Юрий Кузнецов

ОТЦУ 

Что на могиле мне твоей сказать? 
Что не имел ты права умирать? 

Оставил нас одних на целом свете. 
Взгляни на мать – она сплошной рубец. 
Такая рана видит даже ветер! 
На эту боль нет старости, отец. 

На вдовьем ложе памятью скорбя, 
Она детей просила у тебя. 

Подобно вспышкам на далёких тучах, 
Дарила миру призраков летучих – 
Сестёр и братьев, выросших в мозгу… 
Кому об этом рассказать смогу? 

Мне у могилы не просить участья. 
Чего мне ждать?.. Летит за годом год. 
– Отец! – кричу. – Ты не принёс нам счастья!.. – 
Мать в ужасе мне закрывает рот. 

1969

ОТПУЩЕНИЕ 

Мы все бессмертны до поры. 
Но вот звонок: пора настала. 
И я по голосу сестры 
Узнал, что матери не стало. 

В безвестье смертного конца 
Её планида изломилась. 
Ушла кровинушка с лица, 
Оно мгновенно изменилось. 

Я знал прекрасных матерей, 
Но мать моя была прекрасней. 
Я знал несчастных матерей, 
Но мать моя была несчастней. 

Еще в семнадцатом году, 
В её младенческие лета, 
Ей нагадали на звезду, 
Ей предрекли родить поэта. 

Ни доли нет, ни смерти нет, 
Остался тёмный промежуток. 
Горел закат двух тысяч лет 
И выжигал её рассудок. 

Она жила среди теней 
И никого не узнавала. 
"Пустите к матушке моей!" - 
Так ненароком и сказала. 

Бездомный прах сестра везла. 
Была дороженька уныла 
В тот город, где уже звала 
Странноприимная могила. 

О, город детства моего! 
О, трепет юности печальной! 
Прошла, как искра, сквозь него 
Слеза любви первоначальной. 

Давно мой дух не залетал 
Туда, в забытые пенаты... 
На курьих ножках гроб стоял 
Под зимним небом, возле хаты. 

Да слух ловил средь бела дня 
Сребристый звон святой церквушки. 
Вздыхала дальняя родня, 
Крестились старые старушки. 

Я подошёл, печаль тая. 
Взглянул и вздрогнул, как от грома. 
В гробу лежала мать моя, 
Лицо мне было незнакомо. 

О том не надо вспоминать, 
Но что-то в сердце изломилось: 
- Не узнаю родную мать. 
Её лицо так изменилось! 

- И мы её не узнаём, - 
Сказали старые старушки: 
- И мы, и мы не узнаём, 
Её заветные подружки. 

Повесив голову на грудь, 
Я ощутил свой крест нательный. 
Пора держать последний путь 
На крест могильный, сопредельный. 

На помощь волю я призвал, 
Над прахом матери склонился. 
- Прости! - и в лоб поцеловал... 
И гроб в могилу опустился. 

И вопросил я на краю, 
В могильный зев бросая шапку: 
- Она узнает мать свою? 
Она узнает нашу бабку? 

Сестра не слышала меня 
Сквозь поминальный звон церквушки. 
Молчала дальняя родня 
И все заветные старушки. 

Зияла огненная высь, 
Вбирая холод подземельный. 
Сошлись и снова разошлись 
Могильный крест и крест нательный… 

Сестра! Мы стали уставать, 
Давно нам снятся сны другие. 
И страшно нам не узнавать 
Воспоминанья дорогие. 

Зачем мы тащимся-бредем 
В тысячелетие другое? 
Мы там родного не найдем. 
Там всё не то, там все чужое... 

1997

 ПОЮЩАЯ ПОЛОВИЦА

Среди пыли, в рассохшемся доме 
Одинокий хозяин живёт. 
Раздражённо скрипят половицы, 
А одна половица поёт. 

Гром ударит ли с грозного неба, 
Или лёгкая мышь прошмыгнёт, - 
Раздражённо скрипят половицы, 
А одна половица поёт. 

Но когда молодую подругу 
Проносил в сокровенную тьму, 
Он прошёл по одной половице, 
И весь путь она пела ему. 

1971 

БАГОР

 Ну и баба! Хуже этой бабы 
Разве что полярные ухабы. 

Не успеешь оглянуться: кха! 
Ты в пике, а бабонька: ха-ха! 

На тебе летит, как на комети, 
Издавая радостные нети. 

Не стерпел я. Учинил разгром, 
И пошел воспитывать багром. 

Подоспел наряд на бабьи крики. 
Крики – ложь. Но синяки – улики! 

Делу дан был ход: на восемь лет 
Упекли меня во цвете лет. 

Восемь лет я прел в суровом месте. 
«Баба ждет!..» - шептал мне голос мести. 

Я вернулся, не желая зла. 
Оказалось, что она ждала. 

Кинулась ко мне на шею баба. 
Впрочем, я сопротивлялся слабо. 

Огляделся: в доме все блестит, 
Мой багор на вешалке висит. 

Баба тоже на него взглянула. 
«Пусть висит» - сказала и вздохнула. 

Нет на бабе никакой вины, 
Если посмотреть со стороны. 

Взглядывает баба временами 
На багор… Но это между нами. 

2001 

*** 
За сияние севера я не отдам 
Этих узких очей, рассеченных к вискам. 
В твоем голосе мчатся поющие кони, 
Твои ноги полны затаенной погони. 
И запястья летят по подушкам — без ветра 
Разбегаются волосы в стороны света. 
А двуострая грудь серебрится… 
Так вершина печали двоится. 

1970 

СЕРЕБРЯНАЯ СВАДЬБА В ЯНВАРЕ

Луна и снег блестят. 
И серебрятся 
Уже навеки волосы твои. 
А чёрные до пят – мне только снятся, 
Их шум напоминает о любви. 
Про эти сны, про этот шум потери 
Я расскажу тебе когда-нибудь. 
Покуда гости не толкнулись в двери, 
Я всё забыл – 
и свой увидел путь. 
Садился шар. Заря в лицо мне била. 
Ты шла за мной по склону бытия, 
Ты шла в тени и гордо говорила 
На тень мою: – Вот родина моя! 
И волосы от страха прижимала, 
Чтоб не рвались на твой родной Восток. 
Ты ничего в стихах не понимала, 
Как меж страниц заложенный цветок. 
Хотя мы целоваться перестали 
И говорить счастливые слова, 
Но дети вдруг у нас повырастали, 
Красивые, как дикая трава. 
Над нами туча демонов носилась. 
Ты плакала на золотой горе. 
Не помни зла. Оно преобразилось, 
Оно теперь как чернь на серебре. 

1994