Светлой памяти Александра Львовича Факторовича посвящается

В наш технократический век довольно часто при каких-либо катастрофах и неблагоприятных ситуациях звучит выражение «человеческий фактор», и, как правило, в отрицательном значении: мол, все плохое, что случилось, – это по вине человека, который не соответствует высоким технологиям. Если же всё завершилось благополучно, причем благодаря действиям человека, на первый план выходит конкретная личность, а решающая роль «человеческого фактора»  как бы остается в тени. Между тем, на мой взгляд, «человеческий фактор» определяет всё: конкретная личность и есть тот самый «человеческий фактор», от действий и поступков  которого зависят судьбы многих людей.

Не трудно догадаться, что самые близкие друзья Александра Львовича называли его между собой «Фактор»: Фактор посоветовал, Фактор решил, Фактор сделал, Фактор помог, Фактор выручил. Конечно, можно было говорить и «Саша», но, как мне кажется, произнося «Фактор», его товарищи непроизвольно обозначали свой пиетет и восхищение личностью Александра Львовича. Сам же он никак и никогда не выказывал своего реального превосходства в чём-либо, старался быть на одной волне с нами, быть равным, но даже если это и так, то все мы отчетливо понимали, что Саша первый среди равных и вся наша жизнь протекает под мощным и развивающим влиянием Фактора. И я в этом плане не исключение.

Судьба подарила мне встречу с Александром Львовичем в теперь уже далеком 1985 году. Тогда ростовский университет организовывал замечательные ежегодные конференции молодых филологов Юга России, и я, аспирант ставропольского пединститута, впервые попал на очень высокий научный форум. До сих пор перед глазами стоит картина появления на нашей синтаксической секции А.Л. Факторовича: в аудиторию не вошел, а просто стремительно ворвался молодой, стройный мужчина в черном, великолепно сидящем костюме; среди присутствующих, особенно юных девушек, прокатилось почти  физически ощущаемое волнение, необычайно оживился председательствующий и радостно закивали головами почтившие своим присутствием молодежь метры языковой науки, которых я в то время знал лишь по учебникам. И хотя вместе с  Фактором пришел не менее элегантный и интеллигентный умница и эрудит – Сергей Георгиевич Николаев, центром притяжения, этаким магнитом стал именно Александр Львович.

А дальше было его феерическое выступление в полном соответствии со всеми академическими канонами: блистательный экскурс в историю вопроса, строго организованное, причем в широчайшем контексте, представление проблемы и путей её решения. Энциклопедизм и доскональное знание предмета обсуждения, глубокий охват языкового материала и оригинальность подхода к нему завораживали. Профессура, пришедшая именно «на Факторовича», источала невероятное блаженство и восторженно перешептывалась, доценты замерли в напряжении, мучительно осмысливая заявленную концепцию, ну, а мы, начинающие, были в настоящем ступоре: пред нами предстали сверкающие высоты, достичь которых не представлялось возможным. Меня же, как и любого не очень старательного и усидчивого аспиранта, впрочем, и студента тоже, особенно шокировало, что Фактор всех упомянутых ученых, известных и не очень, называл по имени-отчеству (то, что это не просто соблюдение культуры научного труда и этикета публичного выступления, я понял значительно позже), и я лихорадочно записывал, как звали тех из исследователей, которые были указаны в моем докладе.

Затем последовало мое, дебютное выступление на научном форуме и, к счастью, отсутствие имен некоторых ученых, было списано на естественное для дебютанта волнение и некоторую торопливость. Вопросы последовали только от проницательного и занимавшегося смежной проблематикой профессора Валентина Прокофьевича Малащенко (впоследствии ставшего моим «крёстным» в науке, дважды оппонировавшим на моих диссертациях) и, как этого и следовало ожидать, Александра Львовича: вопросы были сущностного характера, но самое главное – они четко показывали не только слабости моей позиции, но и её перспективы. После заседания обсуждение наших тем продолжилось, как-то незаметно мы перешли на «ты», простились на автовокзале: поскольку я уезжал раньше, Саша проводил меня. Именно с этого момента фактор Факторовича стал во многом для меня определяющим. Почему определяющим? Не столько потому, что блестящий ум и фантастическая эрудированность покоряли окружающих и меня, сколько фундаментальная цельность личности Александра Львовича, основанная на порядочности и высоких принципах отношения к людям и жизни, побуждали верить ему беспредельно. О таких, как Фактор, любой скажет: «Я бы пошел с ним в разведку», однако далеко не каждого Саша бы взял с собой.

После встречи в Ростове наше общение продолжилось и проходило весьма интенсивно, хотя тогда не было Интернета и электронной почты, мы много звонили друг другу, переписывались по обычной почте, встречались на разных конференциях, где бы они ни проводились, а также довольно часто в Армавире, когда Саша обозначал такую возможность. Зачем Саша часто приезжал в Армавир, я тогда не ведал; лишь значительно позже пришло понимание многосторонности интересов Александра Львовича: он проживал как бы несколько параллельных жизней со всей присущей ему страстностью и полным погружением в каждую из них. Но я всякий раз откликался на его предложения, поскольку любая наша встреча, пусть она длилась два-три часа в какой-нибудь закусочной на армавирском автовокзале, становилась для меня событием: столько сведений и знаний, которыми щедро делился Саша, нельзя было почерпнуть ни в одной монографии или учебнике (совсем недавно мне написала одна женщина-профессор, что разговаривая с Александром Львовичем, она всегда ощущала себя школьницей). Это сейчас, после многих лет преподавания в высшей школе, мне пришло осознание того, что лектор не репродуктор, передающий давно известное знание начинающим: настоящий профессор в первую очередь показывает свое отношение к этому знанию и то знание, которое посчастливилось создать ему самому.

В наших беседах, первоначально сугубо на лингвистические темы, раскрылась удивительная черта Александра Львовича: он не только с необычайной легкостью выявлял особенности подходов и концепций ученых по той или иной проблематике, объективно оценивая значимость для современной научной парадигмы воззрений каждого исследователя, независимо от того, общепризнанные авторитеты они или «чудаки» и маргиналы, яркие представители ведущих научных школ или безвестные и скромные, а порою замалчиваемые одиночки, главным мерилом для Саши был человеческий фактор – кто этот ученый и как, по каким моральным критериям он проживает или прожил свою жизнь. Более того, Саша знал подробности и мелкие детали бытия каждого ученого, который именно в силу прекрасных душевных качеств стал для него близким и родным человеком и для которого он готов сделать все, что от него зависит и в его силах. Это было поразительно: строгие научные построения того или иного исследователя стали приобретать для меня совершенно новые смыслы, очень важные для понимания всей его научной деятельности в контексте современной ему эпохи.

Многие оценки Саши меня очень часто озадачивали, разрушали мои представления о вкладе в науку тех или иных людей, вроде бы авторитетных и забронзовевших в научном мире, однако в чем-то, по мнению Александра Львовича, преступивших красную черту в человеческих отношениях. И если мне раньше было всё равно, «из какого сора растут стихи», то после подробных рассказов Саши об обыденной жизни того или иного ученого («каждый пишет, как он дышит») я стал понимать ту нравственную ответственность, которая неизбежно сопровождает научное творчество. Более того, со временем, обрастая ускользавшими раньше от меня деталями, Сашина позиция всегда подтверждалась, и как это ни парадоксально, в отношении людей, с которыми я был в гораздо более тесных отношениях, чем он. Объясняется это очень просто: Саша не был равнодушен к людям, которые встречались в его жизни.

Может быть, именно поразительная проницательность, неподдельное внимание к научному творчеству любого исследователя, пусть даже создавшего совсем крохотный «кусочек» знания (ещё раз подчеркну: для Александра Львовича любой творческий акт, кем-либо совершенный, – это уже прочное основание для восторженного отношения к человеку) позволили Саше всего лишь через три года после защиты кандидатской диссертации издать в Харькове в 1991 году на совершенно иную тему небольшую, но очень значимую для развития синтаксиса монографию «Выражение смысловых различий посредством эллипсиса». Не случайно блистательный лингвист и философ языка Дмитрий Игоревич Руденко написал объемное (20 страниц!) предисловие к этой книге. Конечно, теперь уже можно утверждать, что многие языковеды в то время были латентными когнитивистами (хотя, по крайней мере, в моем сознании еще не было даже понятия «когнитивная лингвистика»), многие видели исчерпанность метода объяснения феномена языка в рамках самого языка, но необходимость когнитивной направленности анализа и объяснения синтаксических явлений здесь впервые была так четко обозначена.

Казалось, год-два и лингвистический мир испытает радостное потрясение из-за защиты докторской диссертации Александра Львовича, однако этого не случилось по трем причинам. Первая – Александр Львович стал ученым секретарем совета по защитам диссертаций в Кубанском университете. Те, кому приходилось защищаться, прекрасно знают, что ученый секретарь – ключевая фигура в организации этого процесса: от отношения ученого секретаря к соискателям научной степени зависит практически всё. И это всё Александр Львович делал для всех без исключения соискателей. Уверен, что каждый из защищавшихся в краснодарском совете с благодарностью вспоминает взаимодействие с ним, а для многих он стал настоящей палочкой-выручалочкой, находя решения и выходы из самых критических ситуаций. В этой ипостаси для меня открылись и неожиданные черты Сашиной личности: все дела он вел пунктуально, предельно жестко и с высокой требовательностью к соискателям. Впрочем, объясняется это легко: такой, можно сказать, авторитаризм позволял ему неизменно достигать благополучного результата для всех вовлеченных в процесс защиты.

Меня поражало, с какой легкостью он цитировал наизусть все циркуляры и бесконечные распоряжения ваковских чиновников, какую проявлял осведомленность о положении дел в других советах, казалось, что он знает чуть ли не лично всех ученых, выходящих на защиту в нашей стране. По-моему, Саша тогда решил «остепенить» всех достойных в южных регионах нашей Родины и делал это с необычайной энергией и целеустремленностью, воодушевляя людей, позволяя раскрыть их потенциал и найти прочную опору в бесчеловечных и жестоких условиях того времени. И только когда он смог помочь практически всем способным к научной деятельности и находящимся в орбите его внимания, он позволил самому себе на рубеже веков, в 2000 году, защитить докторскую диссертацию, причем сразу по двум специальностям – теории языка и журналистике – и опять-таки на новую тему, синтезирующую журналистские и языковые аспекты стилистического воплощения речевых стратегий. Как всегда, и этот научный труд Александра Львовича оказался неординарным, даже по своей предметной области и задающим совершенно иные ракурсы направлениям научного анализа языковой проблематики.

После защиты докторской диссертации Саша не только был привлечен к работе в диссертационном совете в Ростове, но и стал, наверное, самым желанным оппонентом в других советах: широта научных интересов и наличие трудов практически по всем отраслям филологии и журналистики, редкая для многих оппонентов эмпатия к соискателю и не менее редкое умение создавать на защитах атмосферу научного поиска сделали его чрезвычайно востребованным. На всех защитах, в которых участвовал я и где был Александр Львович, присутствующие всегда испытывали эстетическое наслаждение от его выступлений, превращающих любое заседание в истинный научный праздник. У меня сложилось твердое убеждение, что Саша гораздо лучше понимал, что сделали соискатели, чем они сами. Его яркие выступления и обнаруживали ценность диссертаций, и  подсказывали соискателю ответы на непростые вопросы, которые могли последовать, и в целом задавали параметры научной дискуссии. Меня особенно изумляло, когда Саша на защитах, посвященных творчеству самых разных писателей, приводил контексты из их произведений, подтверждающие выкладки и доводы соискателей, но оставшиеся вне поля их зрения. Пожалуй, можно смело утверждать, что если в защите принимает участие Александр Львович, то она уже успешно состоялась.

Вполне закономерно, что у ученого, фонтанирующего новыми идеями и подходами, видящего корреляции между самыми различными областями научного знания, появляются многочисленные ученики и подопечные. К своим ученикам Александр Львович относился одновременно и трепетно, и требовательно. Однажды меня изумило, когда Саша попросил меня выступить оппонентом у его ученика и на мой вопрос о времени защиты ответил: «Через три года»: ведь получается, что он моделировал ситуации самой долгосрочной перспективы, учитывал все нюансы и варианты их развития, а его ученики продвигались по безукоризненно выверенному маршруту, разрабатывая новое знание в ясно обозначенных координатах. Своему кредо «Талантам надо помогать, бездарности прорвутся сами» он следовал безукоризненно (Саша готов был оберегать и сохранять хоть самый малый проблеск таланта у других). Уж если ты оказался под опекой Фактора, то твое дело – научное творчество, все остальное – его забота.

Так было и со мною. В конце 2003 года Саша поинтересовался, когда я завершу работу над диссертацией, и на мои рассуждения о том, что еще не проработан целый ряд моментов, решительно возразил, что так можно писать до бесконечности, а если я принимаю диалектику, то должен понимать, что и приближение к истине тоже бесконечно. Поскольку у меня не было научного консультанта, Саша предложил формально обозначить в этом качестве его, чтобы продвинуть мою работу в каком-нибудь совете, членом которого он являлся. Так как Саша прекрасно знал направление моих научных изысканий, поддерживал и одобрял все мои научные статьи, я с благодарностью принял его предложение и пожелание не стремиться поставить точку, а, образно говоря, кое-где ограничиться многоточием, как бы это ни казалось мне неприемлемым. (Кстати, по прошествии многих лет перечитывая свою диссертацию, я понял, насколько Саша был прав, и даже увидел, что все поставленные задачи в ней решены и она является вполне законченным трудом). И пока я приводил диссертацию в соответствие и подбирал «хвосты», Саша успел договориться обо всем: месте и времени защиты, оппонентах и ведущей организации. В феврале я привез диссертацию в ростовский совет, где меня встретили очень благожелательно, и уже в начале апреля ее защитил.

Вторая причина, из-за которой Александр Львович не стал дальше развивать свою эвристически богатую концепцию эллипсиса русского предложения, для меня в то время была ошеломительной: Саша открыл в Кубанском университете на базе филологического факультета отделение журналистики, которое спустя некоторое время преобразовал в самостоятельный факультет. В 1992 году это было что-то из области фантастики: отделение журналистики в провинциальном вузе да еще при наличии в регионе развитого и очень качественного центра журналистского образования в Ростове-на-Дону – не может быть! Насколько это было трудно, почти невозможно, пришлось убедиться несколько лет спустя моим коллегам при открытии отделения журналистики в Ставропольском университете: очень консервативное, в хорошем смысле, и даже с налетом некоей элитарности учебно-методическое управление по специальности «журналистика» на базе МГУ, высочайшие требования к кадрам, осуществляющим подготовку журналистов, и материальной базе, однако нам было легче, потому что дорога была уже проторена кубанскими коллегами. «Вот дом, который построил Джек», и если вы прилагаете эту фразу к журфаку Кубанского университета, то Джек – это, конечно, Александр Львович. И это замечательный дом, который стал поистине родным домом для нескольких поколений молодых, творчески одаренных и креативных кубанцев. В общем, каков поп, таков и приход.

Так уж случилось, что многим мне пришлось заниматься как бы вслед за Фактором. Вот и в 1995 году мне поручили развивать отделение журналистики в Ставропольском госуниверситете. Вполне естественно, что я стал часто приезжать в Краснодар, чтобы посмотреть, как это делал он. Знакомство с постановкой журналистского образования на Кубани раскрыло передо мною еще одну из многочисленных граней личности Александра Львовича: таких органичных и энергичных организаторов я еще не встречал! Саша был в курсе всего, что происходило на факультете. Он знал, что называется, подноготную всех студентов журфака, учебные планы подготовки журналистов во всех российских вузах, её осуществлявших, мастерски адаптировал требования УМУ к местной  специфике, просто и надежно решил важнейшую составляющую этой подготовки – проведение профессиональных практик: он не только привлек к учебному процессу на факультете ведущих, очень талантливых журналистов Кубани, но и побудил их заняться научной деятельностью (что, поверьте, очень трудно: уговорить состоявшегося в профессии большого мастера в необходимости заняться совсем другим видом творчества, во многом диаметрально противоположным, дорогого стоит). Очень значимо то, что на базе факультета Александр Львович открыл региональное приложение к еженедельнику «Аргументы и факты», стал главным редактором этого издания. В итоге любой студент краснодарского журфака во время учебы мог стать автором публикации в популярнейшем, имевшем наибольшую читательскую аудиторию федеральном издании.

Однако главное, что удалось создать Александру Львовичу, - это неповторимая, уникальная атмосфера «Дома», где у студентов был строгий и требовательный «отец» или «хозяин» (это уж в зависимости от личностного восприятия и отношения), у мастеров пера и эфира – творческая мастерская, своеобразный учебный полигон и, подчеркнем, территория взаимодействия, на которой сходились совершенно разнонаправленные по своим интересам креативные люди. По-моему, кабинет декана вообще представал местом почти мифическим. Это как в сказке: «высоко сижу – далеко гляжу». Не то что бы Саша постоянно часами просиживал в своем кабинете – это в принципе невозможно, поскольку его стремительность перемещения в пространстве действительно казалась мифической: люди уверяли, что в течение дня встречались с Фактором одновременно в разных местах, но и в деканате его можно было застать практически всегда (а если вы заранее условливались о встрече, учитывая запредельную пунктуальность Александра Львовича, то обязательно всегда). Как-то мне пришлось ехать в Краснодар ночным рейсом «Ставрополь – Новороссийск» и я оказался на краснодарском автовокзале чуть ли не в пять часов утра. Там меня ждали, и водитель, не имевший никакого отношения к журфаку, но какими-то неведомыми путями вовлеченный в орбиту деятельности Фактора, сразу повез меня на Сормовскую, где меня ждал Саша. Полшестого утра, в его кабинете горит свет. Когда я вошел, он отодвигает в сторону кипу каких-то бумаг, закрывает несколько книг и одну протягивает мне, как обычно, в подарок. Вот и думай: так начинается рабочий день Саши или он продолжается.

Книга в подарок и мобильность Александра Львовича – взаимосвязанные вещи. Необъятная сумка Факторовича, из которой он, как Дед Мороз из мешка, доставал подарки, сувениры, книги и журналы, наверное, притча во языцех. Каждый, кто встречался на пути Александра Львовича, неизменно чем-то одаривался и только хотя бы потому, что встретился Саше: студенты – новыми учебниками и газетами других университетов, преподаватели факультета – сборниками только что прошедших конференций и методичками, друзья – редкими монографиями и замечательными книгами, сувенирами для своих родных, бутылочкой хорошего алкоголя на вечер, который далеко не всегда удавалось провести вместе с ним. Типичная ситуация: я встречаю Сашу на нашем автовокзале: он проездом из Воронежа, через Ростов и Ставрополь в Пятигорск. Подъезжает автобус. В окно видно, как Саша что-то внимательно читает. Потом он появляется со своей сумкой и каким-то пакетом. Поскольку времени в пределах получаса, сразу тащу его в столовую рядом (благо, там прилично готовят). Тут же за едой Саша рассказывает, как позавчера был в Воронеже на конференции, а вчера в Ростове на защитах, передает приветы от знакомых, достает из сумки и пакета воронежские и ростовские сборники, журналы со своими пометками – он уже все прочитал и считает необходимым, чтобы и я все это изучил. И проводив Сашу, уже дома я это читаю (ведь Фактор обязал) и как всегда удивляюсь его заметкам, подчеркиваниям, словно они специально для меня, а ведь я мог и не обратить  особого внимания на некоторые места в текстах.  Где бы мы ни пересекались, Александр Львович обязательно дарил мне книги и я старался отвечать тем же. Конечно, в его огромной и бесформенной сумке были гостинцы не только для меня и он успевал даже в самые сжатые сроки пребывания где-нибудь повидаться со многими, самыми различными людьми. Да и наши беседы с появлением мобильной связи постоянно прерывались звонками на его сотовый или его короткими звонками другим адресатам. При этом навсегда запомнилось Сашино высказывание: «На связи экономить нельзя».

Мобильная связь позволяла нам постоянно быть в курсе дел друг друга, но даже с нею Саша на различные отрезки времени иногда выпадал из нашего общения. Подобное происходило и раньше, до появления мобильников, примерно с 1992 года. Виной этому стала третья причина, из-за которой русистика лишилась фундаментальной теории эллипсиса и ограничилась лишь ее эскизом: открыв и возглавив «АиФ» на Кубани, Александр Львович посчитал своим долгом заняться практической журналистикой и стал выполнять репортерскую работу. Тематику и проблематику его репортажей и корреспонденций подсказала сама жизнь: Фактор писал о самом больном, тяжелом и горьком. Его исчезновения из моего поля зрения обусловливались командировками в горячие точки. Саша, может быть только со мною, никогда не рассказывал о них, возможно, потому что понимал, что я видел в нём прежде всего выдающегося лингвиста, звезду языковедческой науки первой величины. Однако несколько ситуаций во время наших встреч все-таки дали ему основания для откровенного повествования об этой грани его жизни. Однажды после того, как мы встретились на автовокзале Ставрополя и пошли ко мне домой, совершенно неожиданно на пешеходном переходе Саша вдруг рванулся на только что зажегшийся красный свет и перебежал дорогу буквально перед мчащимися машинами, причем бежал он не совсем по  прямой и как-то странно сутулясь. На мой недоуменный вопрос, зачем он это сделал, он ответил, что ему надо было себя проверить. Конечно, мне это показалось очень странным, тем более что это было после очередного исчезновения Саши. Некоторое время спустя, в нашу следующую встречу, когда наш разговор, многослойный, с резкими переменами тем коснулся Чечни и одного одиозного террориста, у Саши вырвалось: «Я видел его, да и других людоедов тоже». После этого я и узнал, в каких переделках был Саша и какие перенес он тяготы и лишения. Думается, не только «ради нескольких строчек в газете», суть в другом: Саше нужно было понять, «что же будет с Родиной и нами».

Наверное, потому что я стал смотреть на Сашу иначе, стали бросаться в глаза и перемены в его внешнем облике. Как-то неприметно исчезла подчеркнутая элегантность в его одежде: на первое место вышла функциональность. Вместо костюма и галстука – удобные брюки и куртки со множеством карманов, из которых Саша доставал наряду с ручками и карандашами листочки бумаги, а порою вообще какие-то обрывки, где были записаны то тезисы, то адреса, то еще какие-либо сведения. Оправы очков, которые он носил стали, как и стекла, массивнее и толще, тогда же и материализовалась его знаменитая сумка, сменившая фирменные чемоданы, дипломаты и портфели. Как и у любого нормального мужчины, у Александра Львовича появились любимые  (для себя я их определил как всепогодные) две-три рубашки, которые он часто носил. Вообще всё больше и больше проявлялось у него равнодушие к вещам и, как мне представляется, в обратной пропорциональности возрастали забота и стремление опекать друзей и близких ему людей, а также глубокое участие в делах каждого, кто обратился к нему за помощью. Делая чрезвычайно много для окружающих, Саша не любил говорить об этом, как и о других своих благородных поступках и достойных деяниях. Я, например, долгое время не знал о его боевых наградах, да и журналистских тоже. Вот и в Абхазии, куда Александр Львович постоянно ездил не только во время войны, но и до самого недавнего времени, его наградили очень значимой медалью «За поддержание мира в Абхазии». Не удивительно, что часто бывая в Абхазии в одно и то же время, мы так там ни разу не повстречались: я-то в последнее десятилетие приезжал в республику работать с учителями, три года председательствовал на государственных экзаменах в Сухумском университете, Саша же вращался в высших государственных и политических кругах, навещал семьи друзей по боевому прошлому. Кстати, его советы помогали мне правильно выстраивать отношения со здешними преподавателями университета и учителями.

 В нашем длительном и плодотворном общении с Александром Львовичем  был замечательный момент, принесший новое знание и опять-таки очередное «открытие» Фактора не только мне, но и моей супруге Светлане: Саша пригласил нас на свое пятидесятилетие. Мы с большой радостью приняли приглашение и, особо не раздумывая, поехали в Краснодар, тем более что Саша как всегда обо всем побеспокоился и устроил нас в гостиницу. Юбилей проходил в университетском кафе и небольшом круге приглашенных. К нашему удивлению университетских было только трое: милая и очаровательная женщина – проректор КубГУ и два давних друга – профессоры Юра Соловьев и Слава Рябов, остальных же шестерых гостей выдавала военная выправка и очень ярко проявлявшееся благородство подлинных русских офицеров – это были представители различных силовых структур, которые одновременно были и боевыми товарищами Саши, и его подопечными. Как какой-то штатский, тем более филолог и журналист может чем-то помочь военным, кстати, в то время, когда престиж армии и других силовиков был крайне низким в нашей стране, а все негативное отношение к ним иногда проступает даже в настоящем?  Оказывается, может! И может очень многое сделать, если этот филолог-журналист обладает таким же предельно обостренным чувством справедливости и гражданской ответственностью, как Александр Львович, и видевший все мерзости и ужас кровопролитных конфликтов изнутри, а не на картинке ангажированных СМИ. Для себя эту неожиданную на первый взгляд, но закономерно раскрывшуюся линию жизни Саши я обозначил как правозащитную. Думается, что не только мне в девяностые годы было невыносимо наблюдать, как всемирно известные «правозащитники» боролись за права и защищали интересы только одной стороны, походя превращая наших солдат офицеров, выполнявших свой долг, в каких-то бесчеловечных извергов. Защиту и поддержку достойных людей, оберегающих нашу мирную жизнь, Саша не оставлял и в относительно спокойные годы, пресекая противоправные действия «оборотней в погонах»: четырежды (!) лауреатом журналистского конкурса ГУВД Краснодарского края «На службе закона – служим народу» случайно не становятся. На юбилейном же вечере тон задавала «великолепная семерка». Семерка, потому что Саша абсолютно естественно воспринимался как неотъемлемая составляющая этого боевого братства, а его доселе мне незнакомые товарищи искренне гордились, что в их ряду есть такой прекрасный человек.

Вполне закономерно, что когда начались события на Донбассе, Александр Львович стал регулярно туда ездить. Как это ему и свойственно, Саша успевал совмещать, казалось бы, несовместимое: быть на линии огня, в окопах вместе с казаками и ополченцами, и в то же время налаживать академические контакты с Донецким национальным университетом. По-моему, он был первым из российской профессуры, кто приехал в Донецк на научную конференцию. Там Александр Львович познакомился с незаурядным и разносторонне талантливым профессором Вячеславом Исаевичем Теркуловым, возглавившим в ДНУ кафедру русского языка. (Мое знакомство с Вячеславом Исаевичем произошло немногим раньше –  летом 2011 года, когда еще будучи проректором по науке Горловского пединститута иностранных языков, он блестяще организовал и провел международную летнюю школу по когнитивной лингвистике, куда съехались исследователи из всех территорий Украины и России, было много гостей из дальнего зарубежья и даже добрался из Индии профессор Хем Чандра Панде. Изумительная атмосфера научного праздника, блистательных лекций ведущих лингвистов-когнитологов, бурных научных дискуссий и обсуждений была поддержана тем, что Вячеслав Исаевич к тому же оказался известным бардом и прекрасным поэтом). Из той поездки в Донбасс Саша вернулся окрыленным и сразу предложил мне войти в состав диссертационного совета по русскому языку и литературе, который открывал в Донецке Вячеслав Исаевич. Вот так, в самые тяжелые дни, когда постоянно обстреливались донецкие города и погибали мирные жители, самый большой конкурс в Донецком национальном университете стал на специальность «русский язык и русская литература» и возникла острая необходимость в высококвалифицированных русистах. Оказывается, что в самые лихие времена главным оказывается не колбаса и кружевные трусики, а осознание того, кто ты и зачем живешь на родной земле.

Приезжая в Донецк на заседания совета и научные конференции, я столкнулся с тем, что после активной работы на проводимых мероприятиях, Фактор стремительно исчезал, покидая наш круг и торопясь прожить остальные свои жизни. Так было и в последний раз, когда мы были вместе в Донецке. Красиво и убедительно отоппонировав на защите докторской диссертации, Саша впечатляюще выступил на пленарном заседании проводимой в эти же дни конференции, но не стал в отличие от меня и Владимира Ильича Карасика читать открытую лекцию. (А жаль: я глубоко убежден, что каждый студент из Дома на Сормовской вне зависимости от того, по каким дисциплинам и на какие темы читал свои вдохновенные лекции Александр Львович, испытывал необычайно светлое и волнующее чувство постижения истины). Ну, вот только что Саша оживленно о чем-то беседовал после защиты с соискателем, его заразительный и раскатистый хохот раздавался на всех этажах филфака, после того как я вспомнил забавный случай, как в середине нулевых рано утром в аэропорту Кемерова, куда прилетали участники научной школы, организованной Мариной Владимировной Пименовой, мальчик лет двенадцати, прочитав на табличках встречающих «Карасик», «Панде», радостно и громко воскликнул: «Мама, к нам зоопарк прилетает: и мишки, и рыбки!»; вот Саша с кем-то фотографируется, дарит книги донецким коллегам, но вдруг подходит ко мне уже с сумкой в руках и, извиняясь, говорит, что ему необходимо встретиться еще с очень многими, прощается и что-то напоследок обещает Вячеславу Исаевичу, которого он поддерживает во всех начинаниях, поскольку считает Славу своим другом.

Самозабвенное отношение Александра Львовича к друзьям можно иллюстрировать великим множеством примеров, я же остановлюсь на двух, весьма разноплановых, но очень показательных.

В 2003 году мною было начато издание альманаха «Язык. Текст. Дискурс»: на мой взгляд, в то время представлялась просто необходимой интеграция трех предметных областей, обозначенных в названии. Другим же побудительным мотивом к изданию стало желание создать площадку для уважаемых мною видных и талантливых лингвистов, а также перспективной молодежи, где они могли бы печататься бесплатно, хотя сделать это удалось не сразу. По-моему, постсоветская практика, когда ученый платит за право предъявить разработанное им знание, просто порочна: в любом издании раньше обязательно бы напечатали интересную научную работу, чьему бы перу она ни принадлежала, теперь же заплати, порою очень большие деньги, и напечатают все, что угодно: от откровенно беспомощных опусов до примитивного плагиата. Коммерциализация издания научной литературы порождает псевдонаучную деятельность. Не скрою, что во многом мое решение было обусловлено отношением Саши к знанию и людям, которые его создают. То, что человека, по-настоящему грызущего гранит науки, он продвинет и поддержит, очевидный для всех факт, побуждающий поступать так же. После первого выпуска альманаха Саша попросился в состав редколлегии и со всей своей энергией включился в подготовку последующих выпусков:  распространял альманах среди своих многочисленных знакомых исследователей в разных городах, привлекал в издание новых авторов, помогал в редактировании, от определения структуры до вычитки каждого номера. Когда же он узнал, что альманах стал издаваться только на мои средства (видимо от одного из привлеченных им авторов), то в Майкопе, где мы в очередной раз пересеклись на защите, при расставании Саша вдруг достал деньги и со словами «для альманаха» положил их в мою папку с документами. Все мои возражения он пресёк решительно и до смешного просто: сославшись на то, что ему необходимо сделать срочный  конфиденциальный звонок, вышел из гостиничного номера и минут через пять позвонил мне, сообщив, что уже едет в Краснодар. С тех пор в издание всех последующих выпусков, не принимая никаких протестов, он вносил свою лепту, весьма значительную, а когда я на какой-то конференции рассказал, что Александр Львович поддерживает издание и материально, попросил меня больше об этом нигде не говорить, что очень характерно для него.

Несколько же лет назад, когда резко ухудшилось состояние здоровья Вячеслава Николаевича Рябова, Саша устроил его в больницу к самому лучшему специалисту, который после обследования посоветовал срочно сделать рискованную, но позволяющую выйти из тяжелой ситуации с наименьшими потерями операцию. Хорошо зная врача (мне кажется, что в Краснодаре Саша знал всех) и полностью ему доверяя, Саша пытался убедить Славу сделать этот рискованный шаг, однако Слава все-таки колебался: тяжелая болезнь значительно повлияла на его эмоциональное состояние. Тогда Саша, зная, что я должен приехать через несколько дней в Краснодар  на конференцию, позвонил мне и попросил приехать немедленно, что я и сделал. Как только я приехал, Фактор сразу же собрал «совет в Филях», позвав на него еще лучших друзей Вячеслава – двух Юриев, профессоров Соловьева и Павлова. Задача  была четко поставлена, стратегия представлена, и мы отправились в больницу. Здесь, постоянно куда-то отлучаясь, Александр Львович провел нас к палате, где лежал Слава. Опять ненадолго исчезнув, Саша вернулся с дежурным врачом, который, хотя это и запрещено, все же разрешил нам поодиночке побыть в палате не более пяти минут. Тут же Саша определил очередность визитов и меня, подобно тяжелой артиллерии на поле битвы, решил запустить последним. Конечно, появление друзей стало для Славы полной неожиданностью, но радостной и вдохновляющей. Когда же в палате появился я, он громко рассмеялся. Всё: доказывать что-то Славе уже и не надо было. Через день, после нашего похода Славе успешно сделали операцию, а его самочувствие было гораздо лучше ожидаемого.

В самый последний раз по телефону мы общались 26 апреля: Саша порывался приехать в Ставрополь, чтобы  забрать авторские экземпляры альманаха «Язык. Текст. Дискурс» краснодарских исследователей. Именно в эти дни ситуация с коронавирусом на Ставрополье была самой напряженной: в крае ввели для приезжающих двухнедельный карантин. Мы обсудили невозможность его приезда и еще несколько текущих вопросов, после чего Саша пообещал найти какое-нибудь решение. После майских праздников, числа двенадцатого, я получил от Саши СМС о том, что альманах я могу передать одной женщине, которая поедет в Краснодар. В последние годы это была стандартная схема действий: когда Саша не мог приехать, я передавал ему книги через незнакомых мне, но контактировавших с ним людей, и точно также получал литературу от него, что я сделал и в этот раз. Однако третьего июня эта женщина вновь позвонила мне, и мы опять встретились. Она выглядела потрясенной, и не столько потому, что не смогла доехать до Краснодара (их завернули еще под Кавказской), сколько трагическим известием о Саше. Мы разговорились. Оказалось, что Саша проводил лингвистическую экспертизу документов по делу ее мужа. То, что Саша плодотворно и активно стал проводить лингвистические экспертизы, для меня не было новостью: в последних номерах альманаха печатались необычайно интересные и глубокие статьи Александра Львовича по этой проблематике. Я как раз и рассказал ей об этом, как и о том, что он непременно хотел лично передать альманах авторам статей. Немного помолчав, эта милая, довольно молодая женщина задумчиво произнесла: «Так это получается, что Александр Львович больше жил для других». И она попала в точку. Александр Львович Факторович, самый человечный человеческий фактор, посвятил свою жизнь служению – служению достойным людям, лингвистике, филологии, педагогике, журналистике, родному краю и нашему Отечеству. И таким он останется для нас навсегда.

_{Фото: Виталий Карнаух}