Ты был богов орган живой

Ф.И. Тютчев

«Движимые глубокою потребностью духа…», – такими словами открывает свое знаменитое выступление, позже оформленное в статье «Пророческое призвание Пушкина», русский философ, публицист и писатель, Иван Александрович Ильин. Движимые, отметим, не потребностью «душевности», но потребностью «духа». В последующих строках писатель расскажет о личном восприятии творческого наследия великого русского поэта – Александра Сергеевича Пушкина, философского и духовного значения земного пути автора.

Иван Александрович в своей торжественной речи отмечает, что почтить память поэта в день вековой смертной годовщины прибыли «русские люди» и, что интересно, характеризуя «русского человека», на первое место публицист ставит «русское сердце», произнося: «люди русского сердца и русского языка, где бы они ни обретались». Ильин подчеркивает «русскость» происходящего, расставляя акценты на «духовности», духовной значимости события и «неотрывности» поэта от России, русского народа. Философ, говоря о цели собрания, отмечает: «…чтобы возблагодарить Господа, даровавшего им этого поэта и мудреца, за милость, за радость, за непреходящее светлое откровение о русском духовном естестве и за великое обетование русского будущего». Иван Александрович не принимает понятия «забвение» и «утрата», напротив, мыслитель говорит о «радости», о том, что «мы бываем счастливы, когда можем подумать его (прим. А.С. Пушкина) мыслями и выразить свои чувства его словами». Ильин говорит о незримом присутствии Пушкина в зале, об участии его «светлого духа» в беседе между поколениями о творчестве и судьбе России. 

«Небом избранный певец», его талант и «священная» сила творчества, по словам Ивана Александровича, раскрываются сквозь десятилетия, приобретают очертания великого дара, «боговдохновенного» наследия. Философ размышляет о «таинственной власти духа», объясняя читателю значимость пережитого столетия после трагической смерти поэта. Время, по мысли критика, не отдалило Пушкина от нового и грядущих поколений, напротив, раскрыло в произведениях поэта новые смыслы, очертило грани духовного, отставив земное, страстное, чуждое великому Божьему вдохновению автора. «Отпадают все временные, условные, чисто человеческие мерила; все меньше смущает нас то, что мешало некоторым современникам его видеть его пророческое призвание, постигать священную силу его вдохновения, верить, что это вдохновение исходило от Бога»,  – размышляет Ильин.

Видеть Божье в земном мире, напоминать человеку о Богоподобности, о присутствии Творца во всем сущем – не в этом ли состоит цель творческого пути Пушкина? Критик, цитируя строки русского писателя, Николая Васильевича Гоголя, говорит: «…он «видел всякий высокий предмет в его законном соприкосновении с верховным источником лиризма – Богом». Ильин соглашается с размышлениями поэтов, писателей, публицистов – Языковым, Вяземским, Баратынским, Достоевским, напоминая читателю, что именно Пушкин в своем творчестве раскрыл пророческую натуру, оказался «наставником» для последующих поколений. Творчество Александра Сергеевича, по мысли литераторов, способно «исторгать <….> искру, которая присутствует во всяком творении Бога». «Жрец духовный», сохранивший в своей душе «пламень чистый и верховный», явился миру «вихрем пушкинского гения». Ильин подчеркивает, что «пересуды», сопровождавшие не только жизнь, но и трагическую кончину великого поэта,  не должны иметь значения для потомков, для последующего анализа творческого труда Пушкина. Иван Александрович замечает, что «свят и совершенен только один Господь; и что одна из величайших радостей в жизни состоит в том, чтобы найти отпечаток гения в земном прахе и чтобы увидеть в пламени человеческой страсти – очищающий ее огонь божественного вдохновения.»

«О жилище Божием позволительно говорить только с благоговейною любовью…» – размышляет писатель. Ильин, в противовес бытующему мнению о всепроникающем анализе творчества авторов и поэтов (вплоть до вторжения в частную жизнь – анализ писем, дневниковых записей, различных воспоминаний современников), говорит: «…мы, русские люди, уже научились и должны научиться до конца и навсегда – подходить к Пушкину не от деталей его эмпирической жизни и не от анекдотов о нем, но от главного и священного в его личности, от вечного в его творчестве, от его купины неопалимой, от его пророческой очевидности, от тех божественных искр, которые посылали ему навстречу все вещи и события, от того глубинного пения, которым все на свете отвечало его зову и слуху; словом – от того духовного акта, которым русский Пушкин созерцал и творил Россию, и от тех духовных содержаний, которые он усмотрел в русской жизни, в русской истории и в русской душе, и которыми он утвердил наше национальное бытие». Иван Александрович призывает каждого читателя с почтением, уважением и любовью относиться к наследию Александра Сергеевича, оберегая наследие поэта от клеветы, домыслов и лжи. Жизнь поэта, его искания, падения и творческие прорывы, по мысли критика, изучаются и постигаются любовью читателя, верностью русскому духу и преданностью русскому слову.

Загадка пушкинского гения, пророческое предзнаменование творческого наследия поэта характеризуется критиками и писателями по-разному. Связано это с индивидуальным, личным взглядом конкретного автора на труды Александра Сергеевича. Интересно наблюдать, как в своем выступлении Иван Александрович Ильин, полемизируя с Федором Михайловичем Достоевским, русским писателем и публицистом, отрицает идею Достоевского о «всемирной отзывчивости» русской души, которая ведет нацию к «перевоплощению в чужую национальность» с целью достижения «…общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону.» Философ пишет: «И что за плачевная участь была бы у того народа, главное призвание которого состояло бы не в самостоятельном созерцании и самобытном творчестве, а в вечном перевоплощении в чужую национальность, в целении чужой тоски, в примирении чужих противоречий, в созидании чужого единения!? Какая судьба постигнет русский народ, если ему Европа и «арийское племя» (прим. цитирует Ф.М. Достоевского) в самом деле будут столько же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли!?...»  Два литератора и философа, Иван Александрович и Федор Михайлович, разделенные временем, но объединенные общей мыслью – о России, о пути русского человека, по-разному описывают значение духовной силы в творчестве Александра Сергеевича, и тем интереснее нам, потомкам великих, разбираться в значении пушкинского слова, наследия великого гения. Автор всемирно известного романа «Преступление и наказание» утверждает, что «…стать настоящим русским, может быть, и значит только (в конце концов…) стать братом всех людей, всечеловеком…», Достоевский «признает» за Пушкиным именно эту способность ко «всемирной отзывчивости». Ильин высказывает свою точку зрения: «Тот, кто хочет быть «братом» других народов, должен сам сначала стать и быть, – творчески, самобытно, самостоятельно: созерцать Бога и дела Его, растить свой дух, крепить и воспитывать инстинкт своего национального самосохранения, по-своему трудиться, строить и властвовать, петь и молиться. Настоящий  русский есть прежде всего русский…», добавляет: «И это относится не только к русскому народу и ко всем другим: национально безликий «всечеловек» и «всенарод» не может ничего сказать другим людям, и народам».  Федор Михайлович и Иван Александрович «чувствуют» творчество Александра Сергеевича в данном вопросе по-разному, но посыл у авторов к потомкам один – необходимо ценить, любить, изучать произведения русского гения, чувствовать его русское слово и помнить русскую душу. Осознавать, что «гений творит из глубины национального духовного опыта».

Во времена тяжелых мировых потрясений, буйства революции, вероломной «свободы» братоубийства, в тяжелую годину переманивания русского интеллигента на сторону провокации, крови и жестокости, расцвел гений Александра Сергеевича Пушкина. Философ в своей речи отмечает, что  поэт, как учитель и путеводитель, прошел путь «религиозного сомнения и отрицания», застал «эпоху философски оформляющегося безбожия и пессимизма, поэтически распускающегося богоборчества и кощунственного эротизма». Иван Александрович подчеркивает: «Потомственно и преемственно начинает с них (прим. французские энциклопедисты Вольтер, Байрон, Парни, от учения которых Пушкин в дальнейшем отходит, отвергает их философские постулаты) и Пушкин, с тем, чтобы преодолеть их дух». Ильин описывает духовный путь поэта, который начинается с таких произведений, как «Вольность», «В.Л. Давыдову», «Кинжал», сопровождается смятением русской сильной души и находит себя в священных строках Евангелия. «От разочарованного безверия – к вере и молитве; от революционного бунтарства – к свободной лояльности и мудрой государственности; от мечтательного поклонения свободе – к органическому консерватизму; от юношеского многолюбия – к культу семейного очага». Иван Александрович подводит читателя к выводу: «История его личного развития раскрывается перед нами, как постановка и разрешение основных проблем всероссийского духовного бытия и русской судьбы». «Он учил, не уча», – подчеркивает критик – «и не желая учить, а остановясь и воплощая». Александр Сергеевич – пример личности, развитие которой происходило через буйство страстей, отрицание, принятие, успокоение (но не усталости) души и сердца.

Гений Пушкина стремился к непрестанному развитию: духовному, душевному, интеллектуальному. В своей речи Ильин уделяет особое внимание желанию и стремлению поэта изучать отечественную культуру и историю. Критик подчеркивает, что «Пушкин черпал силу и мудрость, припадая к своей земле, приникая ко всем проявлениям русского простонародного духа и проникая через них к самой субстанции его». Иван Александрович описывает привычку Александра Сергеевича «впитывать» в себя «живую Россию»: культурные традиции ее народов, языки, фольклор.  Философ, цитируя Пушкина, обращает внимание читателя на глубокое проникновение поэта через свои произведения в русский национальный код – православие, самодержавие, народность. Ильин замечает, что творчество Пушкина не только раскрывало лучшие стороны России, но и подчеркивало самые темные, жестокие, губительные. Иван Александрович поясняет, что «Пушкин не идеализировал русский строй и русский быт», писатель добавляет: «…имея русскую душу, он из самой глубины ее начала вслушиваться в душу русского народа и узнавать ее глубину в себе, а свою глубину в ней». Ведь именно глубина познания своего народа, культурного кода и традиций Отечества позволили Александру Сергеевичу найти себя среди многообразия культур нашей Родины.

Пушкин увлеченно изучал историю государства. Об этом говорит философ, цитируя строки поэта о прошлом, настоящем и будущем державы. Ильин замечает, что Александр Сергеевич «питал творческие замыслы, как историк, и хотел писать исследование за исследованием».

Из записей Александра Сергеевича Пушкина, выбранных Иваном Александровичем для анализа: «Гордиться славою своих предков не только можно и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие», «Россия слишком мало известна русским», «Клянусь вам моею честью, что я ни за что не согласился бы – ни переменить родину, ни иметь другую историю, чем история наших предков какую нам послал Бог». Ильин, завершая цитирование, называет эти строки «завещанием» Пушкина, основами его «культурно-исторического созерцания».

Свобода как «размах души и полет духа». О такой свободе, по мысли критика, писал поэт. Познание именно свободы, «не тягу к анархии, не соблазн саморазнуздания», но «внутренняя, жизненно-душевна свобода», она выражается в «особом просторе души», в способности «вместить в себя все пространства земли и неба», «объять мир от края до края». Ильин рассуждает: «Эта внутренняя, жизненно-душевная свобода выражается в чертах, свойственных русскому характеру и русскому общественному укладу. Таковы эти черты: душевного простора, созерцательности, творческой легкости, страстной силы, склонности к дерзновению, опьянения мечтою, щедрости и расточительности, и, наконец, это искусство прожигать быт смехом и побеждать страдание юмором. Эти национально-русские черты таят в себе великие возможности и немалые опасности. В них расцвел талант и гений Пушкина. И, расцветши в них, - он ими овладел, их наполнил, оформил и освятил. И именно поэтому он стал русским национальным воспитателем и предвозвестителем.»

«В ребенке зрел пророк» – рассуждает Иван Александрович, радуясь многообразию душевных троп, приведших Александра Сергеевича к единообразию духовного пути. «Учусь удерживать вниманье долгих дум», «Иль думы долгие в душе моей питаю» – цитирует критик поэта. Буря, молния, вулкан – Ильин и так характеризует гений Пушкина. В свободе мысли, порыве вдохновенной страсти, «величавой простоте», «скромном мужестве», по мысли критика, обретается великий духовный и творческий путь рыцаря и прозорливца, человека «дивного мужества», Александра Сергеевича Пушкина.

«И голос этого пророческого зова, обращенного к России, не забудется, пока русский народ будет существовать на земле: - Страсть есть сила, Богом даруемая; не в ней грех, а в злоупотреблении ею. Ищи ее одухотворения, русский человек, и ты создашь великое. И на твой безудерж есть совершенная мера благородства, вкуса, разума и веры...» - Иван Александрович Ильин, русский философ, мыслитель, писатель и публицист, рассуждая о пророческом призвании Пушкина.

Библиографический список:

Ильин И.А.: Пророческое призвание Пушкина [Текст]: Торжественная речь, произнесенная в Риге 27 января - 9 февраля 1937 г. / И. А. Ильин. - Рига : Русское Академ. об-во, 1937.