Полковник Смуров возил в Чечню своего школьного товарища, журналиста Зуева. Съездили благополучно. Зуев набрал материала, а Смуров поделал кое-какие дела, провел инспекцию, и, в общем, тоже не зря потратил время. Теперь они сидели в шашлычной близ Назрани (Насрани, как называл этот город Смуров) и пили.

Вид открывался на горы, кроме обслуги и водителя армейского газика здесь никого не было; на столе – холодная водка из России, местная зелень, солености; шашлыки – из баранины и осетрины; маслины, минеральная вода. Было тихо – шашлычня стояла в стороне от главной дороги; было грустно и муторно – от дыма, смешанного с запахом жареного мяса, от обильной пищи и ещё от чего-то, в чем Смуров не хотел разбираться.

Смуров уже много выпил. Зуев не отставал от друга, хотя в обычной жизни вовсе избегал спиртного – он занимался спортом, держал форму. Даже в чеченском доме, где они вчера ночевали, Зуев делал во дворе зарядку – со множеством приседаний, растяжек, силовыми упражнениями. Зуев упражнялся, а Смуров молча курил. По лицу его трудно было понять, одобряет он здоровый образ жизни в таких условиях, или нет.

А лицо у Смурова хорошее. Карие глаза его редко бывают веселыми, чаще – насмешливыми, еще чаще – печальными. Черты лица так и не приобрели военной твердости, вырубленности, и если переодеть Смурова в штатское, сразу и не скажешь, чем он занимается. Зато присмотревшись к Зуеву, любой заметит, что он – бывший военный. Зуев аккуратно, коротко подстрижен – вне моды; ходит – прямо, твердо; и в рассуждениях его всегда много “устава”.

И вот они сидели друг против друга и пили; в одной из шашлычных, что так много раскидано по дорогам Северного Кавказа. Смуров говорил мало, больше курил. Ему до чертиков надоели горы, которые были перед глазами, они надоели ему еще в первую кампанию, а сейчас – и подавно. Угловатый пейзаж – с ослепительными вершинами, ломаными хребтов, резкими оттенками – голубого, розового, фиолетового, синего – давно уже не давал отдыха душе, а раздражал, тревожил. Зуеву, напротив, нравилось и ощущение опасности, подстерегавшей их во все время командировки, и экзотичность окрестностей, и близость товарища, в котором он был уверен больше, чем в себе; и за которого – потребуй обстоятельства – он, не колеблясь, положил бы свою жизнь.

Но обстоятельства ничего такого не требовали. Напротив, здесь, за богатым столом, они требовали другого – хмельного, расслабленного состояния. И Смуров, опрокидывая очередную рюмку, вдруг понял, что он никак не доберется до “отключки”, никак не изживет в себе сосущий страх последних дней. А Зуев без привычки быстро захмелел. Первобытная пища, горный воздух, война – давно уже он был лишен этих волнующих кровь радостей жизни. Зуеву хотелось сделать другу приятное, и он пустился в рассуждения о романтике офицерских буден, о воинском долге...

– Брось, – мрачно прервал его Смуров, – брось!

– Ну почему, Юра, почему? – входил в раж противоречия обычно уступчивый Зуев. – Ты едешь туда, в Чечню, и ты знаешь...

– Да никуда я не еду! – Смурова внезапно охватило раздражение. – И ехать не хочу. Я б домой лучше поехал, – Смуров знал, что в ближайший месяц ему с Кавказа не вырваться, и услужливое воображение сразу же нарисовало ему батальные картины здешнего пребывания – от ежедневных “двухсотых” грузов до почти ежевечерних застолий – с чеченцами и русскими. И Смуров вдруг остро и тоскливо позавидовал Зуеву, который уже завтра будет ходить в костюме, в белой сорочке и галстуке, ходить без оружия и без настороженной включенности бокового зрения и интуиции. И он сказал, медленно ворочая языком (водка все-таки начала его брать):

– Да, счастливым быть можно только дома...

Почему-то эта очевидная истина, высказанная другом, Зуеву была неприятна.

– Нет, подожди, – заупрямился он. – Ты не должен с таким настроением, состоянием... Бойцы увидят...

Смуров понял, что Зуев пьян, и как всякий пьяный, видимо, не контролирует свои мысли, и что нужно с ним согласиться, но язык его, помимо воли, ввязался в спор:

– А какое у меня должно быть состояние? Бодряк какой, да?

– Если бойцы видят командира понурым, убитым, какой это им пример? Мальчишка, 19 лет, ему же нужен подзаряд, энергия старшего.

– Ну, подожди, – Смуров закурил, и плотнее пододвинулся к столу, – вот я лежу с отделением салаг, кругом – чечены. И я знаю, что нас через десять минут перебьют. Так что, я должен перед этими мальчишками зубоскалить, дух поднимать?

– Должен.

– Зачем?

– Ты прекрасно знаешь, что унылый боец и боец веселый по-разному воюют.

– Ну и убьют нас не через десять минут, а через пятнадцать. Какая разница?

– Хорошо, – Зуеву показалось, что он поймал Смурова. – О чем же ты им скажешь перед смертью?

– Да ни о чём! – Смуров усмехнулся. – Порешь какую-то ерунду... Скажу: молитесь, ребята, Богу. И сам буду молиться.

– Богу? – если бы Зуев был менее пьян, он бы расхохотался. – Ты, что, Юр, веришь в такую ерунду?

– А во что ж мне, по-твоему, верить? – огрызнулся Смуров.

И тут Зуеву впервые по-настоящему стало жалко друга. Смуров заблудился, ушел в какие-то химеры. А жизнь строится самими людьми, по кирпичику. Все под контролем – сколько ступенек себе выложишь, на такой высоте и будешь. Они со Смуровым это с детства знали, учились, работали, себя не жалели... И Зуев сказал примиряюще:

– Тебя послушать, так командиры вообще не нужны.

Смуров понял, что друг ему уступает, но не из согласия, а из жалости, и совсем ожесточился:

– Некоторые – не нужны. Когда я вижу комбата пьяного, а ребята из-за его пьянки полегли, так что я должен его личному составу внушать? Что он – молодец?

– Подожди, подожди, но ведь армия так строится – на беспрекословном подчинении...

– Да если бы мы тут беспрекословно подчинялись, у нас бы ни одной живой души не осталось! И тебя бы, кстати, Зуев, тут не было.

– Почему?

– Потому что наверху дураков полно.

– Ну, так ты договоришься...

– До чего?

– Да вот президент...

– Да что президент, тоже дерьмо, по правде говоря...

...Смуров и Зуев долго и вязко спорят. Потом, уставшие и не примиренные, замолкают. Завтра, провожая друга, Смуров скажет: “Мы разные и слава Богу” и протянет руку, а Зуев пожмет её крепко, спортивно. Потом Зуев будет лететь в самолете и увидит внизу чересполосицу полей – земля словно выстелена домоткаными деревенскими половиками, в рубчик. Сверху она кажется такой мирной, спокойной. Потом будут горы, сверкающие под солнцем, режущие глаз, и Зуев задернет иллюминатор шторкой. Стюардесса принесет газеты, завтрак, пойдут мысли о Москве, о работе... А Смуров в это время будет ехать на своем газике в Чечню, зорко посматривая по сторонам, и мыслей у него совсем никаких не будет. Вовка-водитель, зная все его привычки, робко спросит:

– Новости включить?

– Давай.

“За прошедшие сутки потери федеральных войск в Чечне составили три человека. Один военнослужащий убит, двое – ранено”.

Другие сообщения Смурову не интересны, и Вовка, не дожидаясь команды, выключает радио...