Ⅰ

Участок старика располагался на пригорке. Наверху стоял добротный дом, обитый железом, с застеклённым крыльцом, на котором всегда стояла пепельница. Слева в ряд были выстроены сараи: одни для пчелиных ульев, другие для скота. Когда спускаешься ниже, замечаешь баню и колодец, в котором вода круглый год была ледяная. Спустишься ещё – и у огорода, границы которого определяет хлюпенький забор и начинающийся густой лес, под чудесной липой стоит нужник, такой же простой, как и деревенские нравы. 

Ночь была беспокойная. Дождь то и дело колотил своими свинцовыми каплями то по крыше, то в окна дома. А стариковский сон и без того короток и чуток.

Он уснул только перед рассветом, когда дождь перестал. Проснулся на печи, одетый и плотно укрытый тяжёлым одеялом. Печь ещё не остыла, в отличие от дома, который за ночь успел набраться сырости. Дед Виктор стал спускаться, проклиная печь самыми последними словами. Ноги уже не те, спина болит, да и стар он для покорения таких вершин. Однако выбор был небольшой: с приходом осени дожди стали частыми гостями в деревне. Ветхие деревянные створки окон совсем не держали тепло. Оно уходило и через щели в дверях. Состарился дом, как и его хозяин.

Виктор надел на седую голову картуз и вышел на крыльцо. Закурил. Перед его глазами жёлто-зелёной стеной стоял мокрый лиственный лес, покосившиеся сараи, серая будка, в которой давно никто не лает и не просит кость. И, наконец, он увидел тучи, которые, словно годы его жизни, уходили в неведомом направлении. Ему вспомнились вдруг недавние времена, когда рядом с его домом жили соседи. Это была семейная пара: мужчина лет шестидесяти и его жена. Они часто шумели и ругались, почти никогда не разговаривали с Виктором, но всё-таки не давали ему чувствовать себя таким одиноким. Затем муж умер, а женщину в город забрали дети.  Вспомнил старик, как к нему из соседней деревни, что стоит за лесом, приходили друзья-пасечники. Это ведь он так, баловался пчёлами, а они занимались серьёзно. За скромным столом, после пары рюмок домашнего жгучего самогона, они под гармонь спевали песни. А в небе тогда горели звёзды, и ни одной тучи не было. Докурил цигарку, вернулся в дом. Зябко. В душе старика разлилась тоска. Мысли в голову полезли дурные, такие, от которых порой сложно отделаться любому старому человеку.

После завтрака Виктор позвонил дочери. Она жила километрах в пяти, в селе. Он попросил купить сигарет, крупы, макарон, субпродуктов и чего-нибудь сладкого.

- Я тебе продукты с Игорем отправлю. Давно внучка видел-то? – говорила дочь.

- Давно. А сама, когда приедешь, дочуня?

- Не знаю, времени нет, работа, – протараторила она.

- У матери скоро годовщина, на кладбище сходить надо, – тихо сказал Виктор.

- Может, приеду, не могу сказать… – нервно оборвала «дочуня».

Разговор вышел короткий, холодом веяло от такого общения близких людей.

Выйти на улицу опять всё-таки пришлось. Нужно было выключить фонарь, единственный во всей деревне и стоявший у дома Виктора. Ещё со времён Союза старик включал его по вечерам. С большой дороги только его, пожалуй, разглядеть и можно. Стоит, как маяк в море, освещает путь блудным кораблям. По его свету в ночи, когда ни зги не видно, и находили дом деда, вроде как смотрителя маяка.

Ⅱ

Ближе к полудню напала на деда Виктора дремота. Впервые за долгие дни он спал спокойно. Старик чувствовал, что смертельно устал от всего: от болей и одиночества, даже от жизни. Ему снился сон.

Стоял октябрь как сейчас, только день был ясный-ясный, солнце ещё грело. Виктор шёл на рыбалку к пруду. В движениях чувствовалась давно забытая лёгкость, будто он был не восьмидесятилетний старик, а пышущий здоровьем крепкий широкоплечий мужчина, как на фотографиях сорокалетней давности.

Вода в пруду была чистая, в ней отражалось безоблачное небо. Виктор, огибая водоём, пробирался через лес к прикормленному месту вдали от помоста и тарзанки, где летом резвилась детвора. Прибыв, он начал раскладывать вещи: набрал в ведро воды, достал хлебный мякиш, червяков, поставил стул. Закурил, затем забросил удочку, уселся и стал ждать поклёва. Вокруг была тишина и какое-то божественное умиротворение. Ни ветерка, ни лишнего звука. Природа будто застыла в ожидании. В воздухе плыл аромат опавшей листвы. Вдруг это спокойствие нарушила водомерка. Она, разрезая водную гладь своими тонкими лапками, пробежала по ней прямо перед Виктором. Она была одна, и какая-то вся полупрозрачная, почти не ощутимая. Казалось, её и вовсе не было. Пару секунд широкоплечий мужчина стоял в задумчивости. Почему одна? Ведь обычно водомерки пробегают стайками. Почему сейчас? На дворе октябрь, не свойственно им это.

Затем по озеру пошли круги – следы недавней бегуньи. Сначала они были совсем маленькие, потом стали расти и шли уже по всей поверхности водоёма. Глаза слепило солнце, отражавшееся в воде, но Виктор смотрел не отрываясь. Он чувствовал, что эти круги словно выходят из озёрной глади и идут всё дальше и дальше. Он ощущал их вибрации и тепло в груди, прямо у сердца. Виктор поднял правую руку и приложил её к этому месту.

Ⅲ

Старик открыл глаза, на его губах застыла улыбка. Он сидел ещё пару минут на печи, размышляя, что это была за чудна́я такая водомерка. «Эх, дурак, седая голова! Зачем же я усомнился?» – мелькнуло в его голове.

Ближе к вечеру небо прояснилось. Дед Виктор курил на крыльце и провожал янтарный закат под звуки дятла, который долбил дряхлеющий дуб. Старик думал о жене. Она покинула этот мир восемь лет назад. Именно с того момента и началась его смертельная тоска. «Нельзя жить без хозяйки ни мужчине, ни дому», – так он думал. Виктор хорошо помнил супругу, и болеющей на кровати, и молодой девчонкой на проводах в армию соседа. Жена всегда казалась ему прекрасной и чистой, убиралась ли она, стряпала ли ужин, молилась ли.

 Её светлый образ приходил к нему каждый день. Вот и сейчас в тихом закате дед Виктор разглядел черты супруги, с которой они непременно снова будут вместе, но только – когда придёт его время.