- Святые угодники, и на кой тебе сдалась эта новая должность, Савушка? - запричитала Эсфирь Лазаревна, по инерции отсчитывая капли валокордина, термоядерным запахом перекрывающие аромат рыбного пирога. - Не зря, покойный отец всегда был против твоего увлечения медициной, доведет она тебя до цугундера, не спишь, не ешь толком. Ох, ох.

Савелий уставшими глазами смотрел на мать. После тяжёлого суточного дежурства, он не в силах был затевать с ней психологическую перебранку.

- Мамуль, я посплю, а потом поговорим, ладно?

Савелий был кардиохирургом с золотыми руками и не менее золотым сердцем. Сутками пропадая в операционной, практически без отдыха, и запивая сногсшибающую сонливость десятками чашек кофе, он четко осознавал, что если не он, то кто? 

Он был хирургом, без ложной скромности, от Бога. А для некоторых пациентов и самим Богом, сотворяющим свою волю руками человека.

Эсфирь Лазаревна давно хотела женить сына, так как сокрушалась о том, что век ее уже недолог, а кроме нее, кто же позаботится о неприспособленном к быту Савушке. Но Савелия личная жизнь не заботила вовсе. Его увлекала только работа. 

Когда речь зашла о новом назначении на должность заведующего отделением кардиохирургии, никто из сослуживцев ни на йоту не усомнился в том, что этого кресла достоин только Савелий. Сам же он не только не стремился к заведованию, но и тщательно избегал административной работы. Но, как говорится, его никто не спрашивал.

Заступив на очередное дежурство, Савелий Аркадьевич, с ужасом для себя, обнаружил, что у него теперь есть личный кабинет, а остальные коллеги, как и прежде, ютятся в крошечной ординаторской. Он почувствовал стыд, даже на мгновение исполнился решимости отказаться от заведования, но в этот момент в кабинет влетела медсестра Алевтина.

- Савелий Аркадьевич, Вас срочно требуют в операционную! - воскликнула она, - Там сложный случай, без Вашей помощи не обойтись.

Через несколько минут Савелий был в двух шагах от оперблока.

Он открыл дверь в операционную и услышал нервный голос коллеги Бормотухина: - Сав, я ничего не понимаю, здесь вместо сердца...вот это, - глаза Бормотухина выпучились и будто окаменели.

Савелий наклонился над операционным столом и окаменел не меньше коллеги. Перед ним билось сердце, но это сердце не было человеческим.

Через мгновение, отвиснув будто заглюченный процессор, Савелий начал извлекать из карты памяти надежно спрятанные в ней вселенские знания, пожалуй, те знания, которые не дают в университетах. Эти знания закладываются в человеческую душу в момент слияния ян и инь, еще в материнской утробе. 

- Скальпель...зажим - командовал хирург.

Находясь в информационном поле мироздания, Савелий отчетливо представлял алгоритм, которым ему предстоит следовать, чтобы операция прошла успешно. 

Надо ли говорить о том, насколько врач был вымотан. Поздним вечером, выпуская сигаретный дым в окно ординаторской, Савелий долго смотрел на вальсирующие хлопья снега, на тусклые огоньки больничных фонарей и удивлялся тому, как просто и, одновременно, сложно устроен мир. А главное - кем.

Ночь тоже выдалась непростой. Под утро, выходя из оперблока, он столкнулся с Алевтиной.

- Аль, ну как она? Пришла в себя?

У Алевтины сияли глаза: "Савелий Аркадьевич, Вы сделали невозможное, это на Нобелевку тянет. Пока не пришла, но динамика прекрасная. Сердце бьется как часики. Тик- так, тик- так"- во весь рот улыбалась Алевтина.

- Переплюнь, - Савелий быстрым шагом направился в кабинет и затем домой отсыпаться.

Бывают же прекрасные утра, а особенно это! 

Эсфирь Лазаревна, всецело поглощенная предстоящим театральным рандеву, примеряла платье, шляпку и крупные сапфировые серьги.

- Мааам, я дома.

- Да, да, Савушка. Непременно позавтракай, голубчик. Блинчики с творогом на столе. 

Эсфирь сияла как звезда, в полной мере соответствуя своему красивому имени, которое в переводе с иврита обозначает ничто иное, как звезду.

Часов в пять вечера раздался звонок на мобильный. Звонил главный врач больницы с торжественной речью. На утро нашего героя ожидали в высоких кабинетах.

Практически с первыми петухами, Савелий Аркадьевич заходил в свое родное отделение кардиохирургии. Надо ли говорить о том, что он испытывал и трепет, и волнение, и даже животный страх, так как принять произошедшее днем ранее его мозг отказывался.

Он подошел на сестринский пост узнать перевели ли из реанимации в палату интенсивной терапии Полину Шереметьеву. Получив утвердительный ответ, Савелий направился в сторону палаты.

На кровати, возле залитого солнцем окна, обвитая медицинскими трубками, капельницами, считывающими устройствами, лежала хрупкая, почти прозрачная девушка. Глаза ее были открыты и наполнены благодарностью целого мира. Она попыталась улыбнуться Савелию, но тот был настолько смущен и встревожен, что через мгновение ускользнул в свой кабинет, где просидел минут двадцать с дурашливой улыбкой на лице, глядя то в одну точку, то на портрет своего учителя профессора медицины Вознесенского, пока коллега Бормотухин не прервал его уединения, представ во всей красе с початой бутылкой коньяка.

И это, заметьте, с утра пораньше!

Ах, да! Теперь наша звёздочка Эсфирь может быть спокойна за судьбу удивительного сына. В унисон его сердцу отныне билось самое преданное сердце на свете. Сердце его любимой.

- Боже мой! – воскликнет любопытный читатель, поминая имя Всевышнего всуе, - ну и чье-же это все-таки было сердце? Ангела или собачье?

Автор лишь загадочно улыбнется и предоставит читателю полное право самому определиться с тем, чьё это сердце. Ведь самое главное, чтобы оно билось в унисон с твоим собственным.

^{Илл.: Чекмасов В. С.}