Полевые цветы щекотали лицо и цеплялись за волосы своими зелеными ручками-стебельками и назойливыми колючками. Рыжая от солнца вечерняя роса липла к босоножкам и ногам, а подол розовой юбки промок чуть ли не насквозь.

Ноги-пружины напряглись — вот-вот побежит. Еще немного. Еще секунда — и горизонт проглотит огромный оранжевый шар, а тогда... Что ж, тогда ничего не останется, кроме как догнать его. Догнать и схватить в горячую розовую ладонь и спрятать под подушку.

Солнце последнего летнего дня.

Напряглась как кошка перед прыжком... И — бегом! Сиреневые, желтые, белые, голубые головы цветов провожали до самого горизонта, туда, куда только-только окунулось солнце, забрав с собой первый выезд на речку, первый арбуз, персики и клубнику, первую гонку на велосипедах и сбитый локоть, новые босоножки, цветастые юбки и венки из ивы.

Каблуки стучали по платформе, а за ними натужно кряхтел старый мамин чемодан. Взмокшие кудри выбились из-под платка и пружинисто кивали проносящимся мимо прохожим.

Поезд загудел: "Скорее, вот я, твоя новая жизнь. Я увезу тебя и покажу целый мир!" Она улыбнулась поезду и оглядела его лоснящийся от полуденного солнца красный бок. Этот железный конь — ее новый друг, она возьмет его за руку, и они будут искать, узнавать и изучать все на свете!

Поезд снова выдохнул протяжный гудок, и она поторопила свой чемодан.

Рука металась от шляпки, что все норовилась упасть, к юбке, подхватываемой ветром. "Что за напасть — этот ветер! — Она попыталась словить свое отражение в окнах проезжающих машин, — Выгляжу глупо... Как глупо выгляжу!"

Глаза нашли памятник, где условились встретиться. Сердце, казалось, выждало десять ударов: под белоснежным огромным Лениным стоял он, засунув руки в карманы. Увидел ее, тут же их вытащил и неестественно вытянулся как на поверке.

Вопреки наставлениям подружек она ускорилась, и каждая плитка мостовой, на которую она ступала, искрилась под ее каблучком.

Гранитная дорога змеей ползла через поле к самой церкви. Оттуда вылетали крики и стоны, и сами горе и потеря стояли по обе стороны двери, касаясь скорбящих тяжелыми лапами.

Она неловко хрустела каменными сухарями и все старалась спешить. Но ничего не выходило: то из платка выбивалась неугомонная прядь, то юбка цеплялась к колготкам и тянулась вверх, то стебли цветов опасно гнулись под напором ветра, так что приходилось их прятать за спину...

А сердце вместо "тух-тух-тух" выбивало: "го-ре-го-ре-го-ре". Она прижала ладонь к груди и сжала кулак. Рука сама толкала ее назад, к поселку на другой стороне дороги, подальше от душераздирающего воя степного ветра и женщин из церкви. Но она упорно шла вперед — смотреть в глаза самой смерти.

Ее босые ноги прыгали по раскаленному асфальту, пытаясь догнать другие, намного меньше и юрче. Она уже и забыла какого это — играть в догонялки знойным летним днем сразу после порции мороженого.

Обходя свежие, еще влажные каштаны, они бежали вдоль пятнистой от солнца, тянущего многочисленные руки сквозь листья, аллеи. Он ехал за ними на велосипеде и ловил улыбкой лучи и обжигающе теплый ветер.

Будто и спешить больше некуда, она шла, тяжело перебирая ногами, провожаемая мраморными лицами. Раньше бы ежилась и двигалась быстрее, чтоб не смотрели, но теперь, когда горе и смерть стали ее друзьями, страх поклонился и ушел.

Она все шагала, шагала и шагала среди мертвецов, пока взгляд родных глаз не заставил ее остановиться. Наконец, спустя годы непрерывной дороги, бесконечного бега, она могла застыть, слиться с каменными изваяниями, стать им близкой, доброй подругой. Наконец, ее путь окончен.

***

Дыхание сбилось, а юбка теперь уж точно вся мокрая, да еще и зеленая от неприветливой травы. Остановилась и посмотрела на ладонь — никакого солнца там не оказалось, но она отчего-то все равно не отводила от нее взгляда.

Дернула каждым пальцем поочередно, вытянула вверх и повертела на фоне малинового неба. А затем удивленно огляделась вокруг: цветы доверительно льнули к ее ногам, редкие кузнечики высоко-высоко прыгали над травой, видно, выискивали друг друга, а вечерний ветер гладил поле мягкой воздушной рукой.

Все это было здесь и тогда, когда ее не было, и теперь, когда она — часть всего этого. И это поле навсегда запомнит ее босоножки, пытающиеся догнать солнце последнего летнего дня.