гору.

                                                       5

Теперь рано утром они натягивали спортивные костюмы и бежали вниз. Армянская церковь стояла у дороги и глядела им вслед, внизу, в распадке, сквозь текучий туман проступали желтые пятна домов и зеленые – виноградников. Ялта была, как на ладони, за слоистым горизонтом зияла пустошь, снизу слышался едва различимый шум – курорт просыпался. На городском пляже было еще пусто, у кромки воды бродили важные чайки. Завтракали в молочном кафе. По дороге домой заходили на рынок, покупали прозрачную рыбу-иглу, скумбрию, парное мясо, зелень, фрукты и медленно брели в гору, ощущая, как свежеет, становится духовитым воздух, как гаснет шум суетливого курорта.

К этому времени в доме уже было пусто, хозяева отправлялись на работу. В саду пели птицы, кудахтали куры. Влюбленные срывали с себя одежду, становились вдвоем под душ и потом, наскоро вытершись полотенцем, шли в свою комнату.

– Как в раю, – сказал как-то Олег.

– Да, да, – откликнулась Марина. – Мы первые на земле люди, мы ходим по дому голые и грешим.

– Это не грех, это любовь.

– А разве бывает вот так, сразу?

– Бывает.

Ужинали на террасе. Внизу шумела Ялта, а здесь было тихо, и звезды висели совсем рядом, казалось, до них можно было дотянуться рукой. Олега поражало, с какой быстротой Марина управлялась с приготовлением еды. У нее на плите одновременно варилась уха, тушились перцы по-гречески, но особенно ей удавались хинкали. За соусом они ходили на рынок, Марина покупала разные соусы у старика-черкеса и говорила с ним на родном языке. У Маши готовка вызывала отвращение, самое большее, что она могла, – поджарить яичницу с колбасой. В городке подводников была военторговская столовка, но кормили там отвратительно. И домработницы рядом не было.

За домом в конце двора, за курятником, сохранилась каменная стена древнего сооружения. В одном месте камни обрушились, и образовалась щель, куда мог протиснуться взрослый человек.

– Ты знаешь, Олег, я нашла лаз в другой мир. Только не знаю, это мир живых или мертвых. Пойдем, покажу.

За проемом в стене и в самом деле открылся другой мир: плоская, как столешница, возвышенность, за которой начиналась рыжая степь, а дальние увалы напоминали голубые облака, а может, это и были облака, осевшие на осеннюю крымскую землю. А воздух звенел от дремотного гудения пчел. И ни одного человека. В отдалении, немного слева, видна была разрушенная мечеть. Но вот, что странно, не было ощущения безлюдности, степь была населена.

– Красиво, но жутковато, – сказала Марина. – Представляешь, сколько народу прошло по этой земле. А люди так просто не исчезают, они оставляют след, а может, и продолжают жить в здешних местах.

– Как это?

– Ученые говорят о существовании других, параллельных миров, куда перемещаются души.

Марина в который раз удивляла Торжкова, она была начитаннее его, знала называние каждой травинки, что встречалась им в горах или в степи.

– Вот это эхинацея, из нее готовят средства для повышения иммунитета, а это листики железницы, ломоноса, дурмана, хедеры…

– Откуда ты знаешь. Ты же раньше не была в Крыму.

– Из справочников, литературы. Я собираюсь поступать на фармацевтический факультет – там можно учиться заочно. И потом я горянка. Квартирная хозяйка спросила меня, не армянка ли я. По линии отца во мне намешано много кровей: адыгейская, черкесская, чеченская, а мама русская. По паспорту я не Марина, а Мариет. Мариет Аслановна. У отца во время войны в Майкопе погиб весь род. Он долго лежал в подмосковном госпитале, рана не заживала. Там познакомился с мамой, она работала санитаркой. Отец накануне войны окончил железнодорожный институт в Ленинграде, был начальником поезда, возил на фронт технику, боеприпасы. Поженились, осели в Дедовске, это неподалеку от Москвы по рижскому направлению. Я в отца, а брат в мать, светленький, с конопушками.

Дни таяли, сливаясь в один счастливый день. Торжков сходил в дом отдыха, подал начальнику рапорт, что в связи с семейными обстоятельствами он вынужден прервать отпуск и вылететь в Москву. Его не удерживали.

Наступил день отъезда Марины.

– Ты поживи еще несколько дней у моря, нам нужно немного остыть друг от друга, сказала она. – А то у меня голова идет кругом. От Дедовска до Москвы всего ничего. Позвонишь, и я приеду. Хорошо, если ты будешь в форме, таким я тебя еще не видела.

Он с трудом уговорил Марину лететь до Москвы самолетом, чудом достал билет, проводил ее до Симферополя, а когда вернулся в Ялту, в их светлую комнату, схватился за голову. Почему, почему он не улетел вместе с ней? И что означает «остыть друг от друга»? Сидеть одному в комнате было нестерпимо. Он впервые за неделю спустился в вечернюю Ялту один. Было душно. Фонари на набережной еще не зажглись, и стоял полумрак. Отчего-то все выглядело значительнее: и горы, и море, и лица людей тоже были значительными, словно все чего-то ждали, словно вот-вот что-то должно было произойти, и Торжков тоже заразился ожиданием. А темнота казалась все ощутимее, будто сгущался, становился плотным сам воздух. И вдруг сухо, как электрический разряд, треснуло в небе, дернулись и затрепетали сиреневые нити на столбах – разом стало светло, толпа на набережной пришла в движение, заговорили, засмеялись люди. Торжков зашел в бар, напоминающий морской грот, выпил три или четыре коктейля, не ощущая вкуса, долго сидел на скамейке, где еще недавно они отдыхали с Мариной, и все ему было отвратительно: и смеющиеся люди, и терпкий запах духов, и даже огоньки в море раздражали его. Прошли еще три пустых дня, Олег не выдержал, щедро расплатился с хозяйкой, побросал в спортивную сумку вещички и уже рано утром был в аэропорту в Симферополе. И ему опять повезло: какой-то музыкальный коллектив перенес свой вылет в Москву, сдал билеты, и Торжкову досталось место в первом классе…

Что было потом? Завьюженный военный городок, сполохи в угрюмом небе, очереди за молоком у военторговского магазина, проводы и встречи, скоропостижная смерть Марины – обычный грипп. Торжков не поспел на похороны, его лодка возвращалась с боевой службы. Может, потому Марина запомнилась ему такой, какой видел ее в аэропорту Симферополя: светлой, радостной, ожидающей счастья.

Теги: море

24.01.2022

Статьи по теме