Проза

07.03.2023

Ползучая украинизация

Виктор Пахомов

Из повести «Скумпия на краю обрыва»

Когда некоторые наши высокие политики упорно твердят, что русские и украинцы – это один народ, я с тревогой думаю: они или выдают желаемое за действительное, или попросту не разбираются в проблеме. Вероятно, до начала ХХ века, живя в составе обширной империи, великороссы, малороссы и белорусы действительно составляли единую нацию. Увы, те времена давно прошли, и поезд под названием «Украина» под оглушительный звон цимбал и радостное улюлюканье свидомых пассажиров, набирая скорость, укатил из русского мира в западном направлении и теперь с каждым днём от нас всё дальше и дальше. Украинская нация, сформировавшаяся за очень короткий исторический срок, дважды побуянив на Майдане, сделала выбор, объявив себя частью европейской цивилизации в противовес «агрессивной и варварской» России.

Однако этого и следовало ожидать. По моему мнению, все предпосылки для отделения Украины от России сложились уже к началу 80-х годов, когда никто ещё и помыслить не мог, что находившийся на пике своего могущества и казавшийся несокрушимым Советский Союз очень скоро «слиняет» в три дня. А между тем полным ходом шли процессы его внутреннего разложения, главным из которых было пробуждение дремучего национализма всех без исключения «братских» народов, на Украине проходившее под лозунгом «Хватит кормить ленивых и тупых москалей!»

Одесса, в которой я родился и жил до 30 лет, с самого начала своего существования была имперским, космополитическим городом, здесь без взаимных претензий сосуществовали русские, малороссы, евреи, греки, турки, молдаване, болгары, гагаузы и даже итальянцы с французами. Поэтому идея дружбы народов, являвшаяся одним из постулатов коммунистического учения, не была ей чужда. Многообразие и активное взаимодействие культур придавали городу, построенному Дерибасом, Деволаном, Воронцовым и воспетому Пушкиным, особенный колорит и неповторимость. К началу ХХ века Южная Пальмира, истинная жемчужина в короне Российской империи, стала одним из крупнейших портовых городов Средиземноморья и на равных конкурировала с Барселоной, Марселем, Неаполем, Генуей. Учитывая темпы её развития, вполне можно было предположить, что Одесса очень скоро вырастет до размеров мегаполиса, украсится бесчисленными шедеврами архитектуры, породит новых прославленных художников, музыкантов, писателей, государственных и общественных деятелей. Октябрьская революция и Великая Отечественная война нанесли прекрасной Одессе огромный ущерб, однако не изменили её жизнелюбивый и творческий характер. Город, хоть и не стал третьим по значимости в новой, теперь уже советской, империи, отодвинувшись примерно на десятое место, тем не менее, продолжал расти и исправно исторгал из своих недр выдающихся учёных, артистов, поэтов, спортсменов, военных. И хотя большинство одесситов не поддерживали коммунистическую идеологию, но и не сопротивлялись ей, предпочитая подстраиваться под политическую систему и находя в ней удобные лазейки для мелкого бизнеса и гешефта. Советская власть относилась к Одессе весьма подозрительно, однако не очень мешала ей жить по сложившимся правилам, а заодно вытягивала из неё талантливых людей, которые занимали заметные места в столице. В составе сверхдержавы «Жемчужина у моря» до поры до времени не утрачивала прежнего шарма, а по своему научному и культурному потенциалу уступала разве что Москве, Ленинграду и Киеву.

Однако вначале незаметно и аккуратно, а потом всё более напористо и уверенно киевской партийной владой был запущен процесс украинизации Южной Пальмиры, который очень скоро принёс ожидаемые плоды. В Одессе повсюду появились вывески «йидальня», «перукарня», «готель», телевизор заговорил на мове, главные посты на всех ступеньках местной власти, в учебных заведениях и творческих союзах, оказывая друг другу рьяную поддержку, заняли щирые украинцы. В Одессу нескончаемым потоком хлынули деревенские жители, проявлявшие удивительную практическую хватку и всеми правдами и неправдами стремившиеся получить местную прописку. Коренные одесситы, говорившие на специфическом варианте русского языка, пересыпанного многочисленными диалектными и заимствованными словами и оборотами речи, смотрели на этих «рогулей» и «селюков» достаточно пренебрежительно и как будто не осознавали тех перемен, которые они несут. Между тем национальный состав населения города стремительно менялся, и одесский «плавильный котёл» уже не успевал переваривать выходцев из различных областей Украины. Буквально в течение одного-двух поколений прежняя космополитическая Одесса фактически подверглась ползучему украинскому порабощению, но поднимать гвалт не стала, как женщина, решившая получить удовольствие при изнасиловании. Я стал свидетелем этого умело осуществлённого акта, который и преступлением-то назвать нельзя, поскольку всё произошло без выкручивания рук, удушающих приёмов и как будто по взаимному согласию сторон.

Будучи в 70-е годы студентом филфака Одесского университета, я несколько раз столкнулся с проявлениями самой оголтелой «бандеровщины», однако не придал им большого значения, сочтя это всего лишь случайными инцидентами. К украинской истории и культуре я относился с  большим уважением: прочитал множество книг на мове, в том числе даже произведения Фолкнера, Хемингуэя, Гашека, восхищался свободолюбием и подвигами запорожских казаков, болел за киевское «Динамо», а моими любимыми песнями были «Ничь яка мисячна», «Рушнык», «Ой, Днипро, Днипро!». Одним словом, я ощущал себя наполовину украинцем, но при этом не понимал, что моё сознании подвергается умелой и тонкой обработке. В отличие от некоторых моих сокурсников-одесситов, я не испытывал к «понаехавшим» из деревень и райцентров студентам ни высокомерного пренебрежения, ни неприязни. Между прочим, на нашем курсе они составляли подавляющее большинство, и лишь на отделении, готовившем преподавателей русского языка для иностранцев, одесситов и приезжих было примерно поровну. Самое поразительное, что из всех студентов мужского пола я был единственным русским по национальности! Остальная шестёрка ребят представляла собой удивительную интернациональную команду: два украинца, еврей, аджарец и даже… аргентинец! Все они были моими хорошими приятелями, в том числе происходивший из семьи русских эмигрантов житель Буэнос-Айреса, квёлый и тщедушный Хуан-Хосе, молодой человек в очках с толстыми стёклами, который, рассказывая мне о Париже, сетовал на его провинциальность по сравнению с Нью-Йорком. К сожалению, мои сокурсники держались разрозненно, и организовать совместный поход в пивную, несмотря на мои лидерские замашки, мне удавалось крайне редко. В отличие от нас, студенты параллельного курса украинского отделения филфака отличались завидной сплочённостью и единодушием. Почти все они были выходцами из западных областей Украины, сплотились в тесную группу и общались между собой на галицийском варианте мовы.

Мне удалось близко познакомиться с ними во время работы в стройотряде на первом семестре третьего года обучения. Однажды прямо с лекции меня вызвали к декану филологического факультета – профессору Ивану Михайловичу Дузю. Он преподавал украинскую литературу и в духе коммунистической идейности написал несколько исследований о творчестве её видных советских представителей. Это был плотный, кряжистый мужчина с хитроватой улыбкой, напоминавший крестьянина из-под Полтавы. По какой-то неведомой причине он оказывал мне покровительство, часто разговаривал со мной в коридоре и похлопывал по плечу. Как-то во время одного из таких разговоров Иван Михайлович посоветовал мне сотрудничать в университетской газете, а потом, окинув меня завистливым взглядом, неожиданно добавил: «Ты такой крепкий, здоровый, ну прямо как бычок-осеменитель среди гарных тёлочек. Эх, мне бы твои годы!» Слегка опешив, я лишь ухмыльнулся и пожал плечами, вежливо давая понять декану, что поступил в университет изучать творчество Эсхила, Пушкина и Шекспира, а не осеменять породистых представительниц украинской нации.                                          

И на сей раз Иван Михайлович встретил меня чрезвычайно радушно и сразу же перешёл к делу. Оказалось, что надо срочно сформировать небольшой отряд студентов в помощь рабочим, ремонтирующим крыши аудиторий, пристроенных к основному корпусу филфака. На мой вопрос, а как же учёба, декан заверил, что проблем со сдачей сессии у меня не будет, и к тому же пообещал хорошую зарплату.

Так я влился в ряды стройотряда, целиком состоявшего из студентов украинского отделения филфака. Относились они ко мне отчуждённо и настороженно и, когда во время перекура я приближался к их замкнутой компании, после предупредительного возгласа: «Тыхише, хлопци, Берия идэ!» – тут же замолкали или меняли тему разговора. Мне было абсолютно непонятно такое поведение, тем более что я никак их не провоцировал и бандеровцами не называл. Значительно позднее я понял, что их коробило само присутствие рядом чуждого им «кацапа», да они этого особенно и не скрывали! Однажды без видимой причины вожак моих украинских партнёров, подступив ко мне и сжав кулаки, угрожающе изрёк: «Тэбэ трэба лупцюваты кожен дэнь!» На подмогу к нему тут же подтянулись его товарищи, окружившие меня, как стая волков, с трёх сторон. Казалось, дрогни я чуть-чуть, и они скопом набросятся на клятого москаля. Однако я не отступил. Во-первых, в драке один на один я был сильнее любого из противников, во-вторых, знал, что они вряд решатся напасть, побоявшись моей жалобы в деканат, в-третьих, за меня наверняка бы вступились рабочие-кровельщики, с которыми я выпил не одну бутылку «Билого мицного». Видя мою решимость постоять за себя, с угрюмым видом хлопцы разошлись, бормоча какие-то неслыханные мною прежде «западэнские» ругательства. Больше они конфликт не провоцировали, но упорно продолжали именовать меня Берией. Между прочим, враждебное отношение к себе этих явных наследников Степана Бандеры я тогда не связал с проявлением русофобии, поскольку даже не слышал о таком явлении.

Но ещё большие неприятности, связанные с ползучей украинизацией, ожидали меня во время сессии. По распоряжению Ивана Михайловича все преподаватели формально отнеслись к студенту, пропустившему половину лекций и практических занятий, и поставили мне зачёты и хорошие оценки. И только преподавательница украинского языка из-за моих пропусков наотрез отказалась принимать у меня экзамен. В течение семестра я прослушал несколько её лекций и даже посещал практические занятия, на которых наша свидомая наставница занималась агрессивной пропагандой украинской национальной культуры и всячески подчёркивала отличия мовы от русского языка, придираясь к моему произношению звуков, обозначаемых буквами «г» и «щ». Пришлось мне идти к Ивану Михайловичу и просить его о заступничестве. Мой покровитель незамедлительно вызвал к себе старенького, похожего на сухой ясеневый пенёк профессора кафедры украинской мовы и попросил его принять у меня экзамен. Надо отдать должное дедушке: узнав, что я приехал из Краснодарского края, он благожелательно выслушал мои ответы на вопросы билета, а потом долго расспрашивал меня о языковой ситуации на Кубани. Сообразив, чего от меня добивается профессор, я уверил его, что казаки в станицах «розмовляють тильки украйинською мовою». Дедушка необычайно воодушевился, нарисовал в моей зачётке четверку и, прослезившись, произнёс: «Який розумный хлопчик!»

Сразу после распада Советского Союза я написал для одной из краснодарских газет статью, в которой утверждал, что Россия должна не пресмыкаться перед Западом, а всячески укреплять связи с Украиной, для чего считал полезным наладить факультативное изучение языка Тараса Шевченко и Ивана Франко в кубанских школах. Через неделю после публикации ко мне пришло письмо из Львова, сильно меня озадачившее. Какие-то доброхоты (вполне вероятно, что это были работники СБУ), прочитав мою статью, предлагали мне стать руководителем украинского культурного кружка в Новороссийске и поручали расширить его состав. Так я чуть не стал агентом украинского влияния или даже шпионом! Впрочем, в начале 90-х годов прошлого века отношения между Россией и Украиной ещё не были омрачены завистливой подозрительностью, впоследствии переросшей в жёсткое противостояние.

Сейчас незалежная Цэевропа, у которой коварный Путин отнял лучший шмат сала, кипит русофобской ненавистью и при малейшей нашей слабости, как бешеная собака, вцепится нам в глотку мёртвой хваткой. И не нужно обманываться насчёт того, что нынешние украинцы – это братский народ. Распад Союза стал грандиозной геополитической катастрофой, повлёкшей за собой ряд исторических трагедий, главная из которых – это бескомпромиссный конфликт двух крупнейших восточнославянских народов. Наши единокровные соседи, исходя ядовитой слюной, со сладострастным нетерпением ждут, когда дикая и отсталая Россия в очередной раз разрушит себя изнутри, и тогда можно будет оторвать от неё Кубань, Ростовскую и Белгородскую области, вернуть Крым и Донбасс, отомстить злокозненным кацапам за голодомор, ликвидацию Бандеры и Чернобыль, обложив их триллионными репарациями.

С неизбывной тоской глядя в полное великих побед и жестоких потрясений прошлое, можно задать сакраментальный вопрос: «Кто виноват в том, что украинцы из родных братьев сделались нам непримиримыми врагами и историческими соперниками?» Полностью ответить на него очень непросто, однако некоторые факты очевидны. В составе Советского Союза усилиями центральной власти было образовано огромное, экономически мощное государство – Украина, к которому Хрущёв с барского плеча пристегнул Крым. В основном уже после Великой Отечественной войны, преимущественно из малороссов и жителей Галиции и Буковины, оформился новый народ с отличающимся от общерусского самосознанием. Одновременно с этим шло сплочение его политической элиты, взявшей чёткий курс на обретение «незалежности» и исповедующей русофобскую идеологию. Но единый «Русский мир» ещё можно было спасти даже в момент распада советской империи. Просто центральной власти надо было, используя всю мощь армии и спецслужб и опираясь на результат референдума о сохранении СССР, вернуть в состав России её исторические земли: Крым и Новороссию. Увы, проводившая прозападную политику ельцинская клика оказалась на это неспособна, предопределив нынешний конфликт с Украиной из-за Крыма и Донбасса.

Порвав и выбросив письмо из Львова, я отправился на концерт Анатолия Соловьяненко, моего любимого певца, народного артиста Советского Союза и Украины, дававшего единственный концерт в новороссийском Морском культурном центре. Когда он запел «Ничь яка мисячна, зоряна, ясная…», я почувствовал, как по моим щекам потекли обильные слёзы. Это были горькие слёзы окончательного и бесповоротного прощания с Украиной.

Илл.

07.03.2023

Статьи по теме