«Шатер» Николая Гумилева стал одним из последних его сборников стихотворений и последним, посвященным Африке. Африке, «ветер которой приносит сновидения», где лежат «таинственные, колдовские страны» и где «мчатся всадники, длинные копья бросая, и из винтовок стреляя на полном скаку». Африке, в которую поэт был влюблен. «Шатер» был издан в 1921 году, незадолго до казни своего автора. В августе 2021 будет 100 лет со дня расстрела Гумилева. Спустя век «хищные, таинственные глаза, так и не обузданной до конца, до конца не испорченной цивилизацией, Африки продолжают вглядываться в читателя из горячих волн Красного моря и темных пещер, где слышны песни и бой барабанов». Такой, во всяком случае, она осталась в стихах Николая Гумилева.

После «Шатра» Гумилев издал только один сборник- «Огненный столп», где, как и в более раннем стихотворении «Рабочий» из сборника «Костер», можно разглядеть «пророчество» поэта своей собственной судьбы. В знаменитом стихотворении «Заблудившийся трамвай» автор рассказывает, как его лирический герой «запрыгивает на подножку трамвая русской революции», где «палач срезает голову и ему». Но вопрос о действительном предчувствии поэтом своей судьбы остается открытым. Владислав Ходасевич в «Некрополе» вспоминает, как вечер перед арестом Николай Гумилев провел в беседе с ним, в которой поэт говорил следующее: «Я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю - и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет»[1]. Гумилев также понимал всю опасность своего положения, а свои политические взгляды не скрывал: в том же 1921 году на одном из поэтических вечеров на вопрос из зала ответил, что является «убежденным монархистом».

 Ранее, в 1915 году, в стране, объятой левыми настроениями в творческой среде, Николай Гумилев пишет Оду Габриэль Д'Аннунцио, поэту и политическому деятелю крайне правых взглядов, который в дальнейшем станет одним из лидеров фашистского движения в Италии. Стоит отметить, что творчество Габриэль Д'Аннунцио в значительной степени повлияло на акмеистов.

«Опять волчица на столбе

Рычит в огне багряных светов…

Судьба Италии — в судьбе

Её торжественных поэтов.»

«Когда всё лучшее, что в нас

Таилось скупо и сурово,

Вся сила духа, доблесть рас,

Свои разрушило оковы —

Слова: «Встаёт великий Рим,

Берите ружья, дети горя…»

— Грозней громов; внимая им,

Толпа взволнованнее моря.»[2]

Тому же Д'Аннунцио Владимир Маяковский посвятил следующие строки:

«Фазан красив. Ума ни унции. Фиуме спьяну взял Д'Аннунцио».[3]

Николай Гумилев не боялся выражать свои взгляды и предпочтения, хотя поэзия его остается вне политики в противоположность вышеприведенному Маяковскому, строящему свое «поэтическое я» на громких лозунгах.

«Заблудившийся трамвай», образ которого очевидно отсылает к «Пьяному кораблю» Артюра Рембо (французские символисты также в значительной степени повлияли на Гумилева), «проезжает мимо Невы, Нила и Сены». Образ этих трех рек имеет важное значение как для всего мира, так и непосредственно для самого поэта. Нил- Египет, где «прошел Моисей, чтоб погиб Фараон» (стихотворение «Красное море», сборник «Шатер»), Сена- Париж, где «вспыхнула» Великая Французская революция и Нева- Петроград, «где гремит трамвай русской революции». Все эти места лично знакомы Гумилеву, теперь они «предстают перед ним, связанные трамвайными рельсами и революционным скрипом на поворотах».

«Но Египта властитель единый,

Уж колышется Нильский разлив

Над чертогами Елефантины,

Над садами Мемфиса и Фив.

Там, взглянув на пустынную реку,

Ты воскликнешь: «Ведь это же сон!

Не прикован я к нашему веку,

Если вижу сквозь бездну времен.»[4]

Египет, Красное море, Нил – одни из главных образов африканского цикла Н.С. Гумилева. Они несут на себе «налет» великой истории, вечности.

 Африка Гумилева – манящая, сверкающая, таинственная и опасная. Где «смерть всегда сопровождает» дикую, заманчивую свободу. Так в стихотворении «Сомалийский полуостров»:

«Помню ночь и песчаную помню страну

И на небе так низко луну.»

«Там не слышно, как бродят свирепые львы,

Наполняя рыканием рвы,

Не хватают мимозы колючей рукой

Проходящего в бездне ночной!

В этот вечер, лишь тени кустов поползли,

Подходили ко мне сомали,

Вождь их с рыжею шапкой косматых волос

Смертный мне приговор произнес,

И насмешливый взор из-под спущенных век

Видел, сколько со мной человек.»

Лирический герой Гумилева понимает опасность битвы, чувствует, что смерть может поджидать его на каждом шагу.

«Завтра бой, беспощадный, томительный бой

С завывающей черной толпой,

Под ногами верблюдов сплетение тел,

Дождь отравленных копий и стрел,

И до боли я думал, что там, на луне,

Враг не мог бы подкрасться ко мне.»

Но далее, вглядываясь в луну, осознает, что путь мужчины – путь война - это принятие боя, чего бы он ни сулил:

«Понял я, что она, точно рыцарский щит,

Вечной славой героям горит».

Герой принимает бой, вверяя свою душу судьбе и Богу. Этот мотив один из основных в творчестве Николая Гумилева. Так, например, и великолепном стихотворении «Наступление» (из сборника «Колчан»). Свобода для Гумилева означает господство мужских, боевых и победных инстинктов. В этом заключается, в частности, ницшеанское влияние на поэта.

 Пред смелым русским путешественником и поэтом в Африке предстает такая свобода, граничащая со смертью, дикостью, мистикой. Перед ним предстают пророки и «великанши», каннибалы и безнадежно раненные путники. Например, в стихотворении «Экваториальный лес» герой встречает «исхудалого, небритого европейца», остальные члены экспедиции которого уже скорее всего мертвы; сам же «европеец» сумел убежать из лагеря туземцев.

  В сборнике «Шатер» одновременно с достоинством человека Гумилев демонстрирует его несостоятельность и слабость перед лицом дикой, необузданной природы, какая жива в Африке. Человек изнежен цивилизацией. Сталкиваясь с дикой природой, ему только и остается, что бежать от нее.

Для Гумилева Африка - это другой мир, не имеющий практически ничего общего с "захолустной Европой"[5] двадцатого века. Африка сумела сохранить себя, свои тайны, традиции и обряды, свою первобытно- мистическую суть. В Африке все величественнее, больше. Такой она предстает в стихотворении "Галла":

"Восемь дней от Харрара я вел караван

Сквозь Черчерские дикие горы

И седых на деревьях стрелял обезьян,

Засыпал средь корней сикоморы.

На девятую ночь я увидел с горы

– Этот миг никогда не забуду –

Там внизу, в отдаленной равнине, костры,

Точно красные звезды, повсюду."

"Все, к чему приближался навстречу я тут,

Было больше, чем видел я раньше

Я смотрел, как огромных верблюдов пасут

У широких прудов великанши.

Как саженного роста галласы, скача

В леопардовых шкурах и львиных,

Убегающих страусов рубят сплеча

На горячих конях-исполинах."

"Временами я слышал у входа пещер

Звуки песен и бой барабанов,

И тогда мне казалось, что я Гулливер,

Позабытый в стране великанов."

Африка за пределами представления европейского человека. Она осталась настоящей. Человек цивилизации, попадая сюда, оказывается попросту мал. Этот мир, как оазис необузданной, нетронутой природы, где человек- только ее часть. Это невероятно живой и вызывающе яркий мир- таким его запечатлел русский художник.

Многие строки стихотворений африканского цикла при всем своем аскетизме обладают настоящей глубиной и искренностью:

«И простые слова написал на дощечке:

Христианин зарыт здесь, молитесь о нем.»[6]

Здесь сама напрашивается параллель с Э. Хемингуэем, который также любил писать простыми, правдивыми фразами и также ценил «Зеленые холмы Африки». Правда, посетил ее уже после русского поэта - путешественника.

Н. С. Гумилев ставил себе грандиозные цели: он хотел создать учебник географии в стихах. И первой частью этого учебника должен был стать «Шатер»:

«Я тебе, о мой Нигер, готовлю другую,

Небывалую карту, отраду для глаз,

Я широкою лентой парчу золотую

Положу на зелёный и нежный атлас».

Но его мечтам было не суждено сбыться. Последние стихи Гумилева об Африке стали не частью учебника географии, но великим прощанием с «сильным, веселым и злым» континентом:

«Оглушенная ревом и топотом,

Облеченная в пламя и дымы,

О тебе, моя Африка, шопотом

В небесах говорят серафимы.

И твое раскрывая Евангелье,

Повесть жизни ужасной и чудной,

О неопытном думают ангеле,

Что приставлен к тебе, безрассудной»[7].

Такие, например, строки свидетельствуют о крепкой, мистической связи Гумилева с Африкой, о наборе чувств даже более разнообразных, чем любовь, которые и связывают их. Эта Африка вызывает удивление и восхищение, и иногда первобытный страх. Только узнав такой страх и преодолев его становишься по-настоящему мужественным.

Думаю, после смерти телесной, душа поэта ушла все-таки странствовать, как в его стихотворении «Разговор» (из сборника «Колчан») и, пройдя через «сады заброшенные и безлюдье площадей», достигла желаемой, дорогой сердцу Африки, чтобы посмотреть ещё раз на ее рыжих львов и африканское ночное небо. Написать там своё последнее произведение, в этой Африке, бесконечно далекой от мирской суеты. Или, наоборот, «спеть там свои лучшие поэмы», как Святой Иероним, читающий льву божье слово на картине Джованни Беллини. Вдохнуть опьяняющий воздух бесконечной ночи Африки.

[7] «Шатер», «Вступление» Н. Гумилев. Собрание сочинений в четырёх томах