Удар был такой силы, что она, перелетев через двор, ударилась головой о поленницу. Но, теряя сознание, улыбалась: «Из дома увела!»

…Очнулась уже в сумерках. С трудом пошевелилась, боль тупо откликнулась в плече, голове, но, кажется, на этот раз ничего не сломано. Благословенная тишина вокруг… С трудом начала подниматься, голова кружилась, подташнивало… Тишина?! Ужас охватил ее, она рванулась к дому, но в глазах потемнело, и она снова упала на землю. Подняться не удавалось, поползла в сторону крыльца. Опираясь на ступеньки, добралась до двери и, с трудом отворив ее и преодолев порог, заползла на терраску.

Тихо… Проклятая тишина! Где они?! И это «где» подстегнуло плетью: хватаясь за занавеску на дверях, поднялась и по стенкам начала обходить комнаты. «Родненькие мои! Родненькие, я здесь!» – билось в голове, но окликнуть их всё ещё не решалась. Опираясь на перевернутую, раскуроченную мебель, добралась до спальни, прислушалась… И обессилела окончательно, расслышав шепот из-под кровати. «Всё ещё там!» – слезы облегчения рекой полились из глаз, никак не могла сдержать их, стараясь только не издавать ни звука. Отерла подолом лицо, пригладила волосы, вдохнула поглубже – не испугать бы: «Вот я, ваша мамка, родненькие». Вскрики под кроватью, и четыре ручонки вцепились в неё… Потом головами тыкались ей в грудь, в живот, обхватывали за шею и гладили ладошками лицо…

«А я ведь утречком пирог ваш любимый испекла, пойдемте молоко пить!» – и, не включая света, повела их на теплую, пропахшую корицей и ванилью кухню, до которой муж не успел добраться. Усадила сыновей-близняшек за стол, молоко – в кружки, по куску пирога, сама присела рядом. Гладила по головам, спинам, как ручеёк, журчала словами о всяких пустяках, успокаивая, но никак не решалась зажечь свет, боясь увидеть их глаза. Потом поднялась; мальчишки было дернулись за ней, успокоила: на минуточку только.

В зале включила ночник, взглянула на себя в зеркало и вздохнула облегченно – синяков еще не видно. Поправила скатерть на столе, подняла стулья и одним подперла болтавшуюся на петле дверцу шкафа. Пока этого достаточно. Вернулась к детям, зажгла свет: головенки втянуты в плечи, глаза всё еще круглые от страха. «Как зверята! Моя вина… Моя!» – обручем стянуло грудь, и чуть не сомлела, услышав вопрос: «Мам, а мы скоро вырастем?» – «Уже выросли, коль сегодня такие вопросы задаете, – подумала, но ответила по-другому, весело: – Ох, скоро, куклята мои! Не успею я и глазом моргнуть, а вы уже богатыри и мамку на руках носите!» – «Так скоро!» – хихикнули, довольные.

Потом повела их в спальню, переодела в чистое, бросив пропахшую страхом одежонку в угол, уложила на свою постель, прилегла рядом. Ребята с обеих сторон, чуть ли не на нее улеглись: лишь бы поближе. Никак не устроятся: ворочаются, вздыхают-всхлипывают. Наконец обмякли, засопели. Осторожно выбралась из-под них, прошла в зал и села за стол, положив руки на столешницу. Снова вернулась боль, кружилась голова, но это пустяки, пройдет… смотрела на свадебную фотографию на стене напротив. Не так давно это было, оба красивые, счастливые, прижались друг к другу. Крепкий, серьезный парень…

Конечно, и во времена ухаживания был ревнив не в меру, но без грубостей, а она, глупая, еще радовалась: ревнует – значит, любит… Теперь уже третий год бьет, люто и по причинам, ей непонятным. Да еще выпивать стал. Мать, выхаживая её после побоев, говорит одно и то же: «Терпи, девонька! Бьет – значит, любит. Куда ты с детьми малыми? Как пацанам без отца?» Хоть уже ломана-переломана, терпела, детей ведь не трогал. В постоянном страхе ловила его настроение и чуть что – сразу отправляла ребятишек к своей матери, готовясь к голгофе. Но сегодня, её вина, не успела детишек спровадить, попались ему под руки – так швыранул, что, как песчинки по ветру, летели… Смогла, успела только затолкать их поглубже под кровать и кинулась из дома.

«Моя вина. Столько они всего насмотрелись, натерпелись… А вырастут какими мужиками?» – поднялась и стала выметать стекляшки, бывшие цветочной вазой. Вдруг замерла и выронила всё из рук: сегодня – нет, но завтра он вернется… Змеей заползал страх: что, если в следующий раз ей не удастся защитить детей или просто не сможет, потому что… «Нет, этого не будет! Я смогу…» Взгляд метался по разоренной комнате. «И с нами сделает то же…»

Голова раскалывалась от боли, и так душно было в комнате. Подошла и открыла окно. Прохладный душистый воздух словно принял её в свои объятья, она чувствовала его на своем лице, плечах, сразу стало легче. Ночь почти черна, и уличный фонарь сияет, как далекая неведомая звезда. Звезда… Так хорошо, спокойно и свободно за пределами этой комнаты, этого дома, совсем другая жизнь. «Другая?.. Звезда?.. Но вот же оно, вот! И так просто!» – почти смеялась она.

Наутро подняла детей, кормила, одевала в дорогу и рассказывала о далеком путешествии, в которое с ними отправится.

– К другой бабе?

– Нет, не к другой, а в большой, красивый город.

– А папка с нами поедет?

– Он останется дома.

Ребята вдруг засуетились, заспешили надеть свои рюкзачки с игрушками, книжками, она подхватила небольшую сумку с едой в дорогу и одеждой на первое время, и отправились. Дом ни прибирать, ни запирать не стала.

Минутку постояла с сыновьями у своего двора. «Всё мое «богатство» – при мне!» И подперла калитку с улицы поленом: обратной дороги нет!