Начну сразу с вывода: Шукшин – народная вера, со всеми её суевериями. Тарковский – вера интеллигентская, книжная, от начитанности, но и со всеми интеллигентскими «духовными» увлечениями: Джуна, йога, медитации.

Всё почти так… Так да не так… Всё-таки, оба пришли к истиной вере… Или нет?

Рассказ Шукшина «Верую» (1970 г.) , как раз о неверии… А о чём?

На главного героя рассказа Максима Ярикова «по воскресеньям  наваливалась  особенная  тоска.  Какая-то  нутряная, едкая...»

 «… - Но  у  человека  есть  также – душа! Вот она, здесь, - болит! - Максим показывал на грудь. - Я же не выдумываю! Я элементарно  чувствую – болит…» - объясняет Максим жене (и не может объяснить).

Заметил ли  сам Шукшин, понял ли, тоска-то нападает на человека именно по воскресеньям, когда в церковь к Богу надо идти?  И ведь почти туда он и идёт – не в церковь, но к священнику…

Не знает человек,  куда душу пристроить, ищет… А находит неверующего попа.  Ну, это уже частный случай…

Главный герой рассказа не поп «верующий в механизацию сельского хозяйства», а Максим Яриков  – у него болит душа. И не вина, а беда его, что воспитан (официально – школой, газетами) он уже бы  в советское время, при официальном атеизме. И всё-таки, как любой русский человек, он знает (откуда? - от молитв бабушки и матери, от русской литературы, которую учил же в школе), что тоска душевная лечится верой…  (А «заливается» водкой).

Вот какой у них разговор:

«… -  Ты  спросил:  отчего  болит  душа?  Я  доходчиво рисую тебе картину мироздания, чтобы душа твоя обрела покой.  Внимательно  слушай  и  постигай. Итак,  идея  Христа  возникла  из  желания  победить  зло.  Иначе – зачем? Представь себе: победило добро. Победил Христос...  Но  тогда – зачем он нужен? Надобность  в  нем  отпадает.  Значит,  это  не  есть  нечто вечное, непреходящее, а есть временное средство, как диктатура  пролетариата.  Я  же хочу  верить  в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, который будет.  Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную  справедливость, в  вечную  Высшую силу, которая все это затеяла на земле, Я хочу познать эту силу и хочу надеяться, что сила эта – победит. Иначе – для  чего  все?  А?

Где такая сила? - Поп вопросительно посмотрел на Максима. - Есть она?

Максим пожал плечами:

- Не знаю.

- Я тоже не знаю».

А должен бы знать священник-то, должен…

Яриков и сам понял, что это «не такой поп»:

« - Ты прости меня... Можно я одно замечание сделаю?

- Валяй.

- Ты какой-то... интересный поп. Разве такие попы бывают?"

В священнике Яриков находит такого же с неспокойной душой, но не верящего в Бога человека. Неспокойность эта и в любви к родине, к крестьянству, к Есенину, как их выразителю…

Вот что поп говорит (шукшинское высказывает):

« - Вот жалеют: Есенин  мало  прожил. Ровно – с  песню.  Будь  она,  эта  песня,  длинней, она не была бы такой щемящей. Длинных песен не бывает.

- А у вас в церкви... как заведут...

- У нас не песня, у нас – стон - (нет, не стон – молитва. – Д. Е.). - Нет, Есенин... Здесь прожито как  раз с песню. Любишь Есенина?

- Люблю.

- Споем?

- Я не умею.

- Слегка поддерживай, только не мешай. - И  поп  загудел  про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то загудел, что и правда защемило в груди. На словах "ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий" поп ударил кулаком в столешницу и заплакал и затряс гривой.

- Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люблю. Справедливо? Справедливо. Поздно? Поздно...»

Вот Есенин, с его больной душой и изломанной верой («Стыдно мне, что я в Бога верил…» и т. д.) – ему близок. Да он и всем нам близок, вот тут типичное поймал Шукшин. Но молитву не заменит даже и слёзная родная и любимая есенинская песня…

Вспоминается тут и Рубцов: «Боюсь, что над нами не будет таинственной силы…» И далее: «Отчизна и воля останьтесь моё божество…»

Вот, пожалуй, и Шукшин так, абстрактно, в Отчизну и волю верил… Но искал, вместе с Максимом Яриковым искал (имя и фамилию-то какие выбрал – максимально и яростно, вот  так и искал он правду для души).

Заканчивается рассказ – яростной пляской с частушками…  И никакого ответа на запрос души Максима Ярикова, потому что и не может это быть ответом… Только ещё сильнее болеть будет…

Вольно или невольно (скорее – невольно) Шукшин показал, что без истинной веры в Бога ждёт нас, русских, вечная болезнь души, с пьяными частушками и покаяниями в пустоту (пьяная исповедь и покаяние в предательстве в начале рассказа – это же пародия на церковную исповедь и покаяние). Потому что истинные-то свои грехи Максим и не считает за грехи. А душа болит…

«Верую» - рассказ о больной душе, о пути к вере.

В рассказе «Залётный» - Саня Неверов тоже «замена» священника. Он сам – несостоявшийся художник с больной душой, но умеет выслушать мужиков (таких как Максим Яриков)… Но ни чем он им не может помочь. И ждёт его страшная, без веры, смерть… Смерть – предупреждение…

Вот ещё один рассказ Шукшина - «Мастер».

Если у Максима Ярикова душа болела от непонятной тоски, то у героя этого рассказа, деревенского умельца, столяра и плотника Сёмки душа болит от гибнущей красоты… Он будто бы впервые увидел и понял замысел мастера при строительстве церкви: с восходом солнца освещается и начинает сиять церковная стена…
«… стоит в зелени белая красавица – столько лет стоит! – молчит. Много-много  раз  видела  она,  как  восходит и заходит солнце, полоскали ее дожди, заносили снега... Но вот – стоит. Кому на радость? Давно уж  истлели в  земле  строители  ее, давно стала прахом та умная голова, что задумала ее такой, и сердце, которое волновалось и радовалось, давно есть земля, горсть земли.  О чем же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую каменную сказку? Бога ли он величил или себя хотел показать?  Но  кто  хочет себя  показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим дорогам или вовсе на людную городскую площадь – там заметят. Этого заботило что-то другое – красота, что ли? Как песню спел человек, и спел  хорошо…»

Вот о чём думает Сёмка, а вместе с ним  Василий Шукшин и его читатели…

О вере ли этот рассказ? Больше, наверное, о предназначении всякого мастера, художника… Но разве это не о Боге?..

И пусть церковь оказалась не старинной, и «задумка» мастера – всего лишь случайность. Сёмка – красоту увидел, задумался о ней – это уже много.

«Крепкий мужик» - наоборот, о разрушение церкви. Будто иллюстрация к словам Рубцова «…Но жаль мне разрушенных белых церквей»…

Желание «крепкого мужика» Кольки Шурыгина показать всем свою силу покуражиться – от чего? От душевной пустоты. Ну, показал  силу, разрушил церковь… И тут оказалось, что нужна она была, пусть и закрытая, заброшенная, многим, в том числе и матери Кольки…

«Шел, злился: «Ведь все равно же не молились, паразитки,  а  теперь  хай устраивают. Стояла – никому дела не было, а теперь хай подняли».
Вот старухи-то не о красоте жалели (или не только о ней)… Для них церковь – символ веры.

Мать «крепкому мужику говорит: «- Колька, идол ты окаянный, грех-то какой взял на  душу!..  И  молчал, ходил, молчал,  дьяволина...  Хоть  бы  заикнулся  раз – тебя  бы, может, образумили добрые люди. Ох горе ты мое горькое, теперь хоть глаз не кажи  на люди.  Проклянут  ведь  тебя, прокляну-ут! И знать не будешь, откуда напасти ждать: то ли  дома  окочурисся  в  одночасье,  то  ли  где  лесиной  прижмет невзначай...»

В итоге рассказа о «крепком мужике»: вместо церкви – груда кирпичей, вместо молитвы – дурацкая припевка: «оп, тир-дар-пупия»… Разве это не шукшинская беспокойная совесть, не поиски веры?

Так практически во всех его рассказах: беспокойная совесть, больная душа, поиски веры…

И всё это, пожалуй, полнее всего выразилось в повести и фильме «Калина красная»: и больная совесть, и поиск «праздника для души», и страдания «блудного сына», и тоска по красоте (берёзки!), и «русская тоска» (Есенин!) – всё-всё в этом фильме, в судьбе Егора Прокудина…

Всё-таки, пусть и не успев снять главный (как он думал) свой фильм о Разине, Василий Шукшин успел сказать в «Калине красной» о невозможности жить человеку без веры… То есть – без Бога. И вопль Егора: «Прости меня, Господи!» - это и вопль самого Шукшина и отзывается он в каждой душе живой…

В фильме «Покаяние» из цикла «Библейские сюжеты» приводится такой эпизод (без ссылки на источник, но, видимо по чьим-то воспоминаниям): в апреле 1974 года («Калина красная» триумфально шагала по экранам кинотеатров) Шукшин лежал в больнице и «старая знакомая» по фамилии Григорьева (имя я не расслышал и кто она – не понял) принесла Шукшину Евангелие. Через некоторое время он ответил ей письмом, в котором были такие слова: «Куда же в России без Христа. Верую. Верую, как в детстве учила меня мать: в Отца, Сына и Святого Духа!»

Это не то «верую», что в рассказе…

Ходил ли он в церковь, соблюдал ли обряды? Я таких свидетельств не знаю. Думаю, что пришёл бы, поживи ещё и к соблюдению обрядов, к воцерковлению, как случилось это с его другом, тоже прошедшим трудный путь к вере, писателем Василием Беловым…

Свой путь к вере был у Андрея Тарковского.

Всю жизнь он искал истину, искал путь, по которому должен идти человек к истине. Все его фильмы об этом.

Вот он говорит в одном из интервью: «Я делал свою первую картину «Иваново детство» и, по существу, не знал, что такое режиссура. Это был поиск совершенно ощупью. Я шел, пробовал, искал какие-то моменты соприкосновения с поэзией. И после этой картины я вдруг почувствовал, что при помощи кино можно что-то сделать, можно прикоснуться к духовным субстанциям собственной души».

Итак: кино, способ прикоснуться к душе. Эта необходимость была в нём с самого начала…

И далее: «Прежде чем строить концепцию, в частности, взгляд на искусство, надо прежде всего ответить на другой вопрос, гораздо более важный и общий: зачем живет человек, в чем смысл человеческого существования? Мне кажется, мы должны использовать наше пребывание на земле, чтобы духовно возвыситься. А это означает, что искусство должно помочь нам в этом. В силу того, что смысл человеческого существования я понимаю таким образом, мне кажется, что искусство должно помогать человеку развиваться в этом направлении. То есть, короче говоря, искусство служит человеку тем, что помогает ему духовно измениться, вырасти».

Духовно вырасти. Куда? Во что?

«… Но художник существует постольку, поскольку мир, так сказать, не устроен, мир не благополучен. И, видимо, именно поэтому-то и существует искусство. Если бы мир был прекрасен и гармоничен, то искусство, наверное, было бы не нужно. Человек бы не искал гармонии в побочных, так сказать, занятиях, он жил бы гармонично, и этого было бы ему достаточно. По-моему, искусство существует только потому, что мир плохо устроен. И вот именно об этом рассказывается в моем «Рублеве». Поиски гармонии, поиски смысла жизни, как он выражается в гармонических соотношениях между людьми, между искусством и жизнью, между сегодняшним временем и историей прежних веков, - этому, собственно, и посвящена моя картина…»

Долг художника понятен из этих слов. Но если художник ошибается?

Впрочем, если ошибается искренне, преодолевает ошибки, мучается  и заставляет это же делать и зрителя – да простится ему…

Ведь в «Солярисе» всё то же, что и в «Калине…» - блудный сын, беспокойная совесть, покаяние…

«Меня интересовало: способен ли человек жить в нечеловеческих условиях и остаться человеком? И герой фильма, и герой романа Лема интересовали меня постольку, поскольку он для меня должен остаться человеком, несмотря на то, что находится в нечеловеческих условиях, в нечеловеческой ситуации», - говорит Тарковский о своём фильме. Но разве не об этом же «Калина…»: человек поставлен в нечеловеческие условия преступной жизни, лагеря, ухода из дома… И вот он должен остаться человеком или вернуться к себе человеку…

«Сталкер» - не путь ли к тому же через «фантастику», к чему шёл вместе с Андреем Рублёвым – к Троице?

«Жертвоприношение» - не принесение ли себя в жертву ради человечества?

Ну а «Калина красная» Шукшина – разве не жертвоприношение?..

Из интервью Андрея Тарковского, которое он дал в Лондоне в 1983 году: «Мы ставим перед собой... проблемы, стараемся их решать и при этом думаем, что спасаем современный мир, который находится в кризисе. Но мы заблуждаемся. По-моему, это даже очень опасно – заниматься такими проблемами, потому что они отвлекают нас от главной задачи, от борьбы за духовность.

Борьба за духовность ведется во всех направлениях. Это понимает каждый. Каждый, даже совсем необразованный, но духовно развитый человек понимает... Он бережет свой внутренний духовный мир. Это очень важно. Мы хотим жить, понимая смысл жизни и выполняя свой жизненный долг на этой земле, но часто нам это не удается. Мы еще слишком слабы. Но важно выбрать путь и следовать ему...»

Но что он называл словом «духовность»? Из его дневников, из воспоминаний можно увидеть, что увлекался он медитативными практиками, близко был знаком с Джуной… Но ведь и жил поэзией, и хорошо знал русскую историю, и читал Евангелие…

В конце 1985 года, после завершения фильма «Жертвоприношение» в Швеции, Андрей Тарковский возвратился во Флоренцию. Он уже тяжело был болен. В этот последний год жизни его часто навещал отец Силуан из православного монастыря Преподобного Серафима Саровского, исповедовал и причащал его.  

Незадолго до смерти Андрея  Тарковские переехали во Францию. Там он и скончался 29 декабря 1986 года, был отпет по православному чину и похоронен на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.

Оба – и Шукшин, и Тарковский – безусловно, пришли к православной вере. Каждый своим непростым путём…