«России нужны великие люди» – сказал Игорь Петрович Золотусский в беседе с Владимиром Григорьевичем Бондаренко. Он отмечал, что «великие люди» объединят народ, разрозненный и истощенный революциями, войнами, разрушениями, постоянными потрясениями двадцатого века.

Это столетие для Золотусского – олицетворение «романтического века» в России. В нем содержится тот самый контраст, противопоставление жертвенности и преступности, переход от героического к трагическому и обратно. Событийность, наполненность этого периода, его неоднозначность и яркость невольно склоняет меня к проведению параллели с самим Золотусским – личностью многозначащей, совершающей тонкие штрихи на фоне многозначной эпохи.

В молодости, как сам говорит Игорь Петрович, он был максималистом. Зная о биографии критика, причины тому более чем понятны: репрессии отца и матери в 1937 и 1941 году соответственно, жизнь в детприемнике ГУЛАГа НКВД, что будто «лагерь без колючей проволоки».

Удивительно то, как Золотусский в столь юном возрасте смог не просто перенести жизненные тяготы, а встать на ноги и возвыситься над всем произошедшим на его пути. Это уже многое говорит об уровне его личности, ведь вряд ли слабый человек смог бы после войны, перемен в государстве, семье, жизни, стать одним из самых выдающихся критиков второй половины двадцатого века.

Именно любовь к родителям, их трагические судьбы, по словам Золотусского, привели его на стезю критики. Одна из ранних статей называлась «Рапира Гамлета» – думаю, отсылка в заголовке очевидная, но от того он не менее хорош. Работу похвалил Корней Чуковский, изъявил желание перевести ее на английский, и подтолкнул Игоря Петровича к занятию литературой [1]. Связь с родителями прослеживается нитью у критика во всей его судьбе, но хотелось бы отдельно отметить автобиографический роман «Нас было трое» – о том самом раннем периоде в жизни. В нем в очередной раз подтверждается талант Золотусского – не просто как сильного критика, но и как искреннего, интересного писателя. Чего стоит только описание домашней фотографии из начала произведения: "На книжной полке, за стеклом, стоит старая фотография: на ней четверо счастливых людей смотрят в объектив, - так начинается повествование. - Опершись о задний бампер машины, чей номер четко виден в правом углу снимка, они замерли на мгновенье, ожидая, когда щелкнет затвор аппарата. Слева на снимке в легком плаще и длинном летнем платье, в скромных туфельках с носочками - моя мать. Она, как всегда, улыбается открытой белозубой улыбкой. Рядом с ней один из сослуживцев отца и его жена в кокетливо сдвинутой набок шляпке и с цветком в петлице. А между ними маленький мальчик с тонкими ножками, в кепке, с подстриженной неровно челкой, в пальтишке, с худенькими ручками. Это я. Мне пять или шесть лет. И я тоже улыбаюсь похожей на мамину улыбкой, только робкой. Тщетно ищу я в бликах на заднем стекле машины отца, снимающего нас, но ни отца, ни тени его нет" [5].

Если это – не сильно и не душевно для людей, то я даже не знаю тогда что. Тогда им, наверное, в пору Быкова читать (или почитать). Или интервью с ним смотреть. Смысла в любом случае нет ни в одном, ни в другом. Так вот. Нетрудно связать между собой, что печальные моменты своей биографии, упомянутые в том числе в романе «Нас было трое», обрекли автора на суровость в критике, суждениях и работах. Но от этого, как мне кажется, произведения нисколько не потеряли – в критике толерантность недопустима. Нельзя хвалить бездарность, по причине того, что кого-то обидишь, насолишь. И Золотусский это прекрасно понимал, и действовал с холодной головой, без излишней мягкости и неискренней лести.

Произведение «Нас было трое» характерно еще вот чем: писатель и здесь отсылается к близкому ему Н. В. Гоголю. Точнее, он проводит параллель между ним и своим отцом, тем самым связывая между собой не только судьбы, но и себя прозаика с собой критиком. «Обратившись к нему (Гоголю – прим.), я неожиданно почувствовал, что обязан защитить его, как некогда защищал отца. Гоголь не нуждался в этой защите, но вокруг только и толковали о том, что он изменил себе, пошел не туда и из-за этого погиб» [2].

Здесь мне бы и хотелось перейти к большому пласту творчества Золотусского как критика: его работам о Н. В. Гоголе. Вспоминается знаменитое произведение «Гоголь» (1979 г.), в котором подробно описывается биография писателя, его характер, творчество. Книга до сих пор регулярно переиздается, а читатели, несомненно, считают ее успехом. И специалисты, и просто любящие творчество русского классика сходятся во мнении. А. Мень (протоиерей Русской православной церкви, богослов, автор книг по богословию, истории христианства и других религий, основам христианского вероучения, православному богослужению) назвал ее «предельно насыщенной, дающей живой облик подлинного Гоголя».

Я далеко не эксперт в критике, и экспертом никогда не буду, но, скажем, с обывательской точки зрения, поражает, насколько подробно человек углубляется в судьбу Гоголя, и разбирает буквально каждую деталь, что на первый (тот самый, обывательский) взгляд покажется неприметной, а в результате – будет иметь немалую значимость. Взять хотя бы то, как Золотусский тщательно анализирует «Мертвые души», проводя параллели с жизненным путем русского классика: «Мертвые души» распадаются на части, написанные до Италии и после нее, точнее, в ней же, но с опытом ее знания. Лишь в первой главе мелькнет иронически тема Италии -- Гоголь пишет об итальянских видах, висящих на стенах гостиницы, где остановился Чичиков. Тут Италия приравнивается к закопченным окорокам и натюрмортам, выглядывающим с тех же стен, и грудастой нимфе. Но, уже приближаясь к деревне Манилова (в третьей главе), Гоголь как бы начнет пробовать крепость своего пера, и открывающийся Чичикову вид – вид дома Манилова, бугра, на котором он стоит, и всей перспективы, – обозначит новый звук струны, натянутой автором <…> В то же время он пишет повесть "Рим", где создает образ вечного города. Он противопоставляет его кипящему Парижу и всей остальной Европе, которая или танцует, или курит табак, или занята своими мелкими делишками. И в это же самое время он задумывает драму из запорожской жизни. Запорожцы и Чичиков? Вольные казаки, гуляющие на просторах новороссийских степей, и ...Коробочка? Да, все это пишется одною рукой и в одно время» [3].

И ведь правда, ознакомившись с биографией Гоголя, понимаешь, как Золотусский грамотно передает суть вещей, заложенных Николаем Васильевичем Гоголем в тексты. Это не поиск подводных камней на суше, не пустое добавление смысла в очевидное, а грамотно подмеченные моменты.

Не могу оставить без внимания и встречающиеся на страницах работ рассуждения Золотусского. Рассуждения, не имеющие ничего общего со словоблудием или графоманством, как нередко бывает у авторов сейчас. Наоборот – ты будто погружаешься с критиком в анализ проблемы полнее, чем обычно.

«Публика деспотична. Сначала она хулит, потом превозносит. Она хулила   Гоголя за смех, потом за смех, обращенный против нее, стала превозносить.   Критика -- зеркало этого настроения публики -- сделала то же. Право на смех   на осмеяние, на разоблачение "наших ран", как скажет Гоголь в "Театральном разъезде", утвердилось за ним, хотя не так уж это и нравилось, и иные предпочли бы смех полегче» – И. П. Золотусский, «Гоголь».

В статье «Гоголь и Достоевский» можно проследить еще одну интересную параллель. Как я уже упоминал, критик был максималистом, а в этой работе он отмечает эту же черту и у русских классиков: «Гоголя и Достоевского роднит максимализм, желание решить все вопросы русской и мировой жизни. Не правда в её бытовом, приземлённом виде, а эти вопросы - их цель». Поэтому, очень примечательно, что на вопрос: «Чему вас научил Гоголь?», Золотусский отвечает: «В первую очередь ­­– милосердию» [10]. Считаю, что это еще один показатель сильной личности, ведь наглядно продемонстрировано ее изменение и становление.

В этой же работе критик проводит интересный анализ, сопоставляя двух великих русских писателей, и отмечая их сходства и различия. Он отмечал, что Достоевский был во многом учеником Гоголя. С последнего, по мнению Золотусского, началась христианизация русской литературы советского периода. Он говорит, что Гоголь наметил темы для всех романов Достоевского.  Однако тут же отмечает, что Достоевский «освобождался» от сильного влияния творческим конфликтом, ведь заходя на территорию гения, другой гений смотрит на одни и те же вещи по-другому, своим уникальным взглядом. Он подчеркивает эти различия у двух авторов, которые обусловлены и эпохой, и нравственностью. «В облике мира, который создаёт Достоевский, видны родимые гоголевские черты (человеческое подполье, поиски Бога, литература как "незримая ступень к христианству"), но они капитально преображены. Творческий и человеческий контакт Гоголя и Достоевского очевиден. И не только потому, что они хронологически стоят рядом. Гоголь завещает Достоевскому не приёмы, не характеры и не критический реализм ("все мы вышли из гоголевской "Шинели""), а "проклятые вопросы" русской жизни, "страхи и ужасы России". "Фантастический реализм" Достоевского не был бы возможен, если б Гоголь не перешёл за черту "дневного сознания" (Пушкин), не взглянул, как Хома Брут на Вия, в лицо "душевной черноте" человека. Художественный текст Достоевского перенасыщен цитатами из Гоголя. Они нужны "ученику" для постоянного диалога с "учителем". Этот диалог будет длиться для Достоевского всю жизнь. И в "Братьях Карамазовых" он вновь вернётся к образу Руси-тройки, переосмыслив его на свой лад».

Объективность и здравость суждений Золотусского проявляется еще и в том, что он справедливо замечает, какие темы Достоевский раскрывает полнее, чем Гоголь, а не говорит, что Николай Васильевич во всем преуспел больше, чем его последователь. Это касается как минимум темы религии в русской литературе: «Гоголь выводит великую русскую литературу на путь религиозного идеала, Достоевский следует за ним. Но он и идёт дальше. Если Гоголь лишь касается борьбы дьявола и Бога в душе человека, то Достоевский погружается в этот сюжет с головой. Чувство греховности, мучительное чувство "раздора мечты и существенности" не дают гоголевским героям жить. Но там, где они, не выдержав ужаса раздвоения, гибнут, для героя Достоевского только и начинается жизнь» [4].

Несмотря на свою любовь к обоим авторам, как профессиональный критик, Золотусский, по-моему, вполне справедливо не только сравнивает их, но и разделяет. Почему справедливо? Мне кажется, он преподносит Гоголя как человека поэтичного в своей прозе, Достоевского же – опытным психологом, если хотите, патологоанатомом от литературы, что исследует психотипы, образы характеры, погружаясь в самую глубину этих тем. Он определял Федора Михайловича писателем очень серьезным и сильным, но, возможно, из-за его скептицизма, писателем не для всех, от чего, конечно, ценность автора «Бесов» и других замечательных романов не уменьшается. И со всем этим, особенно после тщательного аргументированного разбора, я не могу не согласиться.

Может сложиться впечатление, что для меня Золотусский прав везде и всегда, но это не так. Его позицию, например, по Борису Ельцину, я разделить не могу. Критик, по-моему, обходился с ним достаточно снисходительно, о чем писал в статье «Игорь Золотусский: путь критика» Ю. М. Павлов: «… В очерке в облике Ельцина проступают эпически-героические черты: «Ельцин, как громоотвод, принимает удары на себя»; «Его распинали коммунисты, его распинали демократы»; «С этого времени его существование становится трагичным»; «Но и бесстрашие мужчины, поднимающегося из окопа во весь рост». <…> И стыдно, больно, что Игорь Золотусский написал такое» [9]. Видимо, Ельцина настолько сильно распинали «красные», что он посинел, и синим оставался до самого конца. Да и государство «осИнить» пытался. Но, считаю, за литературные успехи, критику, наверное, можно простить такое.

Каждому человеку нужен баланс – в виде порядка, или воссозданный из хаоса, неважно. Важно то, что он необходим, и человек, обретающий его – самодостаточен, спокоен, и силен как личность. Золотусский, думаю, достиг его. В критике он нашел баланс – ему было в радость хвалить человека, но только за дело. В своих работах был требователен, но не скатывался в пустые обиды и злость («Обида и злость – вообще не лучшие советчики писателя» [6]). В жизни Игорь Петрович Золотусский также сумел сохранить равновесие, пройдя путь от максимализма и жестокости в юности, к объективности и взрослости. России нужны такие люди. Готовые воспринимать происходящее трезво и адекватно, писать о значимом и не бояться высказываться, понимая ответственность за свои слова. Личности, не просто проживающие эпоху, а оставляющие след в ней. России нужны великие люди – так говорил Золотусский.

Список литературы

1. Басинский, П. Рапира Гамлета // Российская газета : [сайт]. – 2005. – URL: https://rg.ru/2005/12/14/zolotussky.html

2. Басинский, П. Счастливая семья // Российская газета : [сайт]. –2012. – URL: https://rg.ru/2012/03/02/kniga.html

3. Золотусский, И. П. Гоголь (ЖЗЛ) / И. Золотусский // «Молодая гвардия» : М., 1979.

4. Золотусский, И. П. Гоголь и Достоевский / Родная Кубань : [сайт]. – 2020. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/literaturovedenie-i-kritika/literaturovedenie-i-kritika_4367.html

5. Золотусский, И. П. Нас было трое: роман-документ. — Санкт-Петербург : Фонд «200 лет Николаю Гоголю». – 2011. — 159 с.

6. Золотусский, И. П. Непривычное дело / И. Золотусский // Версты. – 2002. – 22 окт. – С. 7

7. Золотусский, И. П. России нужны великие люди / Газета «Завтра» : [сайт]. –2005. – URL: https://zavtra.ru/blogs/2005-10-1972

8. Обсуждение книги «Гоголь» И. Золотусского // Вопросы литературы. –1980. – №9

9. Павлов, Ю. М. Игорь Золотусский: путь критика // «Литературная Россия». – 2006. — № 39

10. Рогова, А. Игорь Золотусский: «Гоголь научил меня милосердию» / А. Рогова // Известия [сайт]. – 2015. – URL: https://iz.ru/news/596822