Василий Киляков

Рваный роман

«Роман «в короне»»

Вторая часть

* * *

…Это было в Ташкенте, в гостинице «Дустлик», что означает в переводе с узбекского «Дружба». В те советские еще времена – год 86-87 – я брал номер и вдруг узнал, столкнулся  лицом к лицу с циркачами-воздушными акробатами вчерашнего представления. Они были невысоки ростом, смугло загорелы. Это была влюбленная пара, ошибки быть не могло: именно на их представлении был я вчера. Я сидел в партере. Невозможно было представить того, что вытворяли они, эти воздушные акробаты, в воздухе. Это был риск. Полет. И все без страховки. И вот теперь я встретил и узнал их тотчас в холле гостиницы.

Взять номер в этой гостинице было непросто, и не только потому, что она считалась центральной и благоустроенной, но и потому, что она помещалась в ста метрах от центрального «Алайского» рынка, торгаши оккупировали каждый номер, каждый метр. И вот по этажам этой и без того не простой гостиницы ходила эта влюбленная пара, выбирая себе вид из окна и кровать в номере «с видом». Они заглядывали едва ли не во всякий номер каждого этажа. Искали. Иногда смеялись, шутили, подтрунивали над чем-то – не то над порядком, не то над уборкой, обстановкой, убогой, даже и не то чтобы провинциальной, а южной, восточной. Кто коротал время в таких гостиницах советских времен – вполне меня поймёт. А больше  – над кроватями в номерах. Ожидая своего поселения, я вынужден был сопровождать их и администратора.

«Они, вероятно, съехали недавно, но забыли что-то, вернулись и теперь ищут», – думал я с раздражением. И только исподволь понял, что это просто – влюбленная пара и что они так придирчиво выбирают романтичный антураж для своего пребывания, для большой своей любви.

Ни один номер решительно не годился: то кровать сломана или хромая. То вид угрюм, на какую-нибудь лагманную с разрешенным потреблением спиртного или на широкую автостраду. Им не важен был стол, они могли поесть и с ножа, без всяких сервизов, а вот кровать и вид из окна – это да! Они отыскивали номер, как отыскивает голодный кусок мяса.

…Лишь потом, много лет спустя, я понял, что жили они одним лишь днем, мгновением до своего трагического выступления, прекрасной своей любви под небом, под этим вечным небом. Дивным, особенным, восточным, безграничным. И каждая минута могла для них замереть, оборваться под куполом, внезапно, трагически.

Они выбрали самый дорогой номер: за стеной администрации, вечно в прохладной тени, на втором этаже, над беседкой с повивкой плюща и дикого винограда. Всякий раз, когда они входили в номер, или выходили, - они точно прощались друг с другом: глазами, руками, губами. И никогда, быть может, я и сам не ощущал так остро на их примере непоправимую эту «экзистенцию» - и свою, и этого мира.

Они были красивы, молоды, ловки, гибки, удачливы, знамениты: афиши с самыми их невероятными трюками пестрели на фасадах и заборах ослепительно знойного Ташкента… Где они теперь, что с ними…Если уцелели под куполами цирка, то уцелели ли в этом общем падении космического корабля под названием «СССР-Россия»…

И вот теперь, вспоминая временами эту пару, я думаю невольно: «А что такое и сама жизнь, как не затяжной прыжок из-под купола?» Думаю ещё, что верно жили они, правильно. Что так и надо. Это и есть – счастье. И есть в этой жизни их какой-то подвиг, величайший. Движение Духа. К ним не относится «Не искушай Господа своего». Это – как пить-тянуть из бокала тончайшего стекла – лучшее в мире, редчайшее вино, даже под угрозой, что оно отравлено, и всё равно не боясь.

Странно, что приходят эти воспоминания именно в эту раннюю весну 2020 года. Или и я, и все мы – тоже теперь под куполом, на тончайшей веревки теперь… И без страховки. И мир содрогается, думая о будущем. С ужасом ищет вакцины…

---------------------------------------------------------

* * *

Сегодня, бродя по «Московским изогнутым улицам», вспоминал трехмесячное воё пребывание в Германии, ту ностальгию, которая взялась за меня, взялась мучить моё сердце там, в Берлине, едва ли не через неделю… Так по чему и по кому я тосковал? И вот они, эти улицы Москвы. Они пусты у нас в пандемию так, как пусты они в дневную пору в любом городе Германии. Днём там все на работе. Всегда. Пусто.

Бродя по Берлину тогда, в ельцинское «святоесреди время», среди сияющих и благополучных «хаусов» и скучая по родине, вспомнил неизвестно откуда пришедшую пословицу: «Любит нищий свое хламовище».

А и в самом деле, чего не хватало мне там, у немцев? Сыт, обут-одет. Ходил я по вымытому с шампунем асфальту. Отчего же я не перековался в западники? Столько красивых городов объехал, да ещё в ту-то пору… «Все кузни обошёл, не кован воротился».

Аккуратность и чистота там повсюду такие, что любая из стран позавидует. А какие музеи! Порой целое зданье строится под одну-единственную картину какого-нибудь модерниста. А театры! А Зоосад-«Цоо»! В фильме «Освобождение» этим берлинским Цоо – так трогательно восхищался молодой русский танкист в 45-м, и поплатился за восхищение павлинами и бегемотом – жизнью. Выглянул из люка танка и был безжалостно расстрелян. Вот и я тогда, в 91-м, был так же молод, и так же с восхищением вышел посмотреть: что там, за бугром, приподнял «железный занавес». Впервые. Восхитился – и был едва ли не убит…Скульптурные группы-памятники, университеты, каштаты. И все-то в высшей мере отменно. ,А вот что-то вечно растревожено было сердце русской тоской. Тоской по родине. Заноет сердце, ищет, о чем позаботиться, о ком – не о ком, и – ничто не мило. Или это только у нас так, у русских? Русская черта – потребность заботы о ком-то? Ну, приедет канадец в Америку, тоскует он по Канаде, «ностальгирует»? Или китаец?  Да, или нет? Ведь нет же. Он отстраивает там, в Америке, целые кварталы-стрит, китаец «чайн-тауны». Быстро продвигает «продукт» и продвигается сам. Отдельно, замкнуто. Отдельным скопом. Оттого и по численности там, в бескорневой Америке русских – меньше всего. На жизненном пространстве, на всех этих «выселках лазоревого мира космополитов», перекати-поле… - «наших» меньше любой из наций, и ничего не попишешь. Черта характера, ментальность. А и те что есть из русских – всё больше из Одессы, да с Украины…

Через Александр-плац щёл я тогда, и стал вспоминать русские пословицы, в которых упоминается вот об этом остром чувстве тоски по родине. Те пословицы, которые помнил «на вскидку». И удивился, сколько вдруг пришло на память: «Мила та сторона (родина), где пупок резан», «О том кукушка и кукует, что своего гнезда нет», «На чужой сторонушке рад своей воронушке», «Свой дым глаз не ест», «Чужбина против шерсти гладит», «Сторона не дальня, а печальна», «Русский – ни снегом, ни калачом не шутит»… А напротив: «Дальше солнца не угонят, носом в землю не воткнут», «Где спать лег, там и родина». Противоположных мало. «И как неубедительно, впрочем, – думалось мне тогда, изнывающему по России уже с полгода, – так, как если бы заранее Бог определил мне, грешному, пределы мои. А определил Он их в бедной, горькой России. А я вот вдруг взял и умыкнул в чистую и сытенькую Германию… Глупое бегство…» - так думал я тогда. Печалование о родине, о земле своей, о семье, о родне… Какое это всё же исконно-пасконное русское чувство.

Пословицы «за Россию» казались мне выстраданными и прямо-таки обо мне. И еще думалось: «И так ясно было, то, что русская земля и впрямь - под покровом Богородицы. И если меня так тянет туда в эту голодную, нищую (был 92-й год), преданную буржуинами, кровью праведников и святых залитую, «кровью умытую» страну». И помню я и сейчас, что ностальгия эта была болезнь, которую не унять ни дюжиной сортов пива, ни комфортом, ничем…

И как я теперь понимаю, идя по апрельской, поражённой эпидемией Москве, - тянуло не случайно. Тянуло, словно в храм Божий. А и впрямь, вся Русь стоит на живом антиминсе. И я заметил в неметчине: эмиграцию легко переносили только те из нас, которые лишены были какой-то тайны. Тайны познания невыразимого Мира Божьего, не искали Его. И заметил я ещё: не было в них, в этих эмигрантах «3-й волны» какого-то органа. От природы, от рождения - органа, не всем назначенного. Но явного и определенного, сущего и насущного для меня, – как, скажем, глаза, или тимус, железа вилочковая. И внутри они обычно были проще и грубее, эти эмигранты. И устраивали жизнь поспешно, с дальним прицелом. И устремлены были на идею-«фикшн»… (Бокал немецкого пива восхищал их как меня - яркое солнце поутру на Оке).

          …«На чужой сторонушке рад своей воронушке», – как это, пожалуй, непонятно им было, даже смешно, скажи я этак вслух. Они рады были собирать огрызки, брошенные западными «звездами», рады были сотворить из этих огрызков свой уголок фаворитов вроде угла «фредди-меркури», «элвиса» или «чиконе»… – нечто наподобие Ленинского уголка в немецкой первоклассной гостинице. (Так: татуированные голые зад­ницы, крашеные губы, похожие на… или, вернее, – непохожие ни на что привлекают этих малых «избранных» заграницей)…

…Я вспомнил сегодня в рязанской деревне эти раскрашенные физиономии русских эмигрантов. С цветными петушиными гребнями, выражение их глаз, поведение, и понял, что было  в этой моей тоске в 92-м, что-то определенно похожее и на покаяние, и на исповедь одновременно. Нет,  я не смог бы уехать совсем, как нельзя заставить причастника, честно подготовившегося, припавшего с благоговением к чаше-потиру, – нельзя заставить не принять Причастие, если он возжелал и духовно готов.… Хоть святые говорят, что готовы мы, как не готовься – не бываем. Все недостойны.

И вот и я, – я сам причастник бедной, оскверненной бесчинными бесами,пусть и не святой, но- моей родины… Родины, по которой прошли, перешагивая и наступая на трупы расстрелянных им и – немцы, и японцы, и французы, и китайские, и латышские стрелки. И хасидские и литовские комиссары…Не святой, но другой Родины не будет у меня, кроме той, по которой топчутся сегодня и их потомки, так охотно и прилюдно сжегшие свои партбилеты, и куражась, и фотографируясь при этом (а до сожжения – преподававшие «научный коммунизм» и сделавшие карьеру на изъявлении свей преданности «рулевому»). Отрекшиеся, и этим обманувшие вновь и народ, и эту землю, устланную мощами праведников и убиенных ради той идеи, которая сияла величественно, а теперь вместо великой мечты предложила сытое и «радостное брюхо».

И вот я иду апрелеи по Москве, по Отрадному. Моё рабочее место – противочумный центр. Все в «намордниках»-распираторах навстречу… Меня узнают. Уже выстроились в очередь с огромными, в фольге с красными крестами – холодильниками переносными, а в них пробы, заборы крови, мокроты… Об этой Москве я так тосковал тридцать лет назад? О той, где с откатами кладут вместо асфальта плитку за миллиарды при общей нищете? Воруют генералы и списывают браслеты для слежения за заключенными, тоже на миллиарды… Да мало ли что… По ней, по этой ли москве я тосковал до бессонницы и зубной боли?

О ней! И тоска эта навсегда…

--------------------------------------------------------

* * *

Как странно: как легко, один за другим, уходят люди, те, которых хорошо знал. Скольких уже нет, они ушли в мир иной, драгоценные люди. И с каждым из них уходит как бы частица моего собственного существа. Они словно уносят по частице меня самого. И сколько теперь осталось меня самого в этом мире? А сколько было связано с каждым из них, из ушедших… Вот недавно ушел Николай. Помню, как однажды в августе ночью лунной бабушка послала нас с Николаем, моим одноклассником, набрать «медовок» – яблок для компота, дала два пустых ведра. Помню, как бросали мы их, каждое яблоко отыскивая ощупью, под луной, метко – бросали в гремящее ведро. Яблоки были так зрелы, что если смотреть сквозь некоторые на луну – семечки видны. Эти опадыши, налитые желтой спелостью – в мед цветом, светились в траве, как восковые, словно сами по себе фосфоресцировали изнутри. Проходя мимо бани через овраг с полными ведрами, увидели мы топящуюся баню и ярко, в полной тьме светящееся, небольшое, с ладонь, окошко. Прильнули. Там мылись, ополаскиваясь из тазов, наши сверстницы – Люда и Варя (обеих уж нет на этом свете). А тогда (нам было лет по двенадцать) – боже мой, как затрепетало сердце от тайного созерцания их наивной наготы, их девичьих щелочек, едва тронутых пушком, с красными отблесками тел в свете и полутьме керосиновой лампы под пузырем… Их целомудренные, едва наметившиеся груди трепетали.

…А вкус тех собранных яблок был так неестественно сочен и сладок – так и растекался по губам и подбородку; сводило скулы от кислой сладости. Хотелось откусывать и откусывать. Прямо с семечками, с сердцевиной. Мы откусывали от яблок и посматривали в баньку. Так и запомнило сердце: черный овраг с запахом топящейся летом печи, ведра яблок, девчонки, так и не увидевшие нас, страшные черные дубы под огромной, черной бездонной пропастью неба – и великой восхитительной, сплошь в белых пятнах, луной.

…И все никак не хочет примириться сердце с тем, что жизнь так безжалостна, а смерть для каждого – неизбежность… И всё чувствует сердце, все мимолётно… Но не для ямы земляной все пережито, не для червей кишащих… Не для того столько пережито, выстрадано, принято и усвоено в жизни этой – чтобы всё отдать в кору земную. Есть какая-то мудрость, тайна, которая не должна и не может быть открыта нам при жизни!

– Знаешь, что такое свобода и демократия? Это когда скупили или закрыли завод, послали тебя в … или на … А ты можешь идти куда хочешь: Сво-о-бо-о-ден!

-Я свободен, я сам найду другую работу

-А тогда объявят вирус, или запустят вирус – и платок на роток, то бишь – распиратор, и руки в перчатки. Человек в чехле.

– Да, но что при всем при этом кушать?

– А кушать попросишь – отругают, чипируют, - и опять на цепь, в ошейник…На цепь. Милости просим…

-------------------------------------------------

* * *

Вдадивосток. Океан.

Удивительное «качество» человека: с возрастом, как и с большим несчастьем, – всё острее хочется одиночества. Хочется быть одному. С возрастом – все больше. К морю. В горы, или в лес к костру. И чтоб никого – ни единой души рядом не было. И когда это возможно, достижимо: обозреваешь горизонты духа. Над обрывом к океану. Как теперь, когда я веду эту запись.

Сверху видишь бытие, слышишь самые «мысли» волн… Не шум прибрежный, но созерцание ничем и никем не смущаемое. И это - созерцание собственной души под треск в костре белых поленьев, снедаемых пламенем. В свете костра, раздвигающем темень и - тленье леса, мятущиеся тени, и чувствуешь себя уже не так безродно. Неи безотрадно и непоправимо несчастным. И в этой скрытой боли – величайшая отрада, как ни странно!

…Сам Бог настраивает человека на один единственно тон: одиночества, искренний, - каждый из нас с возрастом все более сужает и сужает круг общений. Добавляется невзгод и испытаний… «В мире скорбны будете… Но мужайтесь, Я победил мир». И в конце – каждый остаётся один, идёт по своей лыжне, сходит по своему единственному склону.

Очень остро чувствовали это святые схимники. Исихасты. Они не протестовали и не упирались, а шли навстречу великой и неисчерпаемой Воле. А чтобы не было больно отрывались от этого мира, отрываться уже насовсем, безвозвратно одевали куколь. Бог старит нас, отнимает понемногу страсти и желания.

…Так стоял как очарованный один. И думал я, - один над набережной над океаном в городе Владивостоке… Спустился к воде, к волнам и окунул руку. Мокрая твердая галька обозначила грань океана: все, дальше России нет. Вся за мной, вся за моей спиной.

Корабль-ресторан едва двигался, там, внизу под ночным обрывом к океану, под высоким, в полкилометра, отрогом побережья. В светлых столпах желтого и белого света над океаном, параллельно, столпами и накрест, лежащих конусом. Клинья света - друг возле друга, - а корабль шел с музыкой. В великом хаосе белых и желтых огней, красных отсветов, блистания бакенов  и колючих мачт, - точно вот-вот отвалил он от берега. Куда, зачем он идёт? … И подумалось: «А за тем же, за чем, в сущности, и я здесь: укрыться от ненастья и одиночества. Найти пристань. Только, быть может, иным способом. Он вывозит людей, принужденно веселящихся – «вывозит» их от самих себя. Они спасаются вряд ли более оригинальным: способом, - этим явно деланным, напускным и наигранным принужденным весельем… Зная, что всё это минутное, этим не спастись и не насытиться. С рестораном, выпивкой, плясками и криком. Скоро я вновь остался наедине с тишиной. Под звездами и над океаном.

И как же светло стало на сердце в этой тьме между небом и океаном!

--------------------------------------------------------------------

* * *

Эти темные, страшные мартовские рассветы над Москвой. Что-то в них необычайное, роковое, чужое и страшное. В этих рассветах, когда темно и глубоко синеет небо там, вверху, вплоть до самого Престола, а здесь – мельтешат, шныряют огнями машины в утреннем городе, – и всё кажется милостыней, и связи судеб, и людские отношения. Всё милость Божья. И если смотреть на мир, не забывая об этом – то всё радость, всё становится мило, и любая мысль, и взгляд. Предлоги и предметики, – не по пустякам, а значительны, да и сам мир уже не кажется ни случайным, ни обманным. Нужно только помнить, помнить себя и назначение своё. Электрички приходят пустые: вирус.

В небе – всё ещё неумолимо темно. И вот все синее, и как-то совсем уже неуютно: жиже, строже и алей, светает… Смотришь вверх, в эту вечную стужу, в эту недостижимую высь – и замерзает душа. Кажется, будто бы вот-вот, в это уже мгновенье - случится что-то трагическое, непоправимое. Наверное, именно про такие мгновения сказал Иисус ученикам: «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию» (Лука, гл. 10, ст. 18). Есть в словах Его, – какая-то неотразимая правда, правда сверх-видения, видения духов, живущих вокруг нас, невидимых нам, нашим плотским очам, а лишь святым.

И вдруг два полицейских рядом, диалог:

-Сегодня задерживаем и оформляем всех поголовно, кроме женщин с колясками. С каждого района приказ – не менее десяти протоколов. Если не набрали, работаем и после семнадцати =ноль-ноль.

-Это что, на пятиминутке объявили?

-Да!

Что это, неужели и впрямь чипизация?

Но даже и такое грозное присутствие великой тайны, и «молнией спадшего», – не страшит, когда вспоминаешь о вечной жизни души.

Без добровольного согласия и отречения от Христа – нет греха и чипу.

Ещё один Великий Пост дал мне Создатель пережить. Стерпевший до конца – спасётся…

-----------------------------------------------------------

Про «ща»…

Выставка картин, галерея известных старых западных голландских художников в Севастополе, в белом музее над морем. Очень старая живопись, – и вот удивительно и ясно, как заметно это: каждый персонаж обособлен. Не индивидуален, а именно – обособлен. У младенцев – лица взрослых, лица не детей, а мужиков. И от этого все, включая детей, – кажутся одиноки, как звезда среди звезд. Странно, что мистически, на перспективу написаны эти картины. Тяжелые своей массивной позолотой рамки – они уже и трескаются. Трещинами, паутиной их, сетью, покрыт и толстый масляный, грубый, словно мясной слой, - грунт под ним.

Такова же, верно, и плотяная участь, даже и участь душ человеческих – юдоль после этого земного их существования. Сеть трещин на лицах - паутиной порчи, и подлинные лица действительного давнего бытия – как за решёткой. Участь даже душевного, а не телесного измененного. И оттого – как бы «зашоренного» бытия. Жив только Дух. А подлинного, иного – в духе – не видно. То - и не миновать никому забвения. Не минешь.

Лишь «там», вне этой выставки этих картин – свет и радость подлинной действительности. Не преходящей. Море и солнце. Ветер и простор… Вышел, и снова счастлив!

Мертвая телесность искусства, - «искуса». Как это очевидно…

«Ища существованья смыслов,

Внутри себя Любовь ища,

Пойми, что счастье, ведь, не завтра…

А ща!»

Откуда это… Не помню.

---------------------------------------------------------------

* * *

Откуда эта мода в прошлом на дебелых младенцев. Микеланджело писал уже не само дебелое тело, но – страсти. Во многом и многих. Быть может, художникам хотелось видеть, воплотить в детское тело живущую и жаждущую плоть – страсти? Внешне отобразить? Картины о сытости, которой не было в то время (среди простолюдинов), Сытость, о которой мечталось. Картины-мечты. Найти ее, эту радость «сытого чрева,» хотя бы – вот, в картине. Тоже своего рода – «модерн».

Глядя на эти картины фламандцев и весь антураж на них, кажется, что это одно: полотно .Художники и в зрелости своей были вечно голодны… Если не в пище, то в неутолимых страстях. Или - это намек не на дебелого младенца, а на страстную и сытую «глину божью»?.. Глину, из которой все мы сотворены в день шестой. И какая тоска за этой дебелостью, сытостью, какая острая тоска по чему-то высшему, горнему. По той доброте(худые да горькие), - что ли, любви человеческой и сочувствии ,которого так не хватает (и не хватало, надо полагать, и раньше, в средние века).

Не хватает – то ли «материала» любви на всех у Господа? Но рано или поздно эта нехватка открывается.

Нет материала-то подлинного. Мясного – вполне достаточно, а вот духовного… Ходишь по залам и удивляешься: как были плотяны и тяжелы люди, таковы они и остались. И останутся еще надолго. Едва ли не каждый – до смерти. И как подлинное открытие - был для меня вход в православный храм, Покровский собор, здесь же, на Большой Морской Севастополя. В храм, что напротив музея. Весь из белого инкерманского камня…

15 апреля 2020 г. 06:11 Facebook for Android

«Ветер вырывает из рук худенького очкастого юноши стопку нот и швыряет в печальную морду проходящей мимо коровы, которую ведет на поводке тщедушный крестьянин. Грязный снег на дороге взрывается косыми фонтанами — то под копытами несущегося мимо отряда конной милиции, то под колесами мчащихся ему навстречу блестящих черных автомобилей. Оглушительно звеня, летит огненно-красный, сверкающий латунными ручками трамвай, в окнах без стекол - гроздья лиц из подворотни выпархивает стайка беспризорников и с оголтелыми криками виснет на поручне. Свирепый кондуктор, бранясь, машет кулаками, а наперерез через дорогу уже бежит, свиристя в Свисток, милиционер…»

Женский роман, однако! Сама Улицкая редактор, премьерами бывшему и настоящему оченно ндравится, однако. Премий не счасть.... Подобное к подобному....

ЛИБЕРРАТУРА, мля!

Вот где настоящий короновирус. «Нацбест», «Большая книга», Госпремия. Представвлена на конкурсе «Ясная Поляна»… С ужасом думаю, как отнёсся бы Лев Толстой к такой «либературре». По тексту – в мечети русские «красногвардейцы» совокупляются в мечети. Боевую подругу, согласившуюся на такой неуют в любви играет то ли латышка, то ли литовка. Какой позор. Ходит слух, что это спецзаказ, оплаченный во всех смыслах заранее. И то что заказала и съёмки, и премии заранее не иначе как Набиуллина. Денег не жалеет. У неё много государственных денег, не счесть. Каждая из премий за такую книгу не менее миллиона рублей. Госпремия – три миллиона.

          Поразительна всеядность нашей интеллигенции. Сколько против таких наветов и срама проклинаемого уже более четверти века СССР. Ещё больше – за книгу, за постановку из «Госбюджета». На каждой странице спотыкаешься и каждая страница раздражает. Вот идёт неграмотная, вечно испуганная Зулейха вдоль железной дороги г. Казани. Видит столыпинский вагон. И тут же перечисляет все его параметры на память. Длинну, ширину, высоту, вес вагона… Листаж в худших традициях далёкого времени. И это - везде и всюду в «романе». Всё скоропалительно, слеплено как попало. Боже, как низко мы пали. Вирус – не наказание ли нам, беспринципным. Поразительно, имена членов жюри, одобривших премии этой книге. Толстой - наследник, Варламов… И даже, прислушайтесь, В.Я. Курбатов! Поразительно! Неслыханно! Восхитительно. Совесть критики в 90-х годах, товарищ Астафьева, Золотусского, Распутина.

Как низко пали мы все. Как-то сразу сдались либералам, следом – самой низкопробной продукции телеканалов, «псевдороманов», сериалы на одно лицо. Дальше больше. Малахов, Собчак, Богомолов. Свадьба в похоронной карете.

Юнна Мориц написала стихотворение:

«Пускай на свадьбу едут в катафалке

Два экспоната, чьи названья жалки,

Пускай на этой погребальной колеснице

Они лобзаются – до боли в пояснице,

Пускай венчаться едут эти индивиды

Под куражом, где возят гроб для панихиды!

Но для чего по телеящикам страны

Всё крутятся такие звездуны?

А для того, чтоб видела страна,

Москва спешащая, осенняя, яркая, задыхается в пробке автомобильной. Старуха на улице в городе, нагибаясь, что-то отыскивает, поднимает в листвяной опади. Складывает и напихивает в матерчатую сумку. Присмотрелся: ягоды боярышника. Горстями ссыпает в пухлую,  красную, точно от крови, и тяжелую, будто  картечью наполняемую, – из сумки, порой, нет-нет, да и - двумя руками ягоды в рот отправляет. Рот узкий, старушечий, сморщенный, похожий на сфинктер.

Мимо едут машины, дружно и яростно гудят  при малейшей  попытке ее перейти дорогу. «Глупа ты, бабка! – кричит на неё краснолиций малый из «лексуса». – Переход во-он там, видишь? Дуй туда, совершай забег вширину. Спринторский забег, карга ты, а устремляешься как молодуха…». И задвинул стекло автоматическим невидимым-неслышимым моторчиком. Пальчиком нажал и готово.

Бабка в растерянности. До конца парка, она верно, знает это, до первого перехода – километра полтора, а здесь не пустят. «Москва бьёт с носка». А ещё она слезам не верит. Вот как. Слезам и то не верит

 Старуха – в обносках, «обтерхана», в рванье. Всеми забыта. В глазах – безнадежность и покорность судьбе. А рядом, через улицу – многоэтажное здание, с типажом – «под немцев», их архитектуры. То есть – выделана под те современные новостройки Европы, которые модны. Отзеркаливает небо, любую человеческую попытку помочь, улыбнуться, руку протянуть, - отбивает железно, неумолимо. Кажется - отстреливает механически-неумолимо бронзоватым отсветом витрин и окон, как танк- «тигр» отстреливал бы, только гильзы отлетают. Так мне кажется..

- Мне досталась молодуха лет под восемьдесят пять, - кричит сзади водила, да так что старуха вздрагивает и пятится, потом он давит на гашетку и яростно подрезает кого-то, -- опять попался весельчак…  Со всех сторон давят на сигналы.

…С блестящим бронзой стеклом окон, с изразцовой, «под Запад» же, с отделкой толстых чугунных наличников. Москва-матушка. На запоре  наличников ослепительно: «Банк Возрождение»… Ах, вы сукины дети, – радетели, «возродители», опустившие богатейшую страну: империю-СССР, вот этими «Совкомбанками», Растерзай-кабан» и «Забодай тебя комар»  – банками, фьючерсами и. закладными. С брокерскими продажами и перепродажами, с ваучерными аукционами, с залоговыми аукционами-игрищами притащившие ее к «кризису»… И в который уже раз притащили. И ходят старухи и старики, роются в помойках, плющат ногой и собирают пивные банки, подъедают боярышник, как птицы, остающиеся на зимовье в стране, в которой не выжить. И вдруг стало понятно, совершенно ясно, что поднимет и опять поднимет скоро неведомая рука, да и тряхнет Россию. Снова и снова, тряхнет непременно по бездушию нашему, и, быть может, - грохнет  крепче семнадцатого года. Не всё русским старухам собирать боярышник вдоль ослепительных фасадов чиновничьих контор, не всё нам терпеть, глядя как унижают наших матерей, сестер. Молиться да пукать с сухомятки «макдональдсов» да «кейф-си» - в импортные портки-джинсы «от китайца». Не всё  лежать ничком от тоски в тусклой и выматывающей безработицы да «удалёнки» самоизоляций. Все мы давно самоудалились. Именно сами, до вируса ещё китайского или американского, задолго.

Что-то случится. Бездушье отрезвляет только беда.

Москва. Все еще относительно благополучна. Относительно прошлых бед…

--------------------------------------------------------------------------

Сатанизм центричен, и центр его – в сердцевинах городов, в самом скоплении людей. Сатана любит людей, любит их общества, любит города, афиши, футбол с сотнями фанатов футбола, и т. д. Сатана полюбил общества людей еще со времен Адама и Евы – ведь и это было «общество», с ним, с сатаной согласившееся.  Были втроем, когда Бог уже искал их, потеряв свои создания из виду - во грехе их, вынужден был наказать всех соучастников греха (если только можно соотнести глагол «вынужден» с великим:»Господь наш и Бог наш».

Именно поэтому Бог противодействует сатане, он отпускает духа святого на скопления, «где двое или трое собраны во имя Мое». Единственно: (и это по необходимости, в противовес сатане), - Бог сам более всего силен именно в одиночестве (хоть он и троичен). Как это хорошо сказано: «Внутрь вас есть». Оттого и монах в келье один. И анахорет Иоанн Мосх, и Мария Египетская, и Авва Дорофей…

В одиночестве созидается душа, развращается в толпе.

Москва, городские центры, областные города, как видится  -  во множестве неисчислимом  людей – ушла от Бога. В церквах, я заметил, поют «Символ Веры» – не слушая ближнего своего, поют для себя.

И в то же время - нигде так не одинок человек, как в крупных городах, в Москве, Питере, Екатеринбурге протестующем против постройки храма (негде будет с собачками гулять!). Одиночество в толпе – это не когда ты один. Это - когда хочешь, чтобы услышали – и не слышат. И собачка не собеседник сердцу. Почему же не слышат? Сатана не дает. Вмешивается. Противоречит. Отталкивает. Ссорит, сталкивает, сравнивает, взрывает междуусобную брань и зависть. Разделяет и властвует. Спешит и кривляется. Показывает противоречивые фильмы, сталкивает фанатов. Тех, кто за «Навала» ветхозаветнго и тех, кто против. И наших дней Навала… Сталкивает молодёжь и опытных…

Одиночество, аскетизм, паче – исихасты-молитвенники – они в себе, в своём мире. Истинном. Божием.

…Я стучался с девятнадцати лет во все Московские художественные журналы. Окончил Литинститут, опубликовался в Германии. По проторенной дороге «через Запад» – едва-едва добился цели: и вот опубликовали. Во многих журналах России, в журнале Беларуси и Казахстана. Во многих, кроме духовно близкого (о ту давнюю пору), давнего, на Старом Арбате ещё, «бородинском», - журнале «Москва»… Ходили вдвоём, Олег Павлов, и я. Напечатали его, меня – нет. Но была уже, по сути, потеряна вера в то, что свои, русские, и вообще – читают рукописи «из потока». Совсем не то народ «малый», внимательный, сплочённый и дружный. И прочитают, и пообещают. Часто даже и сдержат слово. Но - на совсем ином уровне, на уровне ничтожном, ни к чему не обязывающем. если ты «не их», не принадлежишь им по крови. Вот Большое Болдино. Пушкиниана. Премия за первое место в международном конкурсе – «Живое Слово» Нины Зверевой – ажюрная серебряная медаль с профилем Пушкина. «Казаковское художественное изделие». Салют и бал с переодетыми дворяночками. Потом цыганский вечер в ресторане. Да, большая, да во всю грудь, да В.В. Познер выбрал из огромного списка. Значит, читали. Честно читали и Василия Килякова. Импонирует этот «другой берег». Затягивает.

Вот он, «другой берег». И – да, там, читают и печатают, и пробуют поддержать отношения. Зачем я им, если меня «свои» не взяли. Однажды так поговорил с К. Кокшеневой, что выйдя на старый Арбат, выбросил свои рукописи в урну. Или Елена Устинова. Тогда молоденькая, почти прелестная, в алых прыщиках на подбородке и щёчке что-то говорила нелецеприятное о моей рифме… И мягко, ненавязчиво начинают они мне советовать, как мне писать… Одна – прозу, другая – стихи. Пока ненавязчиво. И как это странно устроено наше общество, что русскому в нем нет места. Если выплывешь на другой берег – и руку подадут, и просушат одежды. По эту, русскую сторону – никому не нужен. Сколько видел я подтверждения этому. Едва ли не на грамм дара, а его уже привечают, и стипендию оформят, и отзвонят везде, и перезвонят, и ждут его. Почему? Он свой. По крови, и никак иначе. «Русопятого» же – никто не поддержит. Да что там! На годовщине Гоголя чествуют … Жванецкого. И какой праздник! Сколько жара и холода, прекрасных слов и света. И рампы, и аплодисменты.… А Дина Рубина… И все пишут, вся Россия диктант под невыносимо неловкие, нагромождённые как на верблюда - сакля у стены Плача, - строки… И всё им, и покойному Мише Таничу аплодисменты – шумные, словно льющийся водопад. А Губерман? «Я делаю деньги из воздуха, чтоб тут же пустить их на ветер»… А Розенбаум? «И бросает с крыши косточки от вишен очень неприличный гражданин….». А Рубальская: «Напрасные слова – виньетка ложной сути…».  Граждане, ну послушайте внимательно, что читает Жванецкий на юбилее Гоголя. Ведь это не эстетично. Ведь это издевательски даже цинично, так в бараке шестерка развлекает Туза или авторитета, разве нет? Мы на зоне, судари и сударыни? Честь есть? Имеем мы честь, или нет?  И песни таковы же, как если бы шутил «шестерка» перед нарами пахана, тот же уровень. Или Шевчук: «Полетела… Чуть поела на столе…»

А Леонид Бородин – читал то, что обещал мне прочесть? Не уверен. А Нина Зверева и Познер – прочли…. Мы необратимо, безвозвратно проигрываем, проиграли.

И вот выходит под занавес на конкурсе «Живое Слово» в Болдино (и Пушкин приватизирован?), - выходит под занавес Дима Быков. Под салют - его лицо то вспыхивает, то гаснет. У него на ладони большой бокал коньяку. Сигара во рту – не всякий презерватив на неё натянешь, не подумайте, что горячая, а такая толстая…

…А вспомнить, сколько раз и когда праздновали годовщины жизни и смерти русских писателей, поэтов, даже великих (по сравнению с пришлыми народцами, притащившим сюда свое «искусство»: безверие и хохму, но и вежливость, и исполнительность, и верность обещаниям…).

И вот сегодня, грустным Великим постом, в одиночестве, я думаю: а сколько же надо стучаться к Богу, чтобы апостол открыл, наконец, нам, русским, двери Благодати? «До самыя до смерти, Марковна…» А ведь и вера тоже, и так бывает, что -  убывает. Убывает вера и в свой народ, и в сам тайный, в сакральный смысл бытия, и в предназначение русского, как званого на пир…

Национальная премия по литературе – какой национальности? А «Букер», забытый теперь? А «Премия Солженицына»? А премия Гончарова, выданная в 20-м году той же Рубиной… Чем она похожа на Гончарова? Носом? Стилем? А пять премий Зулейхе?

«Не поеду в Россию, пока там сидит Троцкий», - сказал как-то С.А. Есенин, и был казнён.

И вот Прилепин оправдывает «самоубийство» затравленного поэта. И вот автор «Циники» и «роман без вранья», а точнее – «враньё без романа» снова в цене?

Нет, великой России до 17-го года нет, и не будет, никогда. «Улетели журавли, барин…», - как в рассказе Бунина. Улетели.

Труд и творчество, тот интерес и целеустремленность - с которыми входит в эту жизнь новорожденный ребенок – несопоставимы по усилиям и напряжению ни с каким творчеством повзрослевшего, уже устоявшегося в этом мире. Не сопоставим ни с каким искусством, ни с творчеством взрослой жизни.

Все, даже и независимые, или мнящие себя таковыми, творцы – ждут утешения в творчестве.  Радости коротких вспышек озарения. Кто-то – признания, кто-то ищет забыться, забытья: уйти, остановить катящийся вниз камень Сизифа. Без призора. Ждать от жизни счастья вправе – только новорожденный, осваивающий мир вокруг себя ребенок… Он вправе надеяться. Легко жить. Вот так же и в творчестве. А что же получает взрослый творец, за свои ожидания? Получает кровавый труд, затем – опыт разочарования, тяжесть камня Сизифа, и редко -  признания. Но тот труд, и кровавые раны, и синяки-шишки, с которым  мы начинаем жить, - не обещает ли он и сам по себе, и благодать, и прощение?

Эта боль жизни, когда больно жить, жить больно…. Само по себе состояние боли – не суть ли Спасения? Терпи, и спасёшься! «Бессмертья, может быть, залог», - как точно сказал об этом Пушкин в «Пир во время чумы»….

------------------------------------------------------------------------------

…И вот он, «кризис», да еще мировой. «Пандемия» предшествует кризису. Спорят, так пантемия это или нет. Павел Андреевич Воробьев, доктор наук, профессор – утверждает, что нет, не пендемия. До пандемии не дотягиваем. «За вакцинацию отвечает Роспотребнадзор, а не Минздрав» - говорит он. – «А оттуда мы ответа не получаем. Вакцина – это живой, либо убитый возбудитель, либо его части. В том препарате, который прививают этого нет. Это генномодифицированный вирус, на который насажен фрагмент другого вируса. Прививка – и всё это поступает в клетку. Там он размножается и выделяет «ковидные частицы, которые потом обуславливают появление антител. Такого препарата мир не знал и не знает. Это абсолютно новый препарат с неизученными последствиями, которые невозможно предусмотреть. Академик Чичалин вышел из состава комитетепо этике, а он был председатель. Без этической оценки нельзя прививать, он не проверен. Стандарты оценки тоже не озвучены. Академик Гундаров спрашивает, только ли по этому препарату нет стандартов оценки. Их вообще нет.. Английская организация «Найз» Великобритания – не оценивает эту вакцину вообще. В этом есть недосказанность и по  политическим мотивам несомненно. Люди бегут из медицины, они выгорают на работе с ковидом, но и в результате недавней «модернизации», сокращений. Вирусологов, например, уменьшилось в 10 раз. Как и эпидемиологов и инфекционистов. Говорят, что привитые этой вакциной перестанут болеть. Но это абсолютная ложь. Может быть, как говорит академик Мурашко, привитые будут легче переногстить болезнь, но это может быть – не на чём не основано. Испытуемых было 20-25. Уверенные, что прививка спасает, болезнь привитые вакциной будут разностить ещё чаще, ведь они уверены. Они привиты. Это негативное явление. Статья в «Ланцете» вышла статья о спасительной прививке от Гинцбурга, а  потом, в следующем номере пошли поправки: то считать этим, а это – тем, цифры меняют. Такого прецендента в научном мире не было. Считать строчку в такой то таблице чистить такой-то, и проч, и проч… И это в «Ланцете»! Испытания закончатся только в марте. Значит к июлю кое-что прояснится. Почему прививают непроверенной вакциной? Да просто нас запугали, объяснили что пандемия. Но цифры панлемии совсем иные, ее нет. Пандемия это от1 до 5 процентов населения, заболевших в короткие сроки. Таких цифр нет. ВОЗ – поменяло определение, обьяснив, что пандемия – просто вспышка инфекции, но так нельзя. Есть выработанные формулировки. Это наука. Вакцина не снижает заболеваемость. Пренпарат не исследован. Професор Гундаров говорит, что есть острое осложнение, есть отсроченные осложнения. Вот про отсроченные мы вообще не знаем ничего. Встраивание вакцины в геном РНК, а у нас есть механизм обратной транскриптазы, который считывает РНК и переводит в ДНК. И происходит встраивание и в геном метохондриальный, и в геном клетки. Про это ничего до сих пор не известно. «Спутник –Ви» не гарантирует, что у нас не поменяется что-то в геноме. Хоть известно, что половина нашего генома – это вирусные частицы, но мы живём с этим. За миллионы лет они к нам «присоседились» и это тоже не изучено, мы не знаем, что они там делают. Но когда мы вводим что-то новое и это новое может появиться в том же геноме, у меня масса вопросов к этому»… (Конференция с П.А. Вородъевым  Научно-общественный круглый стол от 18 февраля 2021 года. Вопросы задаёт Мария Шукшина»..

И – ещё…. Будто бы необходимо было неким силам встраивать Россию в этот мировой порядок, тот, что так подвержен всякого рода «кризисам». Мало было России «приватизации», которая сделала из ста процентов хозяев своей страны – девяносто девять процентов – и работягами, и рабами. То есть почти все бывшие, освобожденные революцией 17 года – «проходившие «хозяевами» и не знавшие «другой страны такой, где так счастлив человек», - они вновь стали батраками, да еще и потеряв при этом и права на страну, и все свои накопления от всей прежней трудовой жизни, и свои, и своих родителей, потерявшие в 91-м в одночасье всё. (в противовес банкирам, знавшим о спланированной девальвации, о курсах рубля и подлинной «цене» ваучера). Но и этого мало. Кризис после вируса с непредсказуемыми дальними и страшными ближайшими осложнениями – всё это обещает новый передел мира, направлен на это, - но теперь уже и между банкирами и олигархами.Мелкий и средний бизнес за этот год болезни «короновирусом» - намеренно и необратимо отсечён.

Итак. Пирамида жизни и существования - перевернулась и рухнула, раздавив за эти тридцать лет более тридцати миллионов русского населения, умершего от недоедания, отсутствия медицинской помощи, волнений, по причине отъёма денежных средств, скопленных за всю жизнь. Без счёта сгорело от отравлений «палёной» поддельной водкой от палаточников-мошенников, «бутлегеров». Сколько-то уцелеет теперь? Ближайшую перепись населения вероятнее всего отменят. В самом деле, кому сегодня выгодно знать правду? Есть данные, что в России уже сегодня не более 60 млн. человек русских…

То, что с Россией обходятся вовсе бесцеремонно,  люто, – стало ясно давно, с развала . СССР. Невозможно представить такого безвозмездного отъёма и грабежа ни в Европе, ни в Америке. А на нравственном и духовном «уровнях» - потери сопоставимы: Пасха Христова, парад 9-го мая. Еще на праздновании шестидесятилетия на параде в честь Победы в Великой войне, Парад Победы в честь шестидесятилетия окончания Великой Отечественной войны, - Победы, которую силятся отнять и перевернуть, смешать в кромешное (уже с 2005-го года), даже и с репарациями пытались отнять, и кто? «Поражённые в правах» страны-лилипуты, страны-флюгера, - и они отчётливо объявили свои претензии и требования. По многим статьям.  Но жили они сыто и устроено, не то что в сравнении с провинциями России, а даже и с областными городами.

А тогда, 15 лет назад, в 2005-м, многие главы союзных республик отказались приехать на празднование юбилея, на Красную площадь в Москву. Они считают себя обиженными. Они, будто бы, унижены разграбленной теперь и обессиленной санкциями Россией. Они хотели бы большего от России. Денежных компенсаций, увидеть униженной Москву, - как тянули беспощадно и тянут из того остатка Союза, который-де и был (будто бы) причиной их нынешних бедствий, и требуют: выплат, компенсаций, возмещения всяческих ущербов, и проч.… Известно, «Пешего ворона и галки дерут»…

И Первой, и Второй мировым войнам предшествовали «мировые» кризисы. Верно, Россию многие, рады бы числить в должниках, и все еще числят «де факто». Иначе отчего бы, откуда, с самого «верха», из «Белого дома», из Америки - сообщать на весь мир, что Россия незаслуженно владеет Сибирью. Что богатства ее «непропорциональны» богатствам стран и территориями «другого мира»…

И при том – какие амбиции, какая смелость, тяга к «справедливости». (Как они ее себе представляют).

И как же они видят будущее? И опять это «Задерём подол матушке-России?» И на что нацелены «санкции», атаки на правительство с подлогами «новичка» и восхваление лже-фигуры «Навала»? Цель всё та же, как  в семнадцатом – четвёртом годах -  вывозить иконы, пушнину, золото, хлеб, редкозёмы, ле… всё, всё и при том совершенно даром и безнаказанно.

Концессии, составленные с Западом Троцким и разорванные Сталиным мы забыли. Новое – хорошо забытое старое. Вероятно, придётся России  поработать  опять, и с небывалым напряжением и невероятными потерями! Да ещё и среди искусственного вируса, «насаженного на геном»….

Вот нам и Великая Победа над фашизмом. Победа – страшными жертвами трансформировалась. Фашизм просто переиме овался в глобализм.

Продолжение