Проблемы трансляции народной культуры на примере сказки В.М. Шукшина «До третьих петухов»

Анатолий Дуров 

Трансляция традиционной культуры состоит в передаче духовной личности. В норме, эта трансляция происходит, по словам В.Я. Проппа, как непрерывное возрождение духовной личности учителя в ученике, отца в сыне и т.п.: «Для воспроизводства личности, скажем, такого-то учителя (либо вообще любого человека) необходимо и достаточно передать его ученику (в общем случае: некоторому другому человеку) систему характерных для него деятельностей, включая их мотивацию» [6, c. 14]. В результате такой духовной работы с течением времени создается интегральный тип духовной деятельности, то, что мы называем Традицией.

Краеугольным камнем народной духовной традиции, главным мотивом ее, Шукшин, как известно, считал следование Правде. («Нравственность есть Правда»). Знание этой Правды дано каждому человеку. «Человек трезвый, разумный, – писал он в программной статье «Нравственность есть Правда», — конечно же, везде, всегда до конца понимает свое время, знает правду… Народ всегда знает Правду» [7, c.76].

Кроме этого природного знания Правды, существуют такие же природные основания нравственной жизни. К этим основаниям Шукшин, на наш взгляд, относил жалость, совесть, смех. «Жалость – это выше нас, – писал он в рассказе «Боря», – мудрее наших библиотек... Мать – самое уважаемое, что ни есть в жизни, самое родное – вся состоит из жалости. Она любит свое дитя, уважает, ревнует, хочет ему добра – много всякого, но неизменно, всю жизнь – жалеет. Тут Природа распорядилась за нас. Отними-ка у нее жалость, оставь ей высшее образование, умение воспитывать, уважение... Оставь ей все, а отними жалость, и жизнь в три недели превратится во всесветный бардак» [6, c. 339].

Совесть у Шукшина – скрытая героиня всех его произведений. Но однажды Шукшин, задумал вывести Совесть на свет Божий. Так он поделился с Г. Бурковым следующим замыслом финала повести «А поутру они проснулись»: «Во время чтения приговора в зал входит молодая, опрятно одетая «нездешняя» женщина и просит разрешить присутствовать. Судья, тоже женщина, спрашивает: «А кто вы ему будете? Родственница? Знакомая? Представитель жека?» «Нет», – говорит женщина. «Кто же?» «Я – Совесть». Общее замешательство. Судья первая нашлась: «Вот дожили! Ваша совесть пришла на суд!» «Почему же моя? Ваша – тоже» [4].

Самое спорное из выделенных нами оснований – смех. Попытке обоснования его посвящена вся наша работа. Так как этот вопрос мы считаем принципиально важным, пока ограничимся только следующими предварительными соображениями. Народная традиция, по мнению исследователей, равно ценила и свои бессмертные душу и дух, и свое вечно умирающее, и вечно рождающееся обновленным тело. Корни такой мировоззренческой установки писателя лежат в народной онтологии, где смех есть основной модус телесного – сила органически-живого бытия — «смех жизнедатель». [3, c. 184].

 Связь смеха с обновлением, как и с телесными отправлениями, рассмотрена М.М. Бахтиным [1]. Кроме того, введение смеха в основание народной нравственной жизни делает более ясной и стройной систему их отношения с Правдой. Тогда в этой системе жалость становится барометром правды душевной, совесть — правды духовной, смех – правды телесной. Все эти основания нравственной жизни были в народной традиции объединены совместной духовной работой и не требовали санкций из сферы собственно идейной (например, мотива «живи по правде»). Этот мотив был очевиден, ведь жить по совести, жалея, разоблачая дурную ложную условность «во всех человеческих отношениях» [3, c. 312].

Равновесие нарушилось по Шукшину с введением в традиционную жизнь того, что Шукшин назвал «точками зрения», а мы назовем идеями образа жизни. Так, в повести-сказке «Точка зрения» мы наблюдаем две точки зрения: «оптимистическая» и «пессимистическая», – которые равно исказили жизнь. В реальной жизни этих «точек зрения» было больше, воздействие их на реальных носителей народной традиции становилось все существеннее, стали возникать «прерывы» традиции, она стала терять своих носителей, передача ее оказалась под угрозой. В подобных случаях издавна все традиционные культуры применяли эффективный способ борьбы с нарушениями традиции, суть которого заключалась в том, чтобы обеспечить носителям данной культуры возможность обращаться непосредственно к первоучителю данной традиции и получить духовное рождение прямо от него, через головы всех промежуточных учителей» [6, c. 19 – 20].

Эту задачу поставил перед собой Шукшин, обратившись к сказке «До третьих петухов», к первообразам русской народной культуры. В этом произведении дана своеобразная программа грандиозного замысла «реализации народного идеала». Здесь впервые народный идеал дан как живое единство трех лиц, ипостасей народной Троицы: Ивана-дурака (праведник), Атамана (освободитель), Ильи Муромца (защитник). В философских категориях этот народный идеал можно представить как единство правды (как праведности), свободы и силы. Эти категории, в свою очередь, соотносятся с нравственными основами жизни: жалостью, совестью, смехом по принципу дополнительности и контраста. Так, в образе» дурака» правда обручается со смехом; в образе Атамана – свобода — с совестью; в образе Ильи Муромца – сила – с жалостью. Эта народная Троица помещена Шукшиным в библиотеку русской классики, где занимает свое место в девятерице персонажей, олицетворяющей, по мысли Шукшина, образ всесословного, общенационального идеала.

Какие же взаимоотношения создал этот идеал с независимыми основами жизни: свободой, силой, правдой? Оказалось, что он отдал всю сферу взаимоотношения с Правдой в руки силы, олицетворенной некими «авторами предисловий», «историками литературы», во главе которых стоит мифическая фигура Мудреца. Далее, узурпировавшая высшую Правду ложная Мудрость повела себя, как всякий узурпатор, по принципу «разделяй и властвуй», – разделила образы-идеи на хороших и плохих («умных» и «дураков»). По какому пути шло это разделение, ясно из слов Обломова, когда, он, защищаясь от сабли Атамана, кричит: «Да ты спроси у историков литературы! Ты спроси. Я же хороший был! Я только лодырь беспросветный, но я же безвредный» [8, c. 518]. Хорошие – это безвредные. Вот ключ!

Заметим, что «лучшие люди» этого образца вышли из разных сословий: Обломов – из дворян, Акакий Акакиевич – из чиновников, Пришибленный, по всей видимости, из интеллигенции, Бедная Лиза – из крестьян. «Плохие», «вредные», «дураки» – это персонажи, имеющие свойства, а значит силу, у которых есть «суть», но в грубом, необработанном виде. Эти «самородки» «лаются», «орут», «грубят», «позорят ряды», следовательно, их необходимо улучшить, т. е. обезвредить.

С этой целью «умные» персонажи, среди которых правят бал люди без свойств, а значит, и без своих личных идей, объединяются под лозунгом «Что делать?», который в этом контексте превращается в лозунг «Что делать с Иваном-дураком?». «Дураки» – в свою очередь – объединяются для защиты «своего» – Ивана-дурака и его обидчиков ищут под лозунгом «Кто виноват?», который приводит в конечном итоге к пусканию не той (чуждой) крови. «Бей казаче! – гаркнул Илья, – Цеди кровь поганую!» [8, c. 518]. Итак, бывшие родственники становятся непримиримыми врагами. Воцаряется
атмосфера неродственности, и возникает основное деление мира на своих и чужих. Такое деление искажает основания праведной жизни: здесь болит совесть только за своих, жалеют также своих, а смех превращают в орудие осмеяния, направленное на «чужих». Так, Илья Муромец жалеет только «своего» Ивана-дурака, горе «чужих» вызывает в нем лишь чувство радости. «О-о, забегали?! Забегали, черти драповые?! – смеется Илья Муромец над «чужими» («умными») персонажами, испугавшимися разъяренного Атамана [8, c. 518].

Аналогичные процессы искажения оснований праведной жизни происходят и в лагере «умных». Здесь также исчезает жалость к «чужому» – Ивану-дураку, которого выгоняют одного в ночь, в неизвестность. Совесть превращается в ложный стыд за идеал, будто бы опозоренный «дураками». Смех в этом лагере вообще исчезает, его место занимает страх. И все решает двойственное поведение Бедной Лизы. Интуитивно выбирая потенциально сильного жениха Ивана-дурака, она, тем не менее, требует от него овладения «умом-ученостью», хотя бы в виде «ума-справки», которую выдает Мудрец. С предложением Бедной Лизы, которая, ведь «сама из крестьян» то есть «дураков», пришлось согласиться всем.

Медные трубы ложных мудрецов исказили и образ «дурака», превратив его в безукоризненный образ-идею прирожденного праведника. С этой целью ложные мудрецы («авторы предисловий» по Шукшину), улучшая (обессиливая) нашего героя, отлучили его от прошлого, от всех его предков: сказочных глупцов бытовой сказки, шутов, плутов, хитрецов анекдотов, оставив ему в предки только милого Иванушку-дурочка волшебной сказки, который «ну совсем как лыцарь, только подурманившийся».

«До третьих петухов» принадлежит к самому универсальному жанру – «менипповой сатире» или «мениппеи». Важнейшая особенность жанра мениппеи состоит в том, что в ней освещается здесь чисто идейно- философской целью – создавать исключительные ситуации для провоцирования и испытания философской идеи – слова, правды, воплощенной в образе мудреца, искателя этой правды». Подчеркнем, «для испытания идеи, а не человеческого характера, индивидуального или социально типического» [2, c. 129].

Исходя из этого, общий смысл «До третьих петухов» можно выразить как испытание «на Земле, в Небесах и Преисподней» народной идеи-правды, воплощенной в Иване – дураке, носителе этой правды. Основой построения образа-идеи становится «введение самосознания как доминанты». Испытание происходит в двух планах: серьезном и смеховом, поэтому мы воспользуемся взаимодополняющими категориальными системами. Серьезный план испытания мы будем описывать в категориях самосознания. Смеховой план испытания – в категориях народной эстетики (по Бахтину).

Итак, рассмотрим процесс и результат испытания образа Ивана-дурака (образа-идеи). Первая половина пути – это путь достижения Иваном-дураком ложной правды. В серьезном плане он проходит под знаком самоутверждения образа-идеи, и все жестко подчинено этому самоутверждению. Мир разделен на «Я и другие». Самосознание служит целям защиты, сохранения идеи. Происходит искажение фундаментальных оснований духовной жизни. Так, жалость (страх за другого) становится страхом за себя (жалостью к себе), а стыд становится ложным стыдом, стыдом за снижение идеи, за то, что напомнили ей о низком происхождении. Однако, когда это нужно для сохранения и утверждения идеи, герой не считает постыдным стать на время хитрецом, плутом, шутом. Даже основная изначальная функция «дурака» действует при этом в одном направлении – вовне, то есть разоблачается ложь и лицемерие, ложные условности самой идеи (сказочный глупец). Так, защищаясь, идея достигает цели, при этом полностью утрачивается ощущение правды, ее место занимает дурная условность — печать, атрибут ложной правды, оказавшийся в руках героя.

В смеховом плане этот путь к ложной мудрости характерен активизацией чужих смеховых миров антагонистов героя, которые знают, что никто так не боится смеха, как самоутверждающаяся идея. Собственный смех образа-идеи носят исключительно характер самозащиты, поэтому не обновляет себя, идея обрастает ложью, ложными условностями. Об этом говорят образы народно-смеховой культуры, которые связаны с мотивом погребения души живой. «В душу как вроде удобрение свалили…» [8, c. 531], – говорит Иван.

А завершается путь образа-идеи к ложной правде шутовским обрядом развенчания-увенчания: разоблачением старого ложного мудреца и увенчанием нового ложного носителя мудрости. Венчает обряд получение главного атрибута ложной мудрости – «печати мудрости».

Обратный путь образа-идеи – это саморазоблачение ложной правды, заканчивающийся рождением правды истинной. В серьезном плане его можно описать как рождение в раскаянии, сомнении, отчаянии из образа – идеи образа-личности. На этом пути самосознание направлено в прямо противоположную сторону — на тотальную критику идеи. Эта критика, в конце концов, приводит к отказу от идеи праведного образа жизни и разрушению всех средств самозащиты личности; к отказу от всех условностей, в которые зачисляется и стыд. Логика саморазоблачения образа-идеи безудержна и делает его абсолютно бессильной перед лицом враждебных идей, и возникает необходимость в родственной идее, в нашем случае, в другой ипостаси народного идеала – Атамане-освободителе. Появление родственного носителя идеала пробуждает в Иване – дураке чувство стыда, и тут, в позоре отчаяния, рождается личность, осознавшая ложность своих претензий на олицетворение высшей мудрости. Эта новая личность осознает себя уже не самодостаточной, а частью общенационального духа, становится носителем всесословной идеи русской классики «что делать». Новый носитель идеи выстрадал во время своего похода и способ ее реализации: «Нам бы не сидеть, Илья!... Не рассиживаться бы нам!.. — говорит возвратившийся в библиотеку Иван-дурак [8, c. 562].

Возрождение образа Ивана – дурака происходит и в «вечном» смысле как представителя всенародного тела. Восстанавливается его родство с «низшими», «неумными» предками. Для описания этого возрождения Шукшин воспользовался образами и категориями народно-смеховой культуры. Возрождение Ивана-дурака дано как последовательное омоложение. «Молодой ты, потому и шумишь, – говорят Ивану монахи» [8, c. 552]. «Эх, дите ты, дите!.. Чистое дите, ей-богу, – констатирует позже Медведь [8, c. 555]. «У-а-а, у-а-а, — поплакал обкакавшийся Иван-дурак, превращенный в спеленутого младенца» [8, c. 557]. Последний образ, характеризующий «смерть» и «рождение», «развенчание» и «увенчание», является классическим для народной эстетики, что в просторечье именуется «и смех и грех».

Развенчивается ложный носитель мудрости и увенчивается новый \только что народившийся\ представитель народного тела.

Итак, результатом испытаний стало возрождение образа Ивана-дурака:

а) восстановление через смеховой мир народной культуры связи со всенародным телом;

б) расширение основной функции образа – разоблачение дурных условностей, лжи и лицемерия, поворот ее вовнутрь образа;

в) образование качественно новой связи с общенациональным всесословным идеалом.

г) в новом качестве – личностном – образ Ивана-дурака обрел тело, душу и дух.

Какое же место возрожденный образ должен занять в живом единстве общенационального идеала? Ну, во-первых, здесь он незаменим как камертон правды (нравственный камертон), разоблачитель лжи и лицемерия во всех человеческих отношениях, во-вторых, возрожденный образ Ивана-дурака призван восстановить связь общенационального идеала с народным смехом. И здесь игранная «дураком» на всеисторических подмостках роль «вечного жениха», вечно обновляющей и возрождающейся правды, абсолютно необходима.

В.М. Шукшин обеспечил носителям русской культуры возможность обратиться непосредственно к народному идеалу и получить духовное рождение прямо от него, правда, возродив только одну ипостась этого идеала – Ивана-дурака. Дальше мы вступаем в область свободного выбора индивидов. Много ли найдется охотников выбирать народную духовную традицию, суровую, требующую каждодневного духовного труда, в народной жизни труд этот был привычен, как и труд физический; чтобы все трудились, следило общественное мнение, «цензура коллектива» (выражение П. Богатырева). Так, например, никто, из находящихся внутри традиции, не мог выйти из-под власти народного смеха – здесь все смеются над всеми.

При свободном выборе традиции возникает соблазн выйти из-под власти этого тирана и даже завладеть им, как оружием осмеяния (смех антагонистов Ивана-дурака). Однако смех мстит. Он превращает мир осмеивающих в изнанку мира осмеиваемого, застывает «кромешным» миром, превращая лица осмеивающих в неснимаемые маски. Соблазны такого рода подстерегают всех, выходящих из-под власти традиций.

Путь, предложенный Шукшиным, предполагает поступок. Выбирая народную традицию, надо захотеть быть осмеянным, надо захотеть пожалеть, надо захотеть при свете правды устыдиться. Ведь если одним из законов трансляции народной культуры является необходимость постоянного обновления идеала в стихии смеха, следовательно, личность, принимающая участие в передаче этого идеала, должна сознательно поместить себя в стихию смеха.  При трагическом несоответствии идеала действительности этот поступок становится своего рода подвигом. И Шукшин совершил этот подвиг, продолжив дело святых Древней Руси – юродивых, возродив «трагический вариант смехового мира» [5, c. 72].

В этом произведении дана программа грандиозного замысла «реализации народного идеала». Здесь впервые народный идеал дан как живое единство трех лиц, ипостасей народной Троицы: Ивана-дурака (праведник), Атамана (освободитель), Ильи Муромца (защитник). В сказке «До третьих петухов» была возрождена только первая ипостась Народной Троицы – Иван дурак». Но в самом финале сказки Шукшин запрограммировал выход на подмостки другой ипостаси- Атамана, создав следующую сценку.

 «А пошли на Волгу! — вскинулся … атаман. Он сгреб с головы шапку и хлопнул ее об пол. – Чего сидеть?! Сарынь!!Но не успел он крикнуть свою «сарынь», раздался трубный глас петуха: то ударили третьи. Все вскочили на свои полки и замерли. – Шапка-то! – вскрикнул атаман. – Шапку оставил
на полу. – Тихо! – приказал Илья. – Не трогаться! Потом подберем... Счас нельзя.

В это время скрежетнул ключ в дверном замке... Вошла тетя Маша, уборщица. Вошла и стала убираться.

– Шапка какая-то... – увидела она. И подняла шапку. – Что за шапка?.. Чудная какая-то. – Она посмотрела на полки с книгами. – Чья же это? Персонажи сидели тихо, не двигались... И атаман сидел тихо, никак не показал, что это его шапка» [9, c. 562].

Так он до сих пор сидит. Ждет, когда кто-нибудь организует выход его на подмостки народной мистерии и продолжит дело Шукшина по возрождению народного идеала.

Библиографический список

1. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. – М, 1965.

2. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского. – М, 1979.

3. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. – М, 1975.

4. Бурков, Г. При Шукшине всегда была тетрадочка...: (Беседа с Г. Бурковым) // Литературная Россия. – 1983. – 9 сент.

5. Лихачев, Д.С., Панченко А.М. Смех в Древней Руси. – Л, 1984.

6. Пропп В.Я. Фольклор и действительность. Избранные статьи. – М.,1976.

7. Семенцов, В.С. Проблема трансляции традиционной культуры на примере судьбы Бхагавадгиты // Восток – Запад. Исследования. Переводы. Публикации. – М, 1989.

8. Шукшин, В.М. Нравственность есть правда. – М, 1979.

9. Шукшин, В. М. Собрание сочинений в 6 тт. Т.3. – М, 1992. 

02.03.2021

Статьи по теме