Раз в неделю (в субботу или в воскресенье) я хожу заниматься в Пушкинскую библиотеку. Тихий трамвай привозит меня от улицы Ленина до Советской. Это недалеко, всего две остановки, не успеваешь понаблюдать по очереди за молодыми особами, чиркающими пальчиками в окошке сотового телефона. Все развлекаются интернетом. Раньше пережидали скучный проезд с книжкой в руке. Как человек отсталый, я еду вдоволь «поскучать» в читальном зале.

От остановки тоже близко. Все по пути знакомо, душа давно обжила уголки, каждый с чем-то связан. Мимо белого трехэтажного дома с аркой посередине никогда не прохожу, чтобы не вспомнить старенькую внучатую племянницу Л. Н. Толстого, которую я робко навещал в…о Боже!.. 1973 году (всегда пройду мимо и как-то мимолетно пожалею ее, поскорблю, что ее давно нет). В Ясной Поляне и в бывшем имении Покровское частенько напоминаю Толстому-праправнуку о Татьяне Николаевне, внучке графини Марии Николаевны.

Кто там теперь проживает на втором этаже? За Красноармейской высокий длинный Дворец правосудия; незаконный наследник екатеринодарских казачьих особняков, уплотненных после Гражданской войны пришлым людом, из одного двора я выходил как-то с парижскими журналами «Числа», которые давала мне почитать вернувшаяся домой из эмиграции старинно-благородная семейная чета.

На этом месте намечали сперва развернуть добавочные здания для библиотеки, я укоризненно писал губернатору после того, как власти передумали и в разгар бедствия с зарплатами и воровства угодили блюстителям порядка и уголовных статей. И я прохожу возле этой громадины и всякий раз сержусь: сколько бы площадей там досталось ветвям исторического наследия, какие помещения могли пожертвовать казачьему архиву, какие бы вечера проводились в изящных залах Фондом культуры, сколько красоты можно бы сотворить в старозаветном углу, где начинался Екатеринодар и где неподалеку звонят теперь колокола Александро-Невского собора.

Вместо этого поблизости от бывшего Атаманского сквера и памятника Екатерине Великой, рядом с делянкой Дворца Наказного атамана (теперь школа № 48 ), куда когда-то стекались все воинские и властные чины на прием, рядом же с мемориальной доской генералам Бабычам (отцу и сыну) разбирают преступные и склочные деяния, казенными голосами зачитываются приговоры уголовникам, а в глубоких подвалах, видимо, томятся виноватые. Вздохнешь, выйдешь на угол и перекрестишься на купола храма. Сбоку красивый Художественный музей им. Ф. Коваленко, в пяти шагах от входа стоял киоск «Союзпечати», где покупал я три раза в неделю «Литературную газету», которую вдруг захотел недавно перелистать в той самой библиотеке, куда и направляюсь.

Худенький бронзовый Пушкин мне не нравится. Вот уже и прохладная передняя, крутая лестница и за дверью все, что, кажется, меня обидчиво ждет: желтые шкафы с абонементными ящичками. Неужели они те же, что и 60 лет назад? Неужели еще терпеливо ждет прикосновения та самая карточка, на которой записаны шифры редкой довоенной энциклопедии (том на букву «Е») ? В томе на букву «Е» я прочитал с огорчением (и кое-что выписал) мало кому известные «Злые заметки» Н. Бухарина о С. Есенине, намеренно на два десятилетия забытом. Только-только начинали писать о поэте, появилась в «Правде» нижняя полоса М. Щеглова, умершего этой же осенью в Анапе, но сборничков еще не было. А в Пушкинке мне кое-что тихо поднесли.

Дежурная улыбается, выдает мне талончик. Тихо, одиноко, всего несколько человек сторожат культуру всего человечества, сотрудницы ходят бережной монашеской поступью. Они – хранители. Слышим ли мы эту возвышенную ноту, эту притихшую во всех комнатах и в подземном хранилище тысячелетнюю затаившуюся скрижаль веков?

В Пушкинке две абонементные точки – нижняя и верхняя. Одно время я только в нижней и торчал. Приземленный столик, диванчик, кругом стопы тонких израсходованных журналов (можно выпросить нужное и домой), сиди и окунайся в пропущенные негазетные новости, статьи и проч. А из-за стеллажей тебе могут вынести любые литературно-художественные журналы; точно такие же выдаются в кабинете на втором этаже только для читального зала.

С некоторых пор в нижний отдел журналы поступать перестали. О бедность, бедность, везде она все сокращает. И я теперь поднимаюсь подражать лишний раз своему молодому пристрастию к просмотру журналов в зал с желтыми столами. Да! Почти скорбно открываю высокую дверь и всем существом, всей душой тотчас впитываю величественный дворцовый простор зала с овальными (с двух сторон) окнами. Ряды столов, тяжелые майкопские стулья, какой-то женской мягкости белые лампы на краях – все возвращает мне каждый раз мое первое появление здесь, мою сибирскую робость приезжего и мою возрастную отсталость в познании литературы. «Здравствуй, братец мой, - словно шепчет что-то во мне, – а ну-ка , где ты здесь сидел? По скольку часов читал? Где те девочки, на которых ты смущенно и бесполезно поглядывал? Где те, которые приносили тебе на стол редкие заказы?»

С того осеннего мгновения прошло 60 лет, но в тихом свете тех же окон, в истинно библиотечной непрерывной тишине не уловить протекавших перемен, старение поколений, убывание событий и судеб, нет, все это в тебе, а тут, где ты был одно мгновение за другим, все вроде покорно замерло навсегда и не чувствует утрат, и не перечисляет тех, кто сюда никогда больше не войдет.

Главное, ничуть не состарились книжные сокровища, в целости и сохранности поджидают любого сложенные на полках века и десятилетия, и, если захочешь, кое-какие собранные страницы и подшивки напомнят тебе, какой была жизнь, тобою в подробностях забытая.

Одиннадцать часов дня.

В просторном зале четыре читателя. Слева вдали худенькое женское существо с маленьким ноутбуком. А у входа по бокам пожилые серьезные господа с развернутыми подшивками «Советской Кубани» и журнала «Советский Союз».

Я выбираю себе в правой стороне третий стол и иду в журнальный тайник.

За 2016 год набираю по двенадцать номеров «Москвы», «Невы», «Знамени» и надеюсь до вечера все просмотреть. Еще заказываю подшивку «Огонька» (четыре тома) за 1956 год, за тот исторический для меня год, когда я решил перебраться в казачий край. Да потом вдруг из отдела древностей мне принесла Анжела воспоминания барона А. Дельвига. Я переживал, что в абонементном ящичке исчезла карточка с шифрами. Но двухтомник стал редкий, его зачислили в особое хранение. Я его просматривал лет двадцать назад. Занятнее всего было читать о брате Пушкина – Льве Сергеевиче, который в 40-е годы вместе с казаками выверял возле Варениковского укрепления лучшее направление для дороги на Анапу. Почему-то никого из кубанцев это не заинтересовало. С каким казачьим полком продвигался братец Левушка?

Итак, все на столе. Хватило бы времени. Сухарики с трапезы в Скорбященском храме со мной. Раскрываю свои толстые блокноты. Ручки не забыл, аж четыре. Чувствую жажду листать и кое-что выписывать. С Богом!

Восемь часов протекли тихо и плавно, и так же тихо вытянулся издалека 1956 год, собранный в четырех томах журнала «Огонек». Я узнавал все прожитое моей страной и воскрешал свое, покрытое следующими десятилетиями, листал, придерживал, молча приветствовал ласковым поклоном ровную советскую жизнь. Только теперь осознаешь, какой надежностью и покоем ты был со всех сторон обеспечен.

Медленно листаю «Огонек». Еще находился я в Новосибирске (подчеркивает моя память) , как в Москву припожаловал шахиншах Ирана Мохамед Реза Пехлеви с шахиней Сорейя, и эта сказочная персидская пара воспринималась мною словно в учебнике древней истории, и я еще не ведал, что через четверть века высокомерный властелин умрет в изгнании в Египте, а уж про шахиню Сорейю я и до сих пор ничего не знаю. В «Огоньке» в каждом номере веяло не только эпохой, но и моей молодой судьбой. Все так ожило, так кинулось ко мне со своими приметами, фамилиями, событиями!

Умер знаменитый сталинский директор автозавода И. А. Лихачев. За ним композитор Р. М. Глиэр. А-а, как же: часто слышалась его музыка по радио. С. Никитин печатает рассказ «В бессонную ночь». Какой-то тонкий, недосягаемый, успешный писатель из Владимира; еще через два года в станице Каневской я буду читать в ожидании автобуса его тонкий сборничек «Запах сена», завидую таланту (а потом в 71-м году он на банкете в Кремле скажет мне, что читал мою повесть «Люблю тебя светло»).

Вот сталинский любимец Д. Шепилов направился в Каир с государственным визитом. Тот самый через год «..и примкнувший к ним Шепилов», которого Хрущев убрал из Политбюро, и я чуть ли не в тот же день с удивлением заметил его, грустного, на Арбате без всякой охраны. Еще жива была в Нью-Йорке Этель Лилиан Войнич (92 года), автор романа «Овод», который у нас больше не переиздают. Нас растили на этом романе. Но и Бернарда Шоу мы знали, отмечалось как раз его столетие, и далеко еще было до представления во МХАТе остроумной его пьесы «Милый лжец» с А. Кторовым и А. Степановой в главных ролях.

Маршал К. Ворошилов отметился в Хельсинки. Из Индонезии вдруг словно поднялся на гору президент Цукарно. Восстановились после Сталина полезные отношения с Югославией, президент Тито был обласкан в Москве, а следы его путешествия я обнаружил на станции Кавказская, когда целый день ждал пересадки на поезд в Краснодар, – витрины на станции были заполнены фотографическими эпизодами его пребывания в Кропоткине.

А еще прогремит Спартакиада народов СССР, и на стадионе «Динамо» важно выйдут в президиуме Н. Хрущев, К. Ворошилов, Н. Булганин, Г. Маленков, Г. Жуков, Д. Шепилов, Л. Брежнев. К ним привыкли и не думали, что скоро они раздерутся. Я уже был в Краснодаре и помню, что покупал номер «Огонька», в котором фотографии оповещали о визите Хрущева с Булганиным в Англию и их встрече с Антони Иденом. А еще Ги Моле и Кристиан Пино из Франции зачем-то приезжали в Москву.

«Огонек» был, конечно, строго партийный. Если «печатали «6 часов в Стамбуле», то нарочно забывали упомянуть святыню православия – Айя Софию, но мечети Султана Ахмета кланялись. Если В. Кочетов погулял две недели во Франции, то счастливо пообедал с артистами Ивом Монтаном и Симоной Синьоре, но зайти на рю Жак Оффенбах, 1 с коробкой шоколадных конфет к вдове русского классика И. А. Бунина ему не позволила его… партийная бдительность. Много писательских имен нашел я в подшивке «Огонька».

Застрелился А. Фадеев (купил я газету еще дома, на базаре). Поэт Алим Кешоков из Нальчика («О если б мне чудесный конь достался») подает надежды; переберется в Москву, в роли секретаря Союза писателей России будет вести обсуждение моей повести «Люблю тебя светло», заедет как-то в Тамань. Самеду Вургуну будут хлопать в Баку на его 50-летии. Вот известный мягкий писатель Вл. Лидин с «Древней повестью» (в Москве в Доме литераторов застану его на заседании книжников лет через десять). «Хуторок в степи» В. Катаева (перечитать бы сейчас). «Орлиная степь» – М. Бубенно (в школе читали его «Белую березу», удостоенную Сталинской премии.) Ну и впервые прочту К. Паустовского (и буду уже зорко следить за его «повестями о жизни») – «Старик в потертой шинели».

Недавно я написал об усадьбе отца Лермонтова Кропотово («Хранительница баба Зина»), и нынче, став читать забытый рассказ Паустовского, я улыбнулся на строчках о том же: «…я узнал, что недалеко от Ефремова сохранилась усадьба отца Лермонтова, где в рассохшемся доме висит на стене походный сюртук поэта.» Диво дивное! – чуть не закричал я вослед улыбке. Да где же это он мог висеть, на каком гвозде?! Что за романтические выдумки? Дом отца Лермонтова, Юрия Петровича, был разрушен немцами в войну. Хороши наши знаменитые писатели: Ираклий Андроников не заглянул ни разу в Тамань, К. Паустовский рыбачил неподалеку от Кропотова и не удосужился свернуть к речке Любашевке.

В читальном зале (наметил я) мой герой будет уединяться и писать повестушку о молодости в маленьком городке. Наверное, сначала придется попробовать мне. Тут легче сосредоточиться на чем-то заветном, отогнанном городской суетой куда-то в сторону.

Быть может, окна и стены подскажут мне то, что я позабыл.

Не знаю, где запечатлены со своими думами и чувствами все, кто побывал и умственно потрудился в этом зале, где скрывается эта матрица памяти о жизни человеческой, но если бы (иногда здесь же думается мне)… если бы с первых лет лежала в углу на столе толстая широкая тетрадь и многие в нее что-то мгновенное о текущем дне, о себе, об обществе, о чтении написали по полстранички (не банальное «благодарю вас», не похвалу коллективу, нет, нет, что-то мгновенное и живое), кого бы мы только ни опознали нынче! И сколько утерянного общей памятью вернулось бы в обиход истории и самой жизни. Но… Вот и я в своих ранних тетрадях не оставил следов… А жизнь хочется вернуть хоть в печатном виде.

Проезжаю часто на трамвае улицу имени Гаврилова, Героя Советского Союза. А ведь тут, в двух шагах от стены, стоял он в далеком 1958 году, приводил его писатель С. С. Смирнов, искавший героев Брестской крепости. Яблоку негде было упасть. Я простоял в углу часа три. И сюда же приходила киносъемочная группа во главе с Г. Рошалем. На Кубани снимали эпизоды фильма «Хождение по мукам». Помню, я целый день носил форму юнкера и караулил в станице Пластуновской выход из церкви Рощина (Н. Гриценко ) и генерала Деникина. Писательские вечера (А. Первенцева, Н. Доризо, Б. Окуджавы) почитались тогда редкостью.

Еще «Наше наследие» лежит. И «Нева».

Я спускаюсь попить чайку с милыми сотрудницами. Сижу, изволю шутить.

– Когда я стану прославленным олигархом из журнала «Форбс», Пушкинскую библиотеку обязательно озолочу. Но помолитесь и постарайтесь попросить Господа, чтобы Он помог мне пожить еще лет… сорок. Напоследок я вам и помогу. Спасибо, буду заходить чаще.

Приду-ка я полистать подшивки «Огонька» за все студенческие годы.

Стрелка часов подбиралась к роковому рабочему расписанию, а я не выписал строчки, которые меня так тронули примером старинной русской миссии на Ближнем Востоке. В четвертом номере «Невы» продолжались записки архимандрита Августина о РУССКОЙ ПАЛЕСТИНЕ. Он моложе меня на десять лет, но читаю его, как старца. Нас в свое время ко многому не допускали, книги паломников по святым местам скрывались в темных хранилищах, и в статье архимандрита по цитатам узнаешь замечательные источники. В. Н. Хитрово писал в 1871 году о русских землях недалеко от Яффы (нынче чуть в стороне Тель-Авив): «…вышли мы за городские ворота, да версты две шли все садами, я таких дерев отроду не видел, все, говорят, апельсинные да лимонные, за садами свернули на короткое время налево, тоже в огороженном виде сад. «Вот мы опять в России», – сказал Корней. – «Как так?» – спрашиваю. Оказывается, земля эта куплена начальником нашей Духовной миссии в Иерусалиме… и теперь она считается русским местом».

Сама душа моя склонилась в умилении и грусти: сколько у России было великих обретений и потом неожиданных потерь…

Я поклонился и нынешнему дню, давшему мне отрадные часы, сдал журналы, обвел взором читальный зал, вполне родственный мне по долгой жизни, и мимо абонементных шкафов, под улыбку дежурной вышел на крыльцо.

Как передать, что в этом книжном храме весь день мерцала мгновенными вспышками история великого мира вместе с историей моей простенькой жизни?

2017