Олег Визер

В тусклом свете восходящей луны, прячась под полуголыми кронами деревьев, продирались сквозь дебри зарослей и буреломы лесопосадки двое бойцов, одетых в военную форму разных государств. Русский солдат шёл позади украинского военного, держа того под прицелом автомата, и время от времени прихрамывал. Украинец выглядел более живым, шёл, постоянно прибавляя шаг, и постоянно поглядывал на небо; когда русский отставал, он останавливался, чтобы подождать своего конвоира. Идти в наступающих сумерках было нелегко: дикая поверхность земли внутри  лесополосы была неровной и сплошь усыпана поломанными ветками и поваленными молодыми деревьями; осенняя сырость расквасила почву, превратив её в кашицу, а склизкие листья налипали на подошву вместе с грязью, вдвое утяжеляя и без того увесистую военную обувь; через валежники приходилось перелезать, потому что выходить на дорогу, чтобы обойти их, означало подвергнуть себя опасности быть замеченными дронами на открытом пространстве.

— Стой! Не спеши! — то и дело приказывал русский пленному, когда тот удалялся вперёд больше допустимого.

Украинец послушно останавливался и, точно ребёнок, во время прогулки далеко убегающий от сопровождающих его родителей, нетерпеливо ждал.

Русский боец с позывным «Бот» час назад взял нацика в плен. Всё получилось спонтанно. Атака его штурмовой группы была сорвана вэсэушниками — пришлось отступать. Да что там отступать — драпать пришлось! Рассредоточились — вернее, разбежались — кто куда. Такое бывает на войне: иногда приходиться отступать. Многие ребята из отряда полегли. Кругом взрывы, стрельба, дым, пыль… «Бот» лишь помнит свист снаряда — и как его взрывной волной отбрасывает в сторону. Когда он очнулся — тишина. А потом жгучая боль в бедре, будто оса — нет, рой ос! — ужалили в ногу. На штанине, чуть выше колена, виднелись пару крохотных дырочек. Позже боль немного утихла — или страх затмил её, уж не до боли ему было: одна только мысль — куда бежать, чтобы не убили. Когда дым рассеялся, впереди, в пяти метрах, он увидел блиндаж, вход в который был загромождён трупами нацистов. Опасаясь, что внутри остались живые, «Бот» сделал одиночный выстрел в чёрный зев входа, и громко — так, чтобы тем, кто там остался, показалось, что снаружи целый взвод держит их в окружении — закричал:

— Выходим на корточках по одному, руки вверх! Или сровняем тут всё с землёй нафиг!

В ответ послышался грубый, хриплый, прокуренный голос:

— Ага, щас, орк поганий, так и здалися... А ось на тоби, гнидо, спробуй свинцю... — и прогремел выстрел.

«Бот» отпрыгнул в сторону, и только хотел достать гранату, как прозвучал ещё   выстрел, и тот же, но уже стонущий от боли, голос: — Ах ти паскуда, шкура москальська...

Кто-то из своих, видимо, застрелил крикливого нацика.

— Не стриляй... — изнутри блиндажа донёсся другой голос, тихий и умоляющий.

— Сколько вас? — «Бот» приготовился выдернуть чеку гранаты.

— Один... уже.

— Вылезай! Руки вперёд... покажи руки!

Из темноты блиндажа появилось испуганное лицо укронациста с вытянутыми вперёд руками.

— Этих, — «Бот» указал дулом автомата на трупы, загораживающие выход, — откинь в сторону… Да пошевеливайся!

— Щас, щас… тильки не вбивай — сдаюсь.

Испуганный вэсэушник спешно перекатил трупы сослуживцев в разные стороны, освобождая себе проход, и на карачках выполз из землянки, встал на колени, поднял вверх руки. Русский хотел было пристрелить нацика — в первые секунды им овладело неимоверное желание уничтожить врага, не раздумывая, но… Он, вдруг, замешкался. В течение нескольких минут молча держал врага под прицелом, не сводя с него глаз, и подбирал слова — матерные, — с помощью которых собирался выплеснуть на нациста всю свою накопившуюся за время спецоперации ненависть и осыпать проклятиями его и весь его род. Но и этого не сделал — помешали мысли: он вспомнил 2014, Крым и — точно! — «вежливых людей». «Бот» решил вести себя, как “вежливые люди”, и подавил в себе гнев и агрессию. Негоже уподобляться нацистам. Не дождутся, не увидят они его злости. Пусть видят уверенность и силу, и знают: русский воин умеет держать себя в руках, несмотря на жажду мести. А убить — хэ! — проще простого. А вот не показать врагу свой испуг, злость и негодование, — вот это, брат, сложнее будет. Пусть бесятся от нашего спокойствия и знают, что на нашей стороне правда, оттого мы и спокойны. Будь на месте пленного иностранец, «Бот» бы не мешкался и не строил из себя благородного рыцаря, а пристрелил бы в миг — чего иноземцу доказывать нашу правду. Но перед ним был славянин. Пусть и нацист, — хотя, быть может, не идейный, а так, случайно заблудшая в чужую отару наивная душа или невольная жертва насильного призыва на фронт, — но всё же, вроде как свой, как родственник.

«Я — вежливый», — настраивал себя «Бот».

— А это что за гости? — «Бот» приблизился к мёртвым вэсэушникам, одного из них ткнул ботинком в спину.

— Це поляк, — ответил нацик, брезгливо оглядываясь на мёртвых товарищей, — а то — британець… Инструктори.

— Что, не помогли тебе, значит, твои ляхи? — усмехнулся «Бот» и присел напротив нациста. — Помнишь хоть, чьи это слова?.. А-а, вы ж Гоголя не признаёте? Как и Пушкина... Ух, фашисты, даже памятники снесли… Что прячешь глазёнки? У-у, блин, мало вас…

— Не вбивай, братику, я ж...

— Заткнись, и шагай! Братик он…

«Бот» сделал шаг и присел на корточки, скорчившись от боли: в ноге резануло так, будто в неё цыганской иглой ширнули. Он потрогал рану, и под тканью брюк почувствовал влажность. Неужели осколок? Кость, вроде, цела, идти, слава богу, сможет. Просто немного крови — так, царапина. Наши где-то рядом — дотяну. И не с пустыми руками вернусь, а — как там раньше говорили? — языка приведу. Кстати…

— Кстати, кто главный? — «Бот» поднялся и подошёл к убитым. — Командир — кто, спрашиваю?

Пленный поочерёдно указал на три трупа.

Русский перевернул три тела на спину и ощупал их карманы. Вынул у всех документы и забрал планшет. «Может, там секретные документы», — обрадовался он.

— Погнали!

— Куды?

— На кудыкину гору... Вперёд иди! И не вздумай рыпаться — пристрелю!

— Та не думаю, не думаю ничого...

Около получаса они шли по лесополосе, иногда останавливаясь, — русскому надо было сделать передышку: всё больнее было наступать на раненую ногу. Ещё и наступающие сумерки затрудняли продвижение. «Бот» и так слабо помнил, откуда его рота заходила в наступление, а сейчас, после лёгкой контузии, да ещё при плохой видимости, вообще был дезориентирован: определить точно, откуда они начинали атаку, не мог: куда не глянь — одинаковые поля и лесополосы, а за ними — никого, ни единого огонька. Бои давно прекратились, кругом тишина, и понять, насколько далеко отступили наши, не представлялось возможным. Кто его знает, может теперь он находится на подконтрольной нацистами территории, и в любую минуту можно нарваться на врага.

Вдруг пленный остановился и застыл, прислушиваясь к звукам, посмотрел на небо.

— Что там? — «Бот» остановился и вскинул автомат, целясь в темноту.

— Почулося, — выдохнул нацик.

— Померещилось? — усмехнулся русский.

— Думав — дрон.

«Бот» забыл про осторожность: дроны и правда могут легко их засечь. Даже в темноте. Листва с деревьев почти вся осыпалась, и только на верхушках оставались редкие шапочки, а потому сверху, особенно днём, посадка просматривается хорошо. Надо быть внимательнее.

— А чего трясёшься-то? Своих боишься или наших? Наши-то спасут…

— А наши, — перебил пленный, — пристрелять… Живим ни витпустять.

— А, ну да, да, вы же нацисты — в спины стреляете.

— Та не нацик я! У мене и наколок немае, хочешь, подивися… — начал оправдываться пленный. — Я ж не сам, а мене на силу тецэкашники закликали и пид конвоем на фронт видправили. Мисяць тому це было…

— Стой! — приказал «Бот». — Стой, где стоишь! — и присел на ствол поваленного дерева, поглаживая ногу. — Передохнём малёхо. — Сырое тёмное пятно становилось больше — рана кровоточила.

— Давай перевъяжемо, — предложил свою помощь вэсэушник.

— Сиди давай, не хрюкай! Без твоей помощи как-нибудь… Напомогали уже.

— У тебе рана серйозна… — пленный направился было к русскому, но тот вскинул автомат «на плечо» и крикнул:

— Стой, говорю, на месте!

— Та я ж допомогти хочу… А то й до своих не дотягнеш.

— А тебе-то что? Только счастье, если я крякну… Вернёшься к своим — к  нацикам...

— Та не нацик я, говорю ж…

— А кто ж ты, миротворец?

«Бот» не доверял ни единому слову нациста, хотя тот и был с виду порядочным и даже своего застрелил... Но, кто знает, из каких побуждений это сделал.

— Зачем своего пристрелил?

— Богато гавкав, ось и пришив… Дюже смиливый був пид наркотою. А мени через нього помирати не хотилося. — И признался: — Я думав, ти мене пристрелиш, не роздумуючи… м-м, як це буде вашою мовою? — сразу.

— С чего? — удивился «Бот», и подумал: «Заговаривает зубы». — Будешь много болтать — пристрелю, не волнуйся.

Пленный испуганно оглянулся на русского.

— Так нам твердили, разумиеш, що ви, росияни, звири, и стриляете без розбору — сразу, всих пидряд. И мучите як гитлеривци, и ще хлище…

— Не строй из себя жертву… Привыкли спихивать всё на кого-то, а сами хуже тварей. Ещё расскажи, как ты под влияние антирусской пропаганды попал.

— Я ж, зрозумий, и думати не думав, що все так обернеться — та й нихто не думав, — а воно як вийшло. Нас напихали всякими гадостями про вас, говорили ризне — бильше поганого. Все, що повъязано с русявою… ой, не гнивайся на мою мову, брате, — з Росиею… то, значить, погано.

— Да знаем, — раздражённо махнул рукой «Бот». — Думаешь, не помню тот хохлосрач, который с вами устраивали в соцсетях лет десять, где-то, назад. Что ни пост от ваших, то ушат грязи на нас. Я тогда ещё не понимал, откуда у вас столько ненависти к нам? Вроде много ваших в России работали, вроде мы жили бок о бок, пили-ели продукты: вы — наши, мы — ваши, и вдруг — нате! — как только общение в инете, так сплошь клевета и злоба. Чего такого плохого, не понимал я, мы, русские, — к примеру, лично я вот — вам сделали? Я бы жизнь прожил, и знать бы о вас не знал, если бы не война. По чесноку если, то мне, да и всей моей родне, и друзьям тоже, абсолютно наплевать было на вашу Украину. Знал, что есть такая по соседству, ну и есть — мне от вас ничего не было нужно, как... ну как от Монголии, например. Никакого дела до вас, понимаешь, не было — существуете вы, или нет вас, как вы там живёте, с кем, о чём думаете, — меня совершенно не заботило. Ни плохого, ни хорошего — никакого отношения, понимаешь? Как до Африки… до этих — как их там? — до эфиопов, например, или каких-нибудь австрийцев. Чего вам-то не жилось спокойно, бандеровцы?

— Та не казав я про вас поганого… У мене ридня в Росийи живе. А може й так: ти верно кажеш, голову нам добре прочистили — мойю точно. Кажу ж, думав, ти мене частинами почнеш розстрилювти: спершу по ногах, потим по руках… — так нас лякали.

«Бот» потянулся к бедру и погладил раненое место ладонью. Он уже еле сдерживал себя, чтобы не застонать от боли: рану жгло так, точно на неё углей насыпали. Но он изо всех сил старался не показать — ни эмоциями, ни голосом — своё страдание, иначе укронацист, не дай боже, почувствует смелось… и превосходство.

— Чего вылупился? Шагай, давай! — скомандовал «Бот», поднялся, опираясь на оружие, и они двинулись дальше.

С каждой минутой боль в ноге усиливалась, и «Бот» уже не в силах был скрывать хромоту, отчего двигался всё медленнее и медленнее. Постепенно им овладевала паника: что, если он не выдержит и рухнет без сил, или потеряет сознание — голова не на шутку кружилась, — а этот пёс, которого он сразу не пристрелил, возьмёт, да и прихлопнет его с удовольствием его же оружием! При этой мысли русскому стало нехорошо. Он тут же постарался взять себя в руки. «Нет, такой радости я ему не предоставлю, это точно. Надо идти, пока не кончились силы. Где-то же наши позиции рядом… Чуть-чуть, и будем на месте… — обнадёживал себя «Бот». — А может пристрелить его и не париться?» Но как же ему хотелось привести нациста с собой.

Пройдя метров двести, они снова остановились.

— Стой! Привал! — «Бот» тяжело дышал и, утомлённый ходьбой, уже не просто сел, а рухнул на землю мешком, вытянул раненую ногу и стал поглаживать её.

Украинец остановился, оглянулся, и в его глазах русский не увидел ни  злорадства, ни восторга — наоборот, нацик смотрел на него с неподдельным сочувствием; в его взгляде появилось что-то человеческое, душевное… доброе. Но всё равно украинец пребывал в состоянии страха — даже большего, чем во время пленения.

В том плачевном состоянии, в котором находился «Бот», такое неожиданное изменение отношения пленённого врага к нему, пленившего его и чуть было не лишившего жизни, могло и показаться. Разумеется, именно сейчас ему необходимо было чьё-то присутствие рядом, внимание и забота; и это естественно, что ему хотелось верить в искренность и сострадание, хотелось доверять людям, принимать от них помощь, пусть даже если эта помощь будет исходить от недруга. Страх потерять — да к тому же так не вовремя, так напрасно — жизнь затмевала разум «Бота», подавляя чувство ненависти и недоверия даже к недавнему врагу.

— Чего уставился? — сквозь зубы процедил «Бот». — И не думай мне — не сдохну. Сейчас пойдём…

— Та не думаю я ничого… Сам надумуеш чорт знае що. Я ж не хочу назад… Толку ниякого — знову видправлять у окопи — тильке уже на смерть верну.

— Не пудри мозги — забодал! — русский попытался подняться, но нога не слушалась, и он опустился обратно на землю. — Если меня своим сдашь, тебя, небось, в звании повысят, наградят, а?

Украинец с презрением посмотрел на «Бота».

— Я не знаю, чим тоби ще довести, що я — це не вони, и не збираюся назад, поки не закинчиться война. Ти не про вси неподобства... м-м, по росийски если — безобразия знаэш — хоч, мабуть, чув про них, — яки творяться у нас. И мене, повир, таке не дуже тишить... нравится. Ай, та що тоби казати — все одно не зрозумиэш…

— Ага, я ж орк недоразвитый, — усмехнулся «Бот».

Нынешняя осень была относительно тихой и тёплой. Но если час назад «Бот» чувствовал вечернюю ободряющую прохладу, то сейчас его тело обдавало жаром, а на лбу проступила испарина. Пленный заметил багрянец на лице русского и тёмное пятно на штанине, которое заметно увеличивалось в размерах, и не выдержал, подошёл к конвоиру:

— Можеш пристрелити мене, але в мене бильше нема сил дивитися на це — як ти мучишся.

— Стой, говорю… — приказал ему русский, но уже не так настойчиво. Пожелай вэсэушник прикончить его сейчас, «Бот» вряд ли сумел бы дать достойный отпор.

— Якщо... ну, если... не довиряеш, пристав до моей голови дуло, а я все ж таки спробую перебинтувати… якщо брикатися, як теля не будеш.

— Ты что, умеешь? — «Бот» подстраховался на всякий случай: приподнял автомат и приставил дуло к шее вэсэушника.

— Вчили… мучили. В институти, потим на зборах перед видправкою на фронт.

— К чёрту! — «Бот» оттолкнул нацика и попытался подняться, но не устоял и упал. — Нет, двигаем дальше. Наши где-то рядом…

— Ми так николи не дийдемо — ти ж не зможеш… — обиженный, украинец  повернулся и зашагал вперёд.

«Бот» всё-таки поднялся и, с трудом ступая на раненую ногу, поспешил за нациком. Теперь их передвижение замедлилось настолько, что пленный большую часть времени стоял в ожидании, когда русский догонит его и приблизиться на допустимое  расстояние.

Уже полностью стемнело, и в потёмках идти было невозможно: то и дело они спотыкались, цепляясь носками ботинок о корни и кочки или натыкались на кусты и поросли. В глазах у «Бота» начинало рябить, веки чесались от стекающих со лба  капель пота; ему становилось душно, и он расстегнул верхние пуговицы бушлата и гимнастёрки — свежий прохладный воздух немного взбодрил его, но тут же, остыв, появился озноб — мокрое нижнее бельё будто покрылось льдом — стало холодным. Превозмогая боль и недомогание, он старался не подавать вида, что ему нехорошо, и продолжал медленно, но идти. Но силы кончались, автомат с каждой минутой становился тяжелее: пришлось повесить его на плечо — что будет, то будет — плевать уже: успеет скинуть его, если нацик вздумает напасть.

Вскоре нога ослабела настолько, что уже не слушалась своего хозяина —  пришлось сделать очередной привал.

— Да где же наши? — Русский всматривался в тёмные дали. — Правильно ли мы идём?

— Наче там, — пленный указал на зарево над горизонтом — оттуда доносилась канонада.

— Там наши… или ваши — кто его знает? — устало пробормотал «Бот» и повалился на спину, продолжая держать пленного под прицелом.

Послышался залп «Солнцепёка» — вдалеке озарилось полнеба.

— Наши там, — «Бот» указал на вспышки.

— Далеко, — с сожалением произнёс украинец.

«Боту» становилось настолько муторно, что он начинал плохо соображать. Ему уже ничего не хотелось, кроме как остаться здесь и лежать на сырой земле. А ещё ему хотелось укрыться чем-нибудь тёпленьким и уснуть крепким сном… Или…

И тут с ним произошло то, чего он от себя никак не ожидал: у него вдруг внезапно поменялось отношение к окружающей действительности и… — нет-нет, этого не может быть, это никак не соотносилось с реальностью происходящего и никаким образом не входило в его планы и намерения!

Вероятно, из-за боли и отчаянного положения у «Бота» перевернулось сознание: он забыл всё плохое, что было до этого; у него возникла потребность в окружении, в добром окружении, в понимании и внимании; ему захотелось услышать слова поддержки и получить поддержку со стороны не только близких людей — в данном месте вряд ли такое возможно, — но принять помощь от любого, рядом находящегося, пусть и незнакомого человека. «Бот» посмотрел на пленного — нет, это абсурд, он же не доверит врагу свою жизнь? Чёртова рана! Неужели придётся довериться? И кто-то внутри него отвечал: да, если понадобится, если ситуация окажется безвыходной, то — да…

Боль и паническое состояние от перспективы помереть, не добравшись до своих каких-то пару километров, подавляла в нём ненависть, ярость и страх, высвобождая положительные эмоции и чувства, — как будто он вернулся в мирное прошлое и стал тем, кем был до войны: не грубым и не обозлённым. Ему теперь хотелось доверять украинцу. Не понимая своего состояния, “Бот”, однако, радовался внутренним переменам. К своему изумлению, он в душе прощал украинца и — надо же, Господи! — ждал прощения от него — нациста!

По всей вероятности, пребывая в несчастье, человек желает прощения и прощает сам; испытывая мучения, он просит пощады и милости у Бога, у друга и даже у врага. Любой немощный — тот же ребёнок. Быть может, всё потому, что беспомощный не в силах никому причинить вред; более того, у него вообще отсутствует желание кого-то обидеть. Даже самый отъявленный негодяй и самый закоренелый преступник, самый страшный эгоист и самый убеждённый мизантроп, волею судьбы оказавшийся страждущим, вновь становится безгрешным. Убить — и даже бить — раненого или инвалида, или прикованного к пастели старика, всё равно что убить — или бить — младенца.

— Аптечка в рюкзаке, — «Бот» расстегнул подол бушлата и вынул из внутреннего кармана индивидуальную аптечку. — Посмотри… жгут там или укол какой.

Украинец стремглав подбежал к русскому и выхватил из его рук аптечку. Открыл её и достал оттуда жгут и шприц-тюбик. Первым делом ввёл обезболивающее. Затем жгутом перетянул бедро чуть выше раны. Из ножен на поясном ремне русского вынул штык-нож, вырезал квадратный участок штанины, оторвал прилипший к коже отрезок материи — в нос сразу ударил неприятный запах, — и наложил на рану ватно-марлевую повязку. Марля тут же окрасилась кровью. Затем ослабил жгут. Раненый не проронил ни звука, но, претерпевая боль, кусал зубами нижнюю губу, запрокинув голову назад. Украинец потрогал его лоб, и определил, что не высокая, но температура была.

— Вот бы попить, — не попросил, а просто высказал своё желание «Бот», понимая, что вряд ли поблизости найдётся источник.

Вэсэушник поднялся, стал осматриваться в темноте, что-то искать. Но в потёмках хоть глаз выколи — кроме полыхающего зарева от взрывов снарядов над горизонтом, ничего не видать.

— Карта! — воскликнул нацик. — Дай планшет... Дизнаемось, де ми, може недалеко хутир якийсь або ричка…

«Бот» протянул пленному трофейный планшет. Тот достал бумаги, перебрал их, нашёл карту, сложенную вчетверо, но ничего разглядеть не сумел.

— Блин, ни зажигалки, ни спичек, — выругался «Бот». — Не куришь?

— Курю, просто з собою немае — у блиндажи все лишилося. И фляжки з водою...

— Э-эх, и я не догадался — думал, быстро вернёмся.

— Так вже.

Украинец о чём-то думал, беспокойно оглядывался по сторонам. «Бот» чувствовал душевное успокоение от того, что находится не один, и теперь твёрдо верил, что они доберутся до своих. «Вот только попить бы», — мечтал он, облизывая сухие губы. Пленный тоже испытывал жажду.

— День настане ще не скоро, — недовольно произнёс нацик, нервно почёсывая друг о друга подушечки пальцев. — Щось треба робити… — и резко вскочил на ноги. — Я швидко. Ти лежи, а я знайду воду. Может хата здесь недалеко чи озерце…

— Да валяй куда хочешь, — разозлился «Бот». — Считай, тебе повезло: ты свободен. Может, героем незалежной станешь, если меня своим притащишь…

— Так замовкни ти зи своею незалежною! У пекли я бачив таку... Коротше, я побиг.

— А в чём её… — кряхтя, «Бот» попытался приподняться на локти, — воду то, принесёшь, умник?

— Разберусь, — пленный отмахнулся рукой и исчез в темноте.

Нацик ушёл туда, откуда они пришли, и «Бот», проклиная свою и доверчивость, и ни к месту и времени полученное ранение, начинал нервничать. «Сбежал, падла! Как я мог?.. Поверил ему, дурак, — корил он себя. — Пошёл к блиндажу, а оттуда — к своим… Ну надо же так было оплошаться».  

Боец лежал и смотрел на звёзды. Где-то шёл бой: слышались залпы орудий и взрывы. Его знобило, и пришлось полностью поднять воротник и прикрыть им рот, чтобы дышать себе на грудь и согревать лицо. Он решил полежать немного, набраться сил, и попытаться покинуть это место — нацик может вернуться не один. При мысли о плене, боец перевернул автомат дулом к себе, положил его на туловище и прислонил холодное отверстие ствола к шее; большим пальцем правой руки нащупал спусковой крючок, а левой погладил гранату в боковом кармане бушлата. «Если вернётся не один — в плен они меня не возьмут», — подумал боец и улыбнулся звёздам.

Звёзды… Они тихо, мирно светили. Точно так же, как в детстве. Но сейчас звёзды у «Бота» ассоциировались с морозом, с зимой — ему было холодно, он дрожал и начинал постукивать зубами. Хотелось одного — тепла. «Сейчас бы в лето, — мечтал он. — Да чтоб в такое, чтобы жаркое-прежаркое… Как на море… И спать…» Перед тем как погрузиться в сон, он подумал о солнце, и его сухие губы прошептали слово «Геленджик».

Когда он открыл глаза, расположение звёзд на небе не изменилось: значит, он дремал недолго. Огляделся по сторонам — нацик не вернулся. «Бот» вспомнил про плен — дуло автомата сместилось в сторону и теперь упиралось в ухо. Надо срочно уходить. Не без труда, но он сумел подняться. Постоял, проверяя раненую ногу на боль, которая, видимо, под действием лекарства поутихла, и, опираясь на автомат, как на трость, покинул это место. Но больше пятидесяти шагов — и то неполных — ему пройти не удалось: мешали не видимые в темноте сучья да кустарники, да и острая боль в ноге — уже не та, что была раньше, а новая, будто внутри находился гвоздь и своим острым концом, при малейшем движении ноги, протыкал мышцу, — не давала возможности идти дальше. Он лёг на землю, обессиленный, проклиная всё на свете, и пролежал без движения минут пять, как со стороны последнего места привала послышался треск сучьев — кто-то шёл по лесопосадке в его сторону. Кто — нацик? Один? Или двое? Или целый взвод? «Бот» погладил гранату, приложил дуло автомата к подбородку и прислушался.

Вскоре донёсся знакомый голос: — Куды ж ти подився, чортяка! Я ж йому води, а вин тикати — ось же, бисова душа… Гей, русский, ти де? Невже далеко так пишов? Або ховаешся? Вода вся витикае — де ти?

При слове «вода» — и уверенности, что нацик один — «Бот» взбодрился и поспешил ответить: — Здесь я...

— Де? — Украинец уже определил место нахождения русского и пробирался сквозь дебри на его голос. — Якого биса тебе туди занесло? Говорив же: сиди на мисци, чекай... жди. Так ни, вин свое...

Когда нацик подошёл, в свете луны «Бот» увидел в его руках некий предмет, похожий на… то ли на шапку, то ли на мохнатое животное, но, слава Богу, не оружие.

— На ось, пий швидше, — нацик присел и поднёс русскому свою зимнюю шапку, наполненную водой, — пий швидко, а то багато витекло, поки тебе шукав.

«Бот» скинул с груди автомат, приподнялся на локоть и стал жадно пить воду, оставшуюся на дне шапки-ушанки. Вода была грязной, вонючей, отдавала землёй, каким-то мазутом, но в данный момент для него она казалась ключевым источником. Допив остатки до конца, «Бот» выхватил из рук нацика шапку и, подставляя рот, выжал из неё остатки влаги, выкручивая как бельё после стирки.

— Пий, пий, братику, — повторял довольный украинец. — Там — недалеко тут — калюжу в балке знайшов. Сам вдоволь нахлибався. Прямо так, з калюжи, як пес. Хотив за посудой у блиндаж сходити, та не знайшов його, мало не заблукав... не заблудился чуть. И ось що придумал: у шапку набрати, а щоб не так швидко випливала — ну... выливалась, — знайшов вот это, — он стряхнул прилипший к ладони целлофановый пакет, — зачерпнув води, и бигом до тебе! А тебе нема... Ну, слава Богу, хоч знайшовся.

«Бот» утолил жажду и почувствовал прилив сил. Теперь он с чувством благодарности смотрел на украинца и слушал его весёлый монолог, позабыв про боль и тревогу. 

— Но есть, братику, и погана весть. — Лицо украинца стало серьёзным. — Не хотел говорити, но… Чорт! Прощай мене, брате… Мене, здаеться, засикли…

— Кто? — В ответ пленный посмотрел на небо, и к русскому вернулась неуверенность, он уточнил: — Птичка?

— Вона сама — дрон.

— Может наши?

— Ни, цэ наши. Молюсь, що мене не побачив — я ж залиг на землю, наче мертвий. Не знаю, помитив мене чи ни, али кудись пропав... Це було ще до того, як  я знайшов калюжу. Будемо вирити, що мимо пролетив.

«Бота» такая новость встревожила. Он стал прислушиваться и внимательно всматриваться в небо. Аж нога заныла — так нехорошо стало от мысли, что за ними следят сверху. И снова пересохло во рту.

— Ти лежи, я знову схожу за водою. — Украинец хотел было подняться, но «Бот» остановил его, положив руку ему на плечо.

— Возьми, — и протянул автомат. — Если что… хоть отобьёшься.

— Да що ти… — замешкался пленный, — тоби самому…

— Птичку, если что, подстрелишь, — улыбнулся «Бот». — Давай — беги… Без воды — никуды...  А потом пойдём... попробуем идти...

Вэсэушник взял автомат, подобрал целлофановый пакет, поднялся и пошёл, расправляя шапку. Пройдя несколько метров, остановился, обернулся и спросил: — Хоч як звуть тебе, братку?

— Игорь.

— Ага, добре… — и погрузился во мглу.

— А тебя? — крикнул ему вдогонку «Бот».

— Павло, — донеслось из глубины лесополосы.

«Павел — по-нашему», — улыбнулся «Бот», и стал ждать возвращения… да, пожалуй, теперь уже не врага, получается, а и правда — брата.

Ждать пришлось не долго: Павло вернулся через десять минут, и на этот раз принёс почти полную шапку воды. Потом перевязал рану. В блёклом свете луны рана казалась огромной и чёрной, а при давлении, из неё сочился гной с кровью. Игорь уже не скрывал боль — стонал и ругался.

Они решили дождаться утра, а на рассвете — пока в сумерках дроны слепые — попытаться дойти до линии фронта. Идти сейчас, в темноте, смысла не было. Да к тому же самостоятельно Игорь вряд ли смог бы сделать хоть шаг.

До рассвета оставалось полночи. Павло снял свой бушлат и накрыл им Игоря, сел рядом и молча наблюдал за небом, прислушиваясь к посторонним звукам. Игорь уснул, утомлённый болью и высокой температурой.

Когда проснулся, Павло всё так же сидел, поджав под себя ноги.

— У тебя есть семья? — спросил Игорь.

— Да… жинка е и синок. Батьки е, в сусидньому сели живуть. Та й богато у мене родичив. ого родни у меня. А ти одружений... э-э-э, як там по российски? — жинка е? Дити?

— Сын у меня старший... второклассник. Петром назвал — в честь Петра Первого... Знаешь такого? — Павло кивнул. — Дочке — Ира зовут —три года.

— А жинка?

— И жинка есть. — Игорь перевернулся на бок, руками перекладывая непослушную раненую ногу, и выругался: — Ай, собака, чтоб тебя! — Когда боль поутихла, спросил: — А кем ты был… до войны?

— Та на заводи инженером був.

— Что за завод?

— Механичний.

— Какой?

— Механичний... Разни запчастини для сильской техники робили… А ти ким був в мирний час?

— Сперва — по молодости ещё — в школе физруком... физинститут закончил. Потом — недавно уже — смотрю, контрактников набирают… Так оказался здесь. Сам-то откуда будешь?

— Чрнигивщина. Знаешь такую?

Игорь покачал головой: — Не, точно не помню… но слышал?

Павло привстал, вглядываясь в даль: — Коли ж зоря?

С каждой минутой Игорю становилось хуже. Он уже не верил в хороший исход: ногу не чувствовал, брючина влажная насквозь, ещё этот холод проклятый… Нет, не дотянет он до своих. Украинец — да, а он — и десять метров вряд ли. А тащить его на себе, стокилограммового, Павел не осилит, хотя не из слабых. Оставалась надежда дождаться рассвет, а там, глядишь, и свои обнаружат.

— А ти де у Росии живеш? — решил поддержать беседу Павло.

— Сибирский я, из Канска. Знаешь такой?

— Ни, не чув. Я погано знаю Росию, точнише, нияк не знаю. А ось про Сибир чути... есть така.

— Сибирь огромная…

— Весь свит знае про нейи и боиться, як чорт ладану, — и мужчины впервые за всё время улыбнулись.

Игорь вспомнил родину и, на ходу перефразировав стих Есенина, пропел:

Старый дом мой давно ссутулился,

Верный пёс мой давно издох.

В Малоросских густых лесополосах

Помереть, знать, сулил мне бог.

— Дуже жалобно.

— Это Есенин... — Игорь перевернулся на бок. — Павло, меня… что-то тошнит...

— Чорт! Може, це погана вода? — украинец приоткрыл край бушлата на шее Игоря. — Так буде свижише? — Игорь кивнул.

— Зараз ще принесу води...

— Не, не надо… — остановил его Игорь. — Уже лучше… прошло. Давай лучше о хорошем — о будущем. Вот ты, например, что собираешься делать после войны? На завод вернёшься?

— Який там завод — я ж, брате, у полони... — усмехнулся Павло.

— Где? — не понял Игорь.

— У полони — плен, значит. Тут би живим бы повернутися… нехай у плену, зате живим.

— Останешься, — успокоил его Игорь. — Обменяют вас, пленных, и вернёшься в свой Чернигов.

— Ех, твойи б слова до Бога! — и украинец перекрестился. — Али тильки не зараз... не сегодня, а потим, коли все закинчиться. Бо знову видправлять воювати. Ось потим можна повернутися... якщо, не дай Господь, ваш суд мене не сховае на зону на все життя... у Сибир кудись.

— Не отправят… Ты не фашист — это видно.

— Ни, не фашист, — согласился Павло.

— Как ты относишься к морю? — Игорь сменил тему разговора.

— Море? Та... нияк. У нас немае моря — тильки озера та рички.

— Я люблю море...

— Ми були на мори... колись издили часто: и до Криму, и до Одеси... А чого ти про море згадав?

— На море тепло... летом, — прошептал Игорь дрожащим, осипшим голосом. — Как у бабушки возле печи…

Игорь дрожал, и Павло натянул бушлат ему до подбородка, снял с себя штаны и накрыл ими ноги русского.

— Поспи — тоби просто холодно.

— Ты же замёрзнешь, — полузакрытыми глазами Игорь увидел, что Павло стоит перед ним без бушлата и в зимних кальсонах, и, погружаясь в состояние полубреда, еле слышно промолвил: — Мы не на море... — Его веки сомкнулись — «Бот» уснул.

— Зараз зигриюсь. — Павло поднялся и принялся прыгать, потирая себя руками, а потом начал делать зарядку, приговаривая: — Виживемо, братику, як пити дати — виживемо.

Когда Игорь проснулся, на бледнеющем небе оставалась пара десятков звёзд — брезжил рассвет. Он смотрел на них и вспоминал лето, в котором видел себя мальчишкой: без футболки, с голым пузом, в шортах, босиком… Было жарко. И вокруг было много воды: прохладной, свежей, из колодца, из колонки на улице, из графина, из бочки летнего душа, в речке, в озере, в луже... В уютной избе у бабушки было тоже очень тепло, и было много молока, разлитого в трёхлитровые банки и хранившееся на полках в холодильнике. Он видел себя на солнечном берегу речки, а потом память перенесла его в спальню, где он лежит под пуховым одеялом, а тёплые мамины руки гладят его по голове и спине… Тепло, спокойно...

Игорь открыл глаза и сознание вернуло его в реальность — снова звёзды и холод. Звёзды постепенно исчезали. Первыми растворялись в светлеющем небе тусклые звёзды — самые яркие оставались гореть. Игорь посчитал оставшиеся — одиннадцать. Вот их уже десять… девять… восемь... Ему уже не хотелось никуда идти — даже шевелиться не хотелось, потому что он боялся потерять тепло, если встанет или перевернётся. Всё, что ему в данную минуту хотелось, это оказаться в деревне летом и лежать на перине, укрывшись с головой пуховым одеялом, и спать, спать, спать… спать…

Сквозь сон Игорь услышал слова: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого», — это молился Павло.

Игорь открыл глаза — на небе оставались три звёздочки. Он пошевелил ногой — по всему телу пронеслась режущая боль. Жар прошёл, но слабость оставалась. В глазах, когда он ими пытался двигать, мир кружился. Он осторожно повернул голову и посмотрел на Павла — тот, приоткрыв рот, тоже смотрел на небо.

— И ти це бачиш? — спросил он, не поворачиваясь.

Игорь посмотрел наверх: оставались две звезды, но… Одна из них — то ли от света зари, то ли сама по себе такая — была какая-то особенная, слишком яркая и… как-то странно поблёскивала и мерцала: то потухнет, превратившись в тёмное пятнышко, точно чёрная луна, закрываемая пробегающими тучами, то снова блеснёт.

— Не встигли, — с горечью произнёс Павло.

— Переведи.

— Ни успели, — повторил пленный.

— Что — не успели? — не понял Игорь.

Потухла предпоследняя звезда, а последняя, превращаясь в чёрную, оставалась на месте и… — Игорь присмотрелся внимательнее — и заметил движение крошечного объекта, которое считал звездой. Объект переместился немного в сторону и завис.

— Лежи смирно, не ворушись, — прошептал Павло. — Хай гадають — ми мертви, двухсоти.

Игорь только теперь осознал, что над ними — «птичка».

Послышался знакомый жужжащий звук — дрон снизил высоту. Игорь сглотнул. У него мелькнула надежда, и он тихо, стараясь не шевелить губами, спросил:

— Может наши?

— Або наши, — ответил Павло.

Если свои, думал Игорь, то сейчас дрон, обнаружив их, улетит и вернётся с пакетом, который сбросит: в нём будет бумага и карандаш. Подождёт, пока мы напишем просьбу и покажем им листок. Тогда они поймут, кто мы, в каком положении и помогут выбраться в безопасное место. Но если не наши....

Парни лежали рядом друг с другом звёздочкой, раскинув в стороны руки и ноги; между ними лежал автомат. Полуприкрыв глаза и стараясь не моргать, они наблюдали за дроном, который опустился и застыл на уровне верхушек деревьев, возле которых они находились. Теперь, вблизи, дрон не выглядел мирной звездой, а походил на ужасный летательный аппарат, похожий… похожий... Неожиданно Игорю стало смешно от придуманной им мысли.

— А что, если это маленькая летающая тарелка, и не всё так плохо, брат, — улыбнулся Игорь.

— Ага, в ний зелени чоловички, яки прилетили нас виручити.

Парни засмеялись, не опасаясь, что через камеру дрона за их весельем наблюдают. Вопрос лишь: кто, свои либо чужие?

— Кстати, сначала зелёными человечками называли бойцов, которые освободили Крым в четырнадцатом. Но «вежливые люди» прижилось лучше… Ты в курсе о «вежливых людях»?

— В курси… Но…

Дрон возобновил движение, выбрал более широкое пространство между деревьями — в метре от места, на котором лежали бойцы — и плавно начал опускаться между ветвями. В метрах четырёх над ними он завис. Затем повернулся вокруг своей оси, изучая окрестности, и уставился глазом-объективом на лежащих на земле людей.

— Может подстрелить? — предложил Павло.

— Чи не здумай, лежи… Треба зрозумити, чия це пташка. Всё одно не встигнеш до ствола доторкнутися — скине играшку.

Дрон опустился ещё на два метра и завис над ними на высоте человеческого роста. «Рассматриваешь? — Игорь смело смотрел в глаз дрону и гадал: — Чей ты?»

И тут дрон начал совершать действия, которые выдали его принадлежность к вооружённым силам (к сожалению, не в пользу Игоря).

Беспилотник, точно механическое насекомое, стал производить странные манёвры: то подлетит к бойцам, застынет на расстоянии вытянутой руки, как бы играя с ними, — успеют ли они дотронуться до него или нет? — то отлетит назад; снова подлетит, подразнит — и обратно вверх. Так птица, защищая своих птенцов в гнезде, летает кругами над хищником и, чтобы отпугнуть его, то неожиданно опускается, подлетая близко к нему, то взлетает обратно.

— Знайомий почерк, впизнаю нацикив, — зло усмехнулся Павло. — Вони хочуть, щоб ми повскакували и стрибали, як козенята, щоби бигали вид нього з переляку, як зайци. Знущаються... ну, коротше, издеваются падлюки. Ти подивися, ну не собаки вони, га?

Не добившись желаемого, дрон переместился на метров двадцать в сторону и поднялся над посадкой. Спустя минуту одна из подвешенных гранат отсоединилась и упала на землю — раздался взрыв.

Парни не шелохнулись — только зажмурились, когда на них посыпалась земля и мелкие ветки.

— Лякають, змии пидколодни, — процедил сквозь зубы Павло.

Игорь уже не испытывал страх, наоборот, его удивляло спокойствие, с которым он наблюдал за издевающимся над ними дроном.

— А не страшно, оказывается, помирать-то…

Дрон вернулся на первоначальную позицию: завис прямо над ними.

— Це от страху — не страшно. — Павло протянул руку и нащупал кисть Игоря, и два бойца крепко сжали ладони друг друга — как друзья, как братья.

Так и лежали, взявшись за руки, два солдата разных стран, наблюдая за птицей-убийцей с подвешенной под брюхом связкой гранат.

— Прости меня, — заговорил Игорь.

— За что? — Павло повернул голову и с удивлением посмотрел на русского.

— За то, что я орк.

— Хм, ну… прощаю. — И после недолгой паузы: — И ти мене тож прощай.

— А тебя-то за что? — Игорь с умилением посмотрел на украинца.

— За те, що я довбаний нацик, — и они засмеялись.

Лесопосадка мгновенно наполнилась заливистым смехом — мужчины хохотали до слёз, во весь голос, как дети, разбуживая тихую осеннюю грусть своей — не понятно с чего вдруг возникшей — радостью; и казалось, что их великое счастье, точно цветочной пыльцой, частичками рассеивается вокруг, пропитывая окружающий мир — миром, а людей в нём — блаженством.   

И только те, кто наблюдал за счастливыми лицами бесстрашных людей, неистовствовали от бессилия — невозможности прекратить это издевательство над ними — великими спасителями великой незалежной.

— Жаль, что… — сквозь смех Павло пытался что-то добавить, — …это не твои… не эти — как их там? — зелёные — вежливые — человечки… а то улетели бы куда-нибудь в...

Павел не успел ответить. От дрона отделилась граната и стремительно падала на нах. Перед глазами Игоря успели промелькнуть родные лица, молоко в графине, песок и море, и последнее, что он мысленно увидел — и произнёс про себя, — это тёплое слово, которое нарисовало его сознание: «Геленджик»

Из Российский теленовостей.

Закадровый комментарий к видеосюжету:

«Сегодня украинские телеканалы показали видеоролик, сюжет которого очередной раз показал цинизм и бесчеловечность украинских нацистских, так называемых, военных. Видеоматериал смонтирован из записей с нескольких беспилотников, которые поочерёдно снимали происходящее. Как стало известно, российский военнослужащий с позывным «Бот», во время контратаки ВСУ, чудом выжил и, судя по дальнейшим событиям, снятым на видео в течение ночи, он взял в плен украинского военнослужащего. На записи видно, как русский боец впереди себя ведёт пленного к нашим позициям по лесополосе. Идут они ночью, а потому с помощью прибора ночного видения поначалу операторам ВСУ трудно было определить, к армии какого государства принадлежат бойцы. «Бот» заметно хромает, что говорит о серьёзном ранении в ногу. Они часто останавливаются. Во время очередного привала пленный оказывает русскому солдату первую помощь: перевязывает рану.

В следующем сюжете пленный, казалось, совершает побег, но не убегает, а находит лужу, и несколько раз оттуда приносит раненому воду. Не вызывает сомнения, что два солдата подружились, и доверяют друг другу. Проявление сострадания со стороны украинского военнослужащего — а на тот момент врага — можно назвать не иначе, как акт проявления гуманности.

На последних жутких кадрах, когда наступило утро, демонстрируется жестокое издевательство и расправа над военными, несмотря на то что они безоружные, что один из них — свой, украинец, и оба лежат на земле. Сначала нацисты пытаются запугать их дроном, заставить подняться и прятаться от него. Но бойцы остаются на месте, лежат, взявшись за руки; больше того, в ответ на действия дрона, ребята о чём-то разговаривают и смеются, тем самым показывая своё моральное превосходство оператору беспилотника. Не добившись желаемого, устав наблюдать за бесстрашными бойцами и за их дружескими отношениями, нацисты сбрасывают гранаты сначала поблизости, в надежде, что взрывы напугают парней, а потом, когда и это не сломило бойцов, которые продолжали смело смотреть в объектив и смеяться, — нелюди сбрасывают роковую гранату.

Всё время, пока идёт видеозапись, за кадром слышен довольный смех и ругательства трусливых нацистов…»

*    *    *

Из краевых новостей:

«В одном из районных центров Красноярского края прошла благотворительная акция “Ёлка желаний”, организованная правительством города в здании администрации. Желание восьмилетнего Пети до глубины души тронуло сердца не только россиян, но и миллионы пользователей интернета во всём мире, которые прочитали текст просьбы мальчика:

«Дедушка мороз! Я хочу паехать на Данбас и найти там папу. Мама говарит што он там потирялся. Но ищё мне нужен автамат и граната если а вдруг папу вплен взяли нацики. Спасибо. Я Петя»

*   *   *

В дверь старой, покосившейся хаты на краю одной из деревень в Черниговской области Украины постучались четверо военных, держа автоматы наперевес. На вопрос «Кто там?», донёсшийся изнутри, вояки ответили вопросом:

— Тут живуть родичи предателя Украйини? — и ударом ноги выбили дверь.

Илл.: Егор Смирнов