Плач и смех в «истории души» Печорина

Вячеслав Влащенко

К одним из самых пронзительных фрагментов романа «Герой нашего времени» можно отнести сцены плача Печорина после безуспешной погони за внезапно уехавшей Верой в повести «Княжна Мери» и его смеха после мучительной смерти Бэлы в первой главе. Это кульминационные моменты в «истории души» лермонтовского героя.

Что значат этот безутешный детский плач («…я упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал») и странный смех Печорина, от которого у Максима Максимыча «мороз пробежал по коже»? Как в этих ключевых многозначных деталях раскрываются «неясная глубина» (А.Михайлов) и «мерцающие смыслы» (В.Маркович) художественного текста, как проявляются характер, душа, внутренний мир, личность главного героя? Какие ассоциации они вызывают у современного читателя? Какое место они занимают в композиционной структуре всего произведения?

Прежде чем отвечать на эти вопросы, объясним свое общее восприятие романа, его главного героя и понимание их особой актуальности сегодня. О чем же роман Лермонтова? Одни исследователи (В.Вацуро, Э.Герштейн, О.Сливицкая, В.Шмид и многие другие) выделяют в Предисловии к «Журналу Печорина» ключевые слова повествователя- «история души человеческой»,- но утверждают, что собственно «истории» как развития, изменения личности Печорина в романе как раз и нет; другие (Г.Горланов, Л.Жаравина, Г.Москвин, О.Улыбина) говорят о личностном росте героя, его духовной эволюции, его пути восхождения к Истине.

В нашем восприятии «Герой нашего времени»- это прежде всего трагическая «история души» Печорина, яркой и волевой личности, с поэтически обостренным восприятием красоты природы, с «силами необъятными», необыкновенного человека, который мог стать настоящим героем (в «Фаталисте» он совершает героический поступок), но становится в значительной степени «демоническим» героем, который несет в мир людей зло, является причиной страданий, несчастья, гибели тех, с кем его сводит «судьба», становится «нравственным калекой» и сладострастным «вампиром», безжалостным убийцей Грушницкого, «разыгрывает жалкую роль палача и предателя». Роман представляет собой историю духовной болезни и гибели души Печорина, причем каждая глава- определенное и конкретное звено в этой «нисходящей» линии героя.

Выскажем гипотезу, что плач Печорина является итогом его «истории души», рассказанной в повестях «Тамань» и «Княжна Мери», а смех венчает уже всю историю трагического пути героя в романе.

Задача выстроить эту линию существенно осложнена «фрагментарной конструкцией романа» (Б.Эйхенбаум) и значительной незавершенностью самого текста. Как заключает В.Маркович, «незавершенность предстает в конце концов ведущим и необходимым качеством лермонтовской прозаической художественности <...> стремление к незавершенности пронизывает в этом романе все уровни текста»[1].

Печорин для нас является не столько «настоящим героем безвременья» (Н.Михайловский), сколько трагическим героем «эпохи безверия» (ХIХ- начало ХХI века), когда «Бог умер» (Ф.Ницше) и наступила «мировая ночь» (М.Хайдеггер), эпохи, которую митрополит Антоний охарактеризовал так: «Мы живем не просто в тварном мире, но в мире падшем, трагедия которого- обезбоженность. Мы живем в мире, который, утратив Бога, как бы потерял ключ к тайне гармонии»[2]. И «болезнь» Печорина- это не только болезнь поколения Лермонтова, но и наша болезнь, болезнь нашего времени, когда печоринская убийственная скука-тоска грозит гибелью каждой живой душе, каждому «развитому и сознающему существу» (Ф.Достоевский). Этой болезни подвержены прежде всего самые сильные, наиболее умные и одаренные. И мы должны не просто «принять» необходимое для выздоровления «горькое лекарство» и осмыслить правду о себе, но и стремиться приблизиться к той Истине, которую «Бог знает». Не случайно этими словами заканчивается Предисловие к роману.

Именно этот аспект особой актуальности романа Лермонтова выделяет современный литературовед В.Мильдон: как выжить человеку без веры в Бога, в бессмертие души, как справиться с ужасом перед вечной темнотой? Это «вопрос всемирный, касающийся судьбы каждого человека»[3].

А теперь вернемся к плачу Печорина и вспомним, что в тексте «Княжны Мери» непосредственно предшествовало ему и с чем он внутренне связан. Это дуэль с Грушницким, когда Печорин безжалостно расстрелял своего уже безоружного противника на краю обрыва, и прощальное письмо Веры. Необходимо выяснить основные причины дуэли и ее трагического финала. Есть ли в этом личная вина Печорина?

На следующее утро после ночного свидания с Верой Печорин невольно подслушал в ресторане, как Грушницкий рассказывал о том, кто ночью был у княжны Мери, и дал «честное, благородное слово, что все это сущая правда». Печорин тут же обвинил Грушницкого в «самой отвратительной клевете» и потребовал отказаться от своих слов. Естественно, перед читателем возникает вопрос: что ночью видели Грушницкий и драгунский капитан, спрятавшись в кустах? Искренне ли заблуждался Грушницкий или, желая отомстить княжне Мери, сознательно клеветал на нее, зная, у кого на самом деле был Печорин? Автор одной из последних монографий о Лермонтове, по сути повторяя мнение многих своих предшественников, утверждает: «…он сочиняет и распространяет ложный слух о том, что Мери ночью в своем доме принимала Печорина»[4].

Но так ли это? Из повествования Печорина и рассказа Грушницкого можно сделать однозначный вывод о том, что Грушницкий искренне верил в правдивость своего рассказа и не догадывался об «истине»: «…он (муж Веры.- В.В.) мог услышать вещи для себя довольно неприятные, если б не равно Грушницкий отгадал истину; но, ослепленный ревностью, он и не подозревал ее». 16 июня Грушницкий рассказывал:

Наконец- уж бог знает откуда он явился, только не из окна, потому что оно не отворялось, а должно быть, он вышел в стеклянную дверь, что за колонной,- наконец, говорю я, видим мы, сходит кто-то с балкона… Какова княжна?

В глазах мужа Веры («- Благородный молодой человек!- сказал он, с слезами на глазах…»), княгини Лиговской («Вы защитили дочь мою от клеветы, стрелялись за нее,- следственно, рисковали жизнью»,- скажет она потом) и многих исследователей романа Печорин, вызвав Грушницкого на дуэль, поступил благородно, так как защищал честь княжны Мери. Например, в книге К.Григорьяна мы читаем: «Когда ее честь оказалась запятнанной, то Печорин без колебаний поставил на карту собственную жизнь, чтобы оградить невинную жертву от грязной клеветы»[5]. И Г.Москвин в убийстве Грушницкого видит «защиту имени, чести и непорочности княжны»[6].

С нашей точки зрения, все выглядит совершенно иначе. Печорин артистически естественно играл роль «благородного человека», хотя своим открытым ухаживанием, хитрой и расчетливой игрой, затем приведшей к «болезни» княжны, уже достаточно сильно скомпрометировал ее в глазах общества («…про меня и княжну уж распущены в городе разные дурные слухи»,- записал Печорин 7 июня) и затем, как «вампир», поступил с ней «хуже убийцы». Печорин уже знал о заговоре драгунского капитана и его «шайки» и твердо решил отомстить за то, что они заподозрили в нем труса и хотели над ним посмеяться: «Берегитесь, господин Грушницкий! <...> Со мной так не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка!..» Кроме того, Печорин должен был отомстить и за то, что невольно ночью в опасной ситуации оказался в роли «зайца», то есть как будто испугался, «струсил» и вынужден был бежать. «Мы хотели его схватить, только он вырвался и, как заяц, бросился в кусты…»- рассказывал Грушницкий.

В чем же суть этой мести? Печорин хотел или морально уничтожить Грушницкого, если он испугается и откажется от своей «клеветы» и к тому же признается в заговоре (в глазах драгунского капитана и всей их компании это будет равносильно трусости), или в противном случае хотел просто убить его, но убить, «не отягощая слишком своей совести»: «Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала. Кто не заключал таких условий с своею совестью?» Эти ключевые слова очень многое объясняют в поведении Печорина во время дуэли. Для достижения своей цели он все тщательно спланировал, все рассчитал, все предусмотрел, но не сказал об этом даже встревоженному доктору Вернеру, только слегка успокоил его: «Я все так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды».

Печорин шел с твердым намерением убить Грушницкого, о чем неоднократно предупреждал его: «…один из нас непременно будет убит <...> мы будем драться насмерть <...> помните, что если вы меня не убьете, то я не промахнусь- даю вам честное слово». И, чтобы успокоить свою совесть, он и перед началом поединка («…вы нынче же публично откажетесь от своей клеветы и будете просить у меня извинения…»), и непосредственно перед своим выстрелом ставил заведомо невыполнимое для Грушницкого условие («…откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все»).

Но почему же Печорин поставил непременным условием проведения дуэли стрелять по жребию и на краю пропасти? Почему он сознательно так рисковал?

В ночь накануне дуэли он «не спал ни минуты», так как «тайное беспокойство» и «настоящая болезнь» овладели им. «Тайное беспокойство», предполагаем мы, есть метафизический страх перед смертью, экзистенциальный ужас «не-бытия» (С.Кьеркегор), ужас перед «Ничто» (М.Хайдеггер), который нашел отражение и в одной из «больших странностей» Печорина в повести «Бэла», о чем рассказал Максим Максимыч: «…ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет…»[7]. Этот ужас возникает от безверия и бессмысленности жизни («Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?..»). А «настоящей болезнью» оказывается невыносимая скука-тоска, спасением от которой является или смерть («Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит…»- сказал Печорин Вернеру во время дуэли, чтобы тот не мешал осуществлению задуманного плана; «Я думал умереть»,- записал Печорин в своем журнале уже через полтора месяца после той бессонной ночи), или поиск реальной внешней опасности, чтобы спастись от еще большей угрозы, идущей изнутри. Например, как отмечает американский психоаналитик И.Ялом, «Эрнест Хемингуэй всю свою жизнь искал и побеждал опасность, чтобы себе доказать, что опасности нет: я ничего не боюсь»[8].

При обычных условиях дуэли Грушницкий не был достаточно опасным и достойным противником. Поэтому Печорин превратил дуэль в вызов судьбе, в вызов самой смерти. Он хотел испытать мучительное наслаждение от стояния на краю пропасти под дулом пистолета противника, наслаждение от победы над собственным страхом перед лицом смерти. По наблюдениям Л.Гинзбург, пережившей блокаду в Ленинграде, «люди большого жизненного напора, люди с господствующей волей к воздействию на мир располагают несравненными средствами вытеснения мысли о смерти. Это одна из форм храбрости <...> Волевой человек использует смертельную опасность как крайнее средство расширения своей воли и силы»[9]. Известный философ Г.Померанц, участник Великой Отечественной войны, вспоминает о «чувстве полета над страхом», об «упоении свободой» во время боя и заключает: «Я убежден, что человеку в иных случаях не страшно умирать. Игра со смертью завлекает до совершенного опьянения <...> Чем интереснее игра, тем меньше страха и больше радости <...> Потеряв страх смерти, люди удивительно легко теряли и совесть»[10].

После промаха Грушницкого (который, уже не владея собой, только под воздействием обвинения в трусости, видимо почти не целясь, все-таки выстрелил) на его месте оказался Печорин, на минуту ставший властителем судьбы другого человека. Он берет на себя функции одновременно судьи и палача, то есть лица, вершащего как будто справедливый суд. И в этой ситуации слова Печорина («И вы не отказываетесь от своей клеветы? не просите у меня прощения?..») выглядят изощренным издевательством над своей жертвой (как потом и в последнем разговоре с княжной Мери: «Видите ли, я перед вами низок. Не правда ли, если даже вы меня и любили, то с этой минуты презираете?..»).

Предсмертные слова Грушницкого трактуются некоторыми исследователями прямо противоположным образом. Одни видят в них продолжение игры («…так демонстрирует он на пороге смерти бьющие на эффект повадки бретера»[11]), другие- «открывшуюся бездну»[12]. С нашей точки зрения, последние слова Грушницкого выражают его готовность принять смерть; в них мы слышим голос совестливого человека, для которого честь выше жизни. Только сейчас ему открылся коварный и жестокий план Печорина. Отказаться от «клеветы»- это значит струсить, опозориться перед офицерами, значит быть морально уничтоженным и в собственных глазах. По мнению И.Анненского, «смерть Грушницкого во всяком случае прекрасна. Так не высмеивают людей»[13].

Многие исследователи, в том числе крупные ученые, оправдывают Печорина, видя в нем не столько убийцу, сколько палача, то есть орудие высшей справедливости, как рассматривал себя сам Печорин, что согласуется с канонами романтизма[14]: «Грушницкий убит- справедливо…»[15]; «Логикой событий Грушницкий оказывается жертвой, а Печорин- убийцей <...> Печорин никому не делает зла сознательно,- оно возникает как бы само собой, из самого хода вещей, и даже как результат благородных побуждений»[16].

Источник 

29.10.2020

Статьи по теме