Мне кажется, что по Питеру бродят стаи голодных собак. Крайне любопытное наблюдение. Там достаточно прямоугольных, архитектурно выдержанных зданий, которые, если присмотреться, не перетекают из улицы в улицу, а уходят куда-то вдаль, за Питер, пересекая границу с Финляндией и уходя чуть дальше, чем может уйти человеческое сознание.

Говорят, там много подворотен. Из-за их углов собаки любят появляться так же неожиданно, как появляются человеческие видения. Откуда-то изнутри. Да и сам Питер, по большому счёту,  – огромный чёрный пёс. Ведь так, кажется, когда-то пелось в одной из композиций?

Назовёте ли вы в нашей литературе город, который был более обласкан призраками, чем этот? Не в нём ли железная статуя Петра сходила с постамента? Не в нём ли, в полусне и безумии, Николай Апполонович Аблеухов пересекал туман с бомбой в руках? Не в Питере ли статский советник, уже мёртвый, срывал со всех проходящих шинели?

А в каждой шутке, как и почти в каждом произведении, есть доля правды. Потому неудивительно, что по Невскому, словно собаки, бродят призраки. Там, в плане людских видений, со времён убегающих носов и ползающих перед революцией мокриц, мало что поменялось. Будто и не было тех веков, что разделяли самого призрачного писателя в русской литературе от наших времён.

Удивительно то, что этот самый писатель был рождён далеко от Питера – в Сорочинцах. Там, где через несколько десятков лет, пройдёт та самая ярмарка, которая принесёт ему широкую известность, с которой начнётся великий, долгий и утомительный путь Николая Васильевича Гоголя.

Как было сказано, он родился в Сорочинцах. Ныне это территория Украины, а тогда – Российской Империи. И рассказ о человеке, безусловно, следует начинать с тех мест, где он рос. С южных широт, которые так не соотносятся с вычурностью и стройностью Питера.

Однако и без лишних слов ясно, что менталитет северный не схож с южным. Гоголь – это смешение характеров, в котором заметно преобладает резкость, которая так присуща гостям, приезжающим с Юга. Но Николай Васильевич никогда не стал бы тем, кем мы его знаем, если бы не впитал призрачность северной столицы. Он со временем становился более холоден на людях, а внутри то и дело продолжал кипеть, как заваренный, словно на материнский стол, самовар, который он не раз опишет в своих произведениях. В этой битве теплоты и холода он стал паром, вылетевшим при слиянии двух менталитетов.

Уже в этом есть что-то странное. Любой писатель из центральной части России куда более близок питерской тусовке, которая образовывалась и огибала почти всю страну. Если хочешь печататься – поезжай в город побольше. Кажется, что и сейчас почти ничего не изменилось. И Гоголь переехал, если не сказать – был вынужден переехать.

Впоследствии, он скажет, что не писать для него – значит, не жить. Помня о его кончине, эти слова следует воспринимать как можно ближе к сердцу. Он действительно не мог жить без литературы, а значит, обязан был отправиться в город, где призрачность только начинала зарождаться.

Говорят, что окружение тебя меняет. Особенно, когда важно влиться в новый коллектив. Хочешь не хочешь, а находить компромиссы приходится, но Гоголь людское общество принял лишь в первые пару лет. Чуть дальше - с каждым годом, проведённым в столице, Николай Васильевич всё больше превращался в привидение.

Та самая призрачность, однако, зародилась у него ещё на Юге. Недаром, что “Вечера на хуторе…”- сплошь южное произведение, написанное под влиянием Питера. В Сорочинцах выглядывала свиная голова из окон, а Левко, в одну из майских ночей, увидел утопленницу. Именно там, на солнечной стороне, впервые появились грозовые тучи, так привлекавшие писателя.

И сколько бы ни твердили об аде, который якобы привлекал Гоголя, его больше привлекали те, кто завис между адом и раем. Те, кто не успел сделать многого на этой земле и остались здесь, пусть в качестве призраков. Ведь дьявол всегда пытается быть не тем, за кого выдаёт себя. Он всесилен. Призрак же не может изменить ровным счётом ничего, кроме того, как украсть в отместку шинель чинного лица. Призрак, во многом, бессилен.

А за весь гоголевский путь было всего два всесильных персонажа. Первый – это Хлестаков. И тому всесилье случайно попало в руки. Да второй – юрисконсульт, о котором, наверное, мало кто вспомнит.  

Несомненно, что образ дьявола часто возникал перед Гоголем, однако мерить преисподнюю одежду на все его произведения не стоит. Да, у него был свой личный ад, но совсем не тот, о котором писал Мережковский. Однако “Гоголь и Чёрт” – так бы я, пожалуй, назвал статью, посвящённую сравнительной характеристике творчества Николая Васильевича и Дмитрия Сергеевича, но речь не о том.

Его ускоренному превращению в призрака способствовали вечные болезни, которые доставали его и в Европе, куда время от времени писатель уезжал. А в 42-ом году он поехал туда на целых шесть лет, совершенно выпав из русской жизни. Его вспоминали и добрыми, и злыми словами. Чаще – злыми – из-за выхода “Выбранных мест…”. Оставшись между недовольными славянофилами и недовольными западниками, Гоголь вновь завис посередине.  

Он, будучи в России, оставлял о себе невещественное впечатление. Что был, что не было. А тут уехал на долгое время. И пропал совершенно.

Однако Гоголем, даже в периоды отсутствия, в Питере было пропитано всё. Под его влиянием выросло не одно поколение писателей, прозаиков, критиков. Даже Виссарион Белинский – и того, попал под каток, называемый прозой Гоголя. Так что, влияние критика, считай, не получилось бы без влияния писателя. А за Белинским стоят и Островский, и Некрасов, и Тургенев, и художник Иванов – легче перечислить, пожалуй, тех, на кого Николай Васильевич в то время не подействовал никак. Он взял на себя венец учителя, хотя и сам понимал, что примера с него брать не следует. Такой же грешный, как и все они. Только рос на Юге. Лишь так, в ощущении греховности, можно почувствовать свою близость с кем-то великим. 

А сейчас всё пронизано результатами его творческих трудов. Расскажите мне, что не видели людей, похожих на Акакия Акакиевича или Чичикова, и я скажу, что вы врёте. “Мой Гоголь” – это тот, чьи произведения можно наблюдать в любом уголке России. Мой Гоголь – это дороги, которые он исколесил вдоль и поперёк. Мой Гоголь – это душа и вечное призрачное одиночество. А для любого русского писателя – “мой” – означает “всеобщий”. И очень сложно найти место в литературе тем, кто в статьях о своих прогулках говорит больше, чем о “его писателе”. Такое могут позволить себе лишь торгаши в ларьках, которые ищут возможности поговорить и только после этого – продать, как выясняется, вовсе не его товар.   

И совсем неудивительно, что именно о Гоголе начале слагать мифы – о похоронах, а вдобавок к этому - различные теории, бродящие вокруг второго тома “Мёртвых душ”. Он, конечно, боялся быть погребённым заживо, а общество, не зная, что ещё о нём сказать, начало обсасывать страхи поэта. Страхи оттого и выгодны, что слишком легко становятся правдой.

Однако и на этих людей, в конце своей жизни, Гоголь не стал бы держать зла. Гоголь потому и велик, что любая тёмная и забитая душа – его душа. Всякая грязная и втоптанная мысль – его мысль. И каждая дорога в России – его дорога.

Он знал: без работы над собой не стать человеком. Но по улицам наших городов всё ещё бродят заблудшие души. А глупые люди прошлого думали, что Вечный Жид – один в своём роде. Но Гоголь рассказал им, что это не так.

Писатель думал о душе и чистоте её, что неоднократно сам подчёркивал. Он бы не стал писать “Выбранные места…” ещё раз, но только потому, что сам не соответствует тем идеалам, которые сам же себе придумал. Он размышлял об этом – потому и сгорел так быстро. В сорок два. А мы всё так же бродим, то ли напоминая Акакия Акакиевича, то ли сходя с ума, как Поприщин, не в силах выжечь хоть что-то в собственных душах.

А Гоголь пытался. Он отдал этому огню то, к чему так долго шёл. Не получилось. Как и у всех нас – не получилось. А призраки, говорят, появляются от ощущения невыполненных дел на этом свете. Оттого его привидение, всё так же бродящее по Невскому, настолько велико. Он сделал много, но ещё больше, кажется, не успел.

О Гоголе можно говорить очень много, но и этого когда-то станет мало. О нём можно даже написать статью, но где-то лишь раздастся мелкий и хворый смешок южного привидения в северной столице.

Ведь не зря говорят, что настоящего поэта поймут лишь женщина и Бог. У Гоголя женщины не было, а значит, что ответ он держал лишь перед одним Богом.

Такой мой Гоголь. Где “мой” означает “всеобщий”.