* * *

Дух крапивы, ольхи, бузины
застоялся в тенистом овраге.
Вновь нахлынули вешние сны
из сумятицы солнца и влаги.

Снова хруст — это дуб развернул
нежный лист с вырезными краями...
Я с тропы не туда повернул
и по грудь очутился в бурьяне.

Всё, о чём вспоминать не просил,
всё, что время накрыло лавиной,
неожиданно вдруг воскресил
свист синицы и щёлк соловьиный.

Но не щедро нас жизнь бережёт:
что-то сгинуло... Не оттого ли
иль крапива ладони не жжёт,
или кожа не чувствует боли?

1977

* * *

Пишу не чью-нибудь судьбу —
свою от точки и до точки,
пускай я буду в каждой строчке
подвластен вашему суду.
Ну что ж, я просто человек,
живу, как все на белом свете.
Люблю, когда смеются дети,
шумят ветра, кружится снег.
Мое хмельное забытье,
мои дожди, мои деревья,
любовь и жалость — все мое,
и ничему нет повторенья.
А все же кто-нибудь поймет,
где грохот времени, где проза,
где боль,
где страсть,
где просто поза,
а где свобода и полет.

1963

* * *

Так же будет струиться Ока,
так же будут собаки и дети
собираться в тени лозняка
и в моём и в грядущем столетье.

Так же будет усыпан людьми
луг, меня прокормивший когда-то,
потому что в нелегкие дни
есть спасенье — земля и лопата.

Так же будут хмельные друзья,
разомлев от вина и теплыни,
понимать про себя, что нельзя
не любить эту горечь полыни.

Так же, как в золотые деньки,
я бреду, словно вечный заложник
этих мест, где летят мотыльки
на бессмертник и на подорожник.

1978


***

Река чиста.
Весь лед на берегах.
Гудит шоссе в клубах весенней пыли.
А птицы гнезда вьют на деревах,
как тыщу лет назад все так же вили.
Я вырвался из этого гнезда,
но я не птица,
чтобы ежегодно
вновь обживать родимые места
и щебетать по-птичьи беззаботно…
Земля черна
и дышит, как всегда,
щемящим духом зелени и тлена.
Грачи кричат вкруг старого гнезда —
они во власти радостного плена.
Кричат,
кричат потомки тех грачей,
с которыми я был знаком когда&то,
когда мне был понятен строй речей
щенка и ветра, тополя и дятла.
Но я благословляю этих двух,
бредущих в ночь по берегу в обнимку —
они уносят жар сплетенных рук
в хмельную даль,
в клубящуюся дымку.
Я вновь благословляю этот плен —
твои, природа, розовые путы,
но перед ним не преклоню колен,
хоть сознаю значенье сей минуты.
О Родина! Сегодня ты во мне,
а потому ты во стократ дороже,
и мы с тобой всю ночь наедине
так говорим, что дрожь идет по коже…

1971

Свиданье

Повсюду жизнь.
Повсюду шум и плеск.
Журчит Угра. Шумит сосна угрюмо.
Гудит шоссе. Костёр роняет треск.
И мне прекрасно в окруженье шума.
Жизнь — это шум.
А там, где тишина, —
тоска одолевает человека.
Приятно слышать, как стучит телега
в ночном просторе,
или в море снега,
когда машина дальняя слышна!
Над головою вспыхнула звезда, —
она вот так же в юности пылала,
но тёмная осенняя вода
меня совсем другого отражала.
Как изменились милые места!
Уверенно работала разлука.
С таким трудом мы узнаём друг друга, —
и я не тот, и ты уже не та.
…У водопоя звякнуло ведро,
на берегу заговорили бабы —
и тишина.
Но только рассвело,
как от восторга зазвенели жабы!
А в полдень крылья тысячи ворон,
перед отлётом сгрудившихся в стаю,
шумели в небе с четырёх сторон…
Но сквозь бессвязный шелест, шум и звон
я странный звук с тревогой различаю.
И говорю себе:
всего нежней,
пронзительней, чем крылья и растенья,
на незабвенной родине моей
шумит чертополох — трава забвенья.

1969

Как посветлела к осени вода…

Как посветлела к осени вода,
как потемнела к осени природа!
В мое лицо дохнули холода,
и снегом потянуло с небосвода.
Мои края, знакомые насквозь:
пустынный берег, подзавалье, речка…
Так кто же я — хозяин или гость?
И что у нас — прощанье или встреча?
От холода я задремал в стогу,
как зверь, готовый погрузиться в спячку,
проснулся, закурил на берегу,
и бросил в воду скомканную пачку,
и не решил, что ближе и родней —
вчерашний шум березы отшумевшей
или просторы прибранных полей
и тусклый блеск травы заиндевевшей.
И, затянувшись горестным дымком,
спасая тело от осенней дрожи,
я вдаль глядел и думал об одном:
чем ближе ночь, тем родина дороже.

1966


***

Гуляет ветер в камыше,
пылит разбитая дорога,
шумит река, и на душе
так хорошо и одиноко.
Прощай, веселая пора,
случайно выпавшая милость,
как дым угасшего костра,
ты в синем небе растворилась.
Что говорить! Конечно, жаль
живую грусть осенней воли,
и остывающую даль,
и отцветающее поле.
Но чтоб не очень тосковать,
чтобы перенести разлуку,
я научился понимать
одну жестокую науку:
я научился каждый час,
который родиной дается,
любить как бы в последний раз,
как будто больше не придется.

1967


***
Увидеть родину весной,
Апрельским утром, в первый зной,
С разноголосицей грачей, с
Последним холодком заречным,
С потрескиванием свечей
В ночь пасхи, с грудой новостей,
Рассказанных случайным встречным.
Проснуться и услышать вдруг,
Как заливается петух,
И удивиться наблюденью,
Что пахнет в городе твоем
И свежевымытым бельем,
И сладким дымом, и сиренью…
Увидеть родину, когда
Она темна и холодна,
И груды огненной листвы,
Смешавшись с черною листвою,
На иней мраморной плиты
Летят, и понимаешь ты,
Что пахнет в воздухе зимою.

1966

Бесконечная песня

Стали старые деньги — новыми.
Стали новые песни — старыми.
Стали злые надежды — добрыми.
Стали крупные планы — малыми.

Стали пьяные речи — трезвыми.
Стали краткие ночи — долгими.
Стали пряные блюда — пресными.
Стали сладкие губы — горькими.

Стали легкие страсти — трудными.
Стали полные реки — мелкими.
Стали бедные рифмы — чудными.
Стали частые гости — редкими.

Стали острые шутки — плоскими.
Стали близкие други — дальними.
Стали малые дети — взрослыми…
И так далее, и так далее…

1975


***

Мать пьет снотворное за то,
что столько лет недосыпала,
ее бросает в забытье
шальная доза нембутала.
Жизнь опостылела вконец,
а молодые сны — отрада.
Чтобы приснился мой отец,
она не просыпаться рада.
Но снятся ей госпиталя,
ее кровавая работа,
бинты и язвы, гной и рвота —
война, короче говоря.
Она, не покладая рук,
кромсает, режет, шьет и пилит…
Один без ног, другой без рук,
а третий, раненный навылет,
кричит…
Спаси его, хирург!
Ты — Бог. Твори свои дела
и день и ночь, не уставая,
покамест на столы тела
исправно шлет передовая…
А сын ей говорит: — Вставай!
Что жить искусственными снами?
Волнуйся!
Радуйся!
Страдай!
Дыши весенними ветрами!
Но ничего не знает он
о том, что знает только старость:
— Мой сын, оставь, — я вижу сон,
и это все, что мне осталось!
Они идут в шумящий бор
сбирать цветы на солнцепеке…
— Мать, подыми потухший взор,
послушай, как журчат потоки!..
Взгляни на голубую гладь —
ты столько бед перемолола,
еще настанет время спать! —
Она в ответ ему — ни слова.
Пригрелась в солнечном тепле.
Молчит. Рукой устало машет,
склонясь к оттаявшей земле.
Не шьет.
Не стряпает.
Не вяжет…
А мать-и-мачеха цветет,
и сон-трава мохнатым зевом
росу мерцающую пьет…
Но никогда под русским небом
трава забвенья не взойдет.

1975