Систему образования ждёт очередная реформа

Идея выхода из Болонской системы, озвученная в последних числах мая главой Минобрнауки, вызвала в обществе неподдельную радость. Ведь именно с ней обыденное сознание связывает ЕГЭ, тестовую систему проверки знаний, кредиты и зачёты вместо привычных оценок… Но к ЕГЭ и ГИА Болонская конвенция не имеет никакого отношения. Помимо кредитов и зачётов ею регулируются положение профессора в вузе, условия его труда, максимально допустимое количество часов и консультаций, зарплата (весьма высокая) и социальный статус. Но вот как раз этого из Болонской системы мы не позаимствовали.

Главная идея вступления в Болонский процесс заключалась в одном: понравиться западному, а главное, англосаксонскому миру. Отсюда копирование специфических форм тамошней научной жизни: наукометрических данных, которыми измеряется ценность вклада в науку, и приоритет журналов, входящих в SCOPUS и в Web of Sciens. Абсурдность такой «наукометрии» очевидна, когда речь заходит о гуманитарных науках: как будто наша задача состоит в том, чтобы изучать, к примеру, родной язык, а потом подобострастно знакомить с результатами исключительно англоговорящую публику. Обязательные переводы аннотаций статей и ключевых слов на английский, требование транслитерации (перевод русского текста с кириллицы на латиницу) преследовали одну цель: понравиться английскому или американскому университету.

Эту же цель преследовало и присоединение к Болонской конвенции: унификация отечественного образования на европейский манер с целью увеличить так называемую академическую мобильность студентов: дать им возможность один семестр учиться в Лондоне, другой – в Париже, третий – в Нью-Йорке и т.д. И изучать везде одни и те же предметы. Чтобы в родном университете зачитывались кредиты, полученные в других вузах. Иными словами, Болонская конвенция – это реализация в научно-образовательной сфере идеи глобализации. Везде одно и то же образование. Научные ценности и ориентиры. Авторитеты и репутации. Списки литературы. Рейтинговые журналы. Какие? Английские, естественно. Американские. Не немецкие же или французские. И уж точно – не русские.

Понадобилось нынешнее историческое потрясение, чтобы понять: это тупик. Надо выходить из Болонских соглашений. Надо прекратить перелицовываться на англосаксонский манер. Надо вновь становиться самими собой. И тут возникает самый главный вопрос: а какие мы? И что мы потеряли в сфере образования не в «лихие девяностые» (тогда как раз реформаторы ещё до образования не добрались), а уже в два десятилетия нынешнего века?

Последние полтора десятилетия систему, сложившуюся на протяжении последних двух с лишним веков, ломали через колено, заставляя отказаться от пятилетнего специалитета и вводя бакалавриат (3 или 4 года) плюс магистратуру (2 года). В программу бакалавриата пытались впихнуть то, что давалось за 5 лет. После смены строя уходил блок социально-экономических и исторических дисциплин (история КПСС + истмат и диамат + политэкономия капитализма и социализма + научный атеизм), и казалось, что все предметы специальности легко будет уместить в 8 учебных семестров.

Практика показала, что сделать это невозможно. Многие дисциплины никак не хотели ужиматься. К примеру, история русской литературы должна изучаться последовательно, начиная с древнерусской. И вузы, которые хотели сохранить эту последовательность, вынуждены были сжимать курсы, читать в один семестр то, что при прежней системе рассчитывалось на два. Так, на филфаке МГУ, где мы имеем честь преподавать, два периода русской литературы ХХ века втиснули в один семестр. В результате студентам предстояло освоить творчество Булгакова, Платонова, Горького, Набокова, Маяковского, Шолохова, Пастернака, Гроссмана, военную прозу, деревенскую прозу, Распутина, Солженицына всего лишь от одной сессии до другой…

Значительная часть вузов пошла по другому принципу – максимально сократить и отказаться от «лишнего». Так появлялись курсы «Ключевые тексты русской литературы XIX в.», призванные заменить фундаментальное изучение истории русской литературы этого периода. Или вместо последовательного изучения истории русского языка (3 года на филологическом факультете МГУ) – предмет «Язык и культура XV–XVII вв.». В общем, отрывок, взгляд и нечто… Филологическое образование превращалось в лоскутное одеяло обрывочных знаний. Лишь МГУ и немногим другим университетам благодаря праву на собственные учебные планы удалось частично отстоять фундаментальную схему.

Так давайте как можно скорее вернёмся к специалитету, к той системе, когда приходящий на 1-й курс филолог, историк, химик или биолог в первую очередь получал профессиональные знания. Филолог сразу погружался в изучение древних языков, в общее языкознание, начинал изучать античную литературу – ему показывали, какие разные аспекты есть у выбранной им профессии. Это было сложно, но это давало понимание: больше всего мне нравится, к примеру, древнерусская литература. И в дальнейшем я буду специализироваться в выбранной области, параллельно изучая современную литературу и другие дисциплины. Буду знать не только стиль плетения словес Епифания Премудрого, но и эстетические основы постмодернизма. Специализируясь в древнерусской литературе, я одновременно буду профессионалом широкого профиля.

Вы хотите это вернуть? Да – скажет большинство. Как бы не так!..

Сегодня нас ждёт новый сюрприз, похлеще бакалавриата. Вызревает новая уникальная концепция: «2+2+2». Суть её в том, что сначала студент будет получать набор «общих» знаний. К примеру, выбравший некое филолого-журналистское направление будет учить «общие» дисциплины: иностранный, общее языкознание, что-нибудь из серии «введение в изучение литературы и языка», «основы журналистики», «как писать по-русски без ошибок» и т.д. Ну и конечно, предметы федерального цикла – концепции современного естествознания, информатику, политологию, экономику… Года через два этот «филолог» понимает: ему нравится латынь. И идёт заниматься только дисциплинами классической филологии, бросив другие. Литературу XIX в. он изучать не будет, не говоря о современной. Но ещё через два года он имеет право понять, что «латынь из моды вышла ныне», – и, решив стать специалистом по современной критике, начнёт познавать специальные предметы. Мимо него пройдёт большая часть истории русской и зарубежной литературы, но он вполне может попрактиковаться в критике.

Ещё любопытнее в случае принятия системы «2+2+2» сложится образовательная траектория будущего педагога. Первые два года он будет изучать общие дисциплины (педагогику, методику преподавания, психологию подростка и пр.), на следующем этапе – общие основы предмета, а на третьем – его более углублённое понимание (если, конечно, не придёт к выводу, что будет преподавать не физику, как ему казалось на втором этапе, а иностранный язык, изучению которого он и посвятит пятый и шестой годы своего образования).

Вот в Тюменском университете, ректором которого был нынешний министр науки и высшего образования, есть гуманитарное направление – «Философия. Медиа. Искусство». Первые два года студентов знакомят с выдержками из разных предметов, а потом они могут решить – стать философом или искусствоведом. За это время в МГУ на специальности «история искусств» уже и древнее искусство прошли, и средневековую архитектуру, и русскую иконопись, а специалист, выпущенный из ТюмГУ, за два года научится лишь отличать Моне от Мане и рассказывать о достоинствах скульптуры «Большая глина № 4».

То есть под шумок разговоров об отмене бакалавриата может быть предложена абсолютно уникальная идея: учиться будем больше, а знать меньше. Такого решения не формулировал открыто ни один из прошлых министров. Мы реально дошли до предложения учить «чему-нибудь и как-нибудь».

Если говорить конкретно про филологическую науку, то концепция 2+2+2 может вырастить журналиста (хотя чему его шесть лет учить?), но учёного – нет. Не будет филологов-классиков (а мы по-прежнему готовим уникальных специалистов по латинскому и греческому языкам), не будет специалистов по древним языкам уровня академика А.А.  Зализняка, не будет специалистов, получивших в университете полноценную подготовку, которая позволит в перспективе вырасти в учёного. И хорошего учителя-словесника эта схема не подготовит.

Если ответ на вопрос о том, зачем понадобилось деформировать сложившуюся в русской высшей школе систему специалитета и аспирантуры более или менее понятен (дабы разным Европам понравиться), то на вопрос о том, зачем нужна шестилетка «2+2+2», у нас ответа нет. Так же как и ответа на вопрос, в чём её прагматика. Тайна сия велика есть…

Михаил Голубков,
Наталья Николенкова,
преподаватели МГУ

Источник