В Тбилиси едут новые русские. Их не останавливает даже закрытие Верхнего Ларса. Без машин, на самокатах или пешком – разницы нет. Говорят, там дышится спокойнее.

Тбилиси уже заполонили новые русские. Менее успешные. Более кающиеся. У прошлых новых русских, кажется, вообще не было понятия о покаянии.

Какой-никакой, но прогресс. 

Однако пока некоторые в Тбилиси ехали, другие в своё время оттуда возвращались. Семья Прохановых уезжала из Тифлиса, когда будущему писателю – Александру Проханову – было два месяца.

Неудивительно, конечно, то, что Александр Андреевич не сохранил детских воспоминаний о грузинской столице. В интервью Николаю Солодникову он признавался, что во второй раз посетил Тбилиси только в сознательном возрасте, в 1960-е, когда работал в журнале «Жизнь слепых».

История его взаимоотношений с этим городом мистична. Узнав о предстоящей рабочей поездке в Тифлис, Александр Андреевич решил посетить дом, в котором родился. Он спросил у бабушки, где они жили, она называла места, по которым писателю следовало идти. Но говорила бабушка о старом, ещё довоенном, городе, который изменился за время их отсутствия.

Описываемые ею дома выцвели или были снесены, а улицы сменили свои названия. Проханов, однако, – человек упёртый, и до дома всё же дошёл. Он рассказывал интервьюеру о бродячих котах с горящими глазами, о своём странном состоянии и о тёмной грузинской ночи, сопровождавшей его на пути к далёкому, но по какой-то странной причине родному дому. Надо полагать, что в тексте об этой поездке он бы описал глубину тбилисского неба, проволочность звёзд, что перевозят туши космических кораблей и воспоминания о местах, от которых отделяли его города и годы.

Но писателю, несмотря на мистическую связь с Тбилиси, не суждено было остаться на юге. Время и судьба неизменно влекли его в Россию – сначала в Москву, затем, в 42-м году, в Чебоксары, в эвакуацию, и снова – в Москву.

Уже навсегда.

Краснознамённая и гордая тепло встречала писателя. И в этом тоже есть свой символизм: поколесивший по стране и миру, Проханов вечно возвращается в столицу. В одном из интервью он скажет: «Москва для меня – очень много. Москва для меня – место, где я родился, и где я умру. Москва для меня – это колыбель, в которой я родился, и усыпальница, где я умру…»

Конечно, Александр Андреевич говорит не о физическом, но об идеологическом, о духовном своём рождении. В Москве он рос, в Москве формировался как писатель, о столице создавал свои произведения и в ней же учреждал газету «День», которая станет предтечей газеты «Завтра».

В этом доме прохановской мысли поселятся разные авторы: от Владимира Бондаренко, Эдуарда Лимонова, Владимира Бушина, Вадима Кожинова до Захара Прилепина, Андрея Фурсова, Александра Дугина, Михаила Делягина, а фундаментом этого дома будет служить редакторская колонка самого Проханова.

Она фактически станет летописью нашего времени в газете «Завтра». Длинной, монотонной. Его эмоциональные тексты могут даже казаться однообразными, однако нужно помнить, что Александр Андреевич занимается этим на протяжении тридцати с лишним лет.

Да и события, достойные упоминания, достойные обширного описания, появляются редко. Это только на уроке истории они стоят в ряд и происходят один за одним. В реальности всё иначе. Время тянется, время повторяется. И Проханов фиксирует это в своей, кажется, вечной колонке редактора.

Говорит о сегодняшнем дне, мечтает о завтрашнем и вспоминает о днях ушедших. Там и заполненные деньгами малиновые пиджаки девяностых, и мюнхенская попытка возрождения – в нулевых, и Крымское счастье, и Донбасская беда – в десятых. Сейчас в колонке – Космос, истина, Россия, солдаты, Победа – собственно, что в голове, то и в текстах Проханова.

Однако его летопись – это изучение не только существующей перед нами реальности, но и едва зримой, иной, где возникает всё, что можно и нельзя представить. Там и Господин Гексоген, и Молекула русского бессмертия, что опирается на советско-русский героизм, и путинский сталинизм (или сталинский путинизм – выбирайте сами).

Это поток мысли, куда могут проникать любые, даже противоречащие друг другу, идеи. У него ведь на странице в Википедии и жанр выглядит как оксюморон – метафорическая публицистика.

Да разве может она быть метафорической? Оказывается, может.

Рядом с писателем возможно буквально всё – даже такие строчки из биографии: «Являлся членом редколлегии журнала “Советский воин”. В КПСС не состоял».

Обиднее и парадоксальнее то, что страну терзали те, кто состоял. А затем они же клялись в том, что это какая-то дань времени.

Дескать, иначе нельзя было. Оказывается, можно.

Александр Проханов на самом деле так и остался советским воином. Только с безусловно русским уклоном. Видящим картину в полноте своей и продолжающим свою тяжёлую работу даже на 85-летний юбилей.

И порою его не зря называют философом. Философы, правда, сделали очень много плохого и дали кучу ложных ориентиров. Но Проханов же своим творчеством указывает на единственно важную цель – будущее страны.

Будущее его России, где уживутся все три ипостаси - советское, имперское и российское. Где не будут задаваться вопросом типа «хотят ли русские войны?» Тем более, что Лимонов в статье на смерть Евтушенко на него уже ответил. И, к слову, где не будут переворачивать в гробу Эдуарда Вениаминовича вопросами о том, как бы тот отреагировал на русско-украинский конфликт, ведь в Харькове прошло его детство...

Есть ощущение, что ровно так же это сделал его коллега Проханов, когда русские танки прошли до Тбилиси, и назвал это войной с НАТО на территории Грузии, а не войной здравого смысла с детско-юношескими воспоминаниями.

Своим летописанием он запечатлевает и старается создать реальность, где перестанут цениться все, уехавшие не от войны, но от России. Он-то таких уехавше-приехавших видел не раз. Подписывал письмо 74-х и надеялся, что когда на него многие посмотрят, то хотя бы задумаются над происходящим.

Заметили чуть позже. Когда было поздно.

Однако и это письмо ушло в не прекращающуюся прохановскую летопись. Правда, как кажется, на этот исторический жанр у нас обращают внимание лишь по прошествии долгого времени.

А пока в Тбилиси всё ещё едут. Кто-то оттуда возвращается. Сквозь города и годы, из старого дома, возле которого когда-то сладко плакал, к белокаменной столице и еженедельным колонкам, чтобы в очередной раз попросить у эпохи милости для России, как просит об этом в своих произведениях, как просит об этом в своей метафорической (если не сказать проповеднической) публицистике. Чтобы перед последним выстрелом револьвер глобализации дал осечку. Чтобы запечатлеть русский рассвет в его космической величине.