Памяти Ирины

Сохранилась фотография: у клумбы с цветущими флоксами на маленькой скамеечке сидит Ирина. Среди сочной зелени видны ее загорелые руки, она рыхлит маленькими грабельками землю, волосы падают ей на глаза, она убирает их тыльной стороной ладони и улыбается.

С деревянной решетки, стоящей посредине клумбы, свисают гирлянды соцветий клематиса – изящных граммофончиков, темно-синих по краям и бледно-голубых в центре. Такого цвета были глаза у Ирины. Она до пятидесяти была очень хороша. Такие лица можно встретить только на Кубани, где греческая, черкесская кровь перемешана с вольной казацкой, малороссийской.

Мы прожили тридцать пять лет. У нас было все: и хорошее, и плохое. Ира безропотно разделила мою судьбу, судьбу флотского офицера – бесконечные переезды, чужие углы, Север с его гиблым климатом, медленно растущий достаток, бесквартирье. Но у нас была и яркая, как вспышка магния, любовь там, у Черного моря, в Геленджике, в год, когда к Земле приблизилась Чешская комета.

…Я закрываю глаза, в лицо мне ударяет сухой полуденный зной. Мы с Ириной идем по центральной улице мимо магазинов, мимо выгоревшего на солнце сквера – петуньи на клумбах опали от жары и напоминают раскисшую в воде бумагу, только багровые шапки «панычей» упруги, листья сочны – им солнце нипочем. Асфальт проезжей части блестит, а сама дорога напоминает мутную реку в половодье, такую, скажем, как Кубань. Мы с Ирой еще на «вы», я робок, хочу показать себя с лучшей стороны, но меня то и дело заносит. С рассказа о стажировке на Севере я перескакиваю на Гленна Миллера и тут же пытаюсь воспроизвести его мелодии. Выставка немецкой графики в Эрмитаже, поэзия перемешиваются у меня с флотскими байками. Я выворачиваю свой тощий рюкзачок с эрудицией, и уже видно его пыльное дно. «Ирина, наверное, считает меня дураком», – со страхом думаю я и холодею от этой мысли. И верно, я поглупел, меня умиляет все: небо, пыльный сквер, собака у входа в кафе «Крыша», – но взгляд мой остр, я замечаю каждую деталь, и она тут же запечатлевается в мозгу, – словно предчувствую, что это лучшие мгновения жизни и все нужно запомнить.

На Ире пестрый сарафан. Ей идет все пестрое, цыганское. На смуглом плече голубая бретелька купальника – с утра мы были на пляже. Мы шли просто так, еще не договорившись о вечере. Я мучительно размышлял, что же предложить. Танцы отпадали. Пойти на концерт ансамбля лилипутов? Или в кино? Ира молчала, затаенно улыбаясь каким-то своим мыслям.

– Юрка!

Я удивленно обернулся и увидел, что русоволосый крепыш в пестрой рубашке уверенно движется ко мне. Серега? Ну, конечно, он, мой однокашник и товарищ по сборной училища по боксу Сергей Борисов. Профиль римлянина, коротко подстриженные волосы, тяжело обвисшие могучие плечи. Серега – знаменитость, чемпион Ленинградского гарнизона по боксу в тяжелом весе.

Я помахал ему рукой, но он не обратил на меня внимания, а удивленно, даже растерянно разглядывал Ирину. Наступил и мой черед удивляться. Вслед за Сергеем шла девушка, поразительно похожая на Иру, сходство усиливал сарафан, такой же пестрый, цыганский. Невероятно – те же глаза, те же волосы, тот же матовый оттенок кожи. Их вполне можно было принять за сестер-близнецов, разве что подруга Сергея чуть выше ростом. Девушки тоже заметили свое сходство и улыбнулись.

Сергей быстр на ринге, а в жизни он тугодум.

– Познакомьтесь, – неуверенно пробормотал он, – моя жена.

Жена протянула руку и представилась:

– Ирина.

– Ирина, – ответила «моя» Ирина и засмеялась.

– Спятить можно! – Сергей потрясен. – Сестрички-лисички, и обе Ирины. Или у меня в глазах двоится? Послушай, милая, может, у тебя и фамилия Борисова?

– Да, Борисова, – спокойно ответила «моя» Ира.

Серега помрачнел:

– Бросьте разыгрывать, ребята. Двух Ирин Борисовых в природе быть не может.

– Кроме шуток, я и в самом деле Борисова.

Возникла пауза. На помощь пришла жена Сергея:

– Сержик, ты забыл, что по паспорту я – Инна, но мне не нравится это имя. Чтобы не запутаться, я на время верну его себе.

Сергей, похоже, пришел в себя.

– Ладно, разберемся. Теперь слушайте сюда: у меня есть гениальная идея. Мы с Иркой, виноват с Инной, занимаем целый дом в Фальшивом Геленджике. Сейчас пробежимся по магазинам и едем к нам.

Я растерянно посмотрел на Иру. Мы знакомы всего два дня и еще даже на «ты» не перешли. Она не может согласиться, не должна – ведь ехать с ночевкой. И как я ее представлю? Знакомая? Глупо.

Но все разрешилось неожиданно просто. Я отказывался верить своим ушам.

– Отличная идея, – Ирина поправила бретельку купальника. – Я люблю Фальшивый, конечно, едем. Только мне нужно переодеться. А тебе, Юра, идти домой незачем. Фальшивый – деревня, там целый день можно ходить в плавках.

«Тебе!» – удивительно, как я не грохнулся на раскаленный тротуар.

– А что нам взять с собой? – как-то очень буднично спросила Ирина.

– Бутылку водки. У нас есть «Шартрез» и десятилитровый баллон сухого вина. Ударим по коктейлям. Баранину я сейчас куплю, замастырим шашлыки. Короче, встречаемся через час у входа на рынок. Там проще поймать такси. Успеете?

– Успеем, – кивнула Ира. – Юра, пошли. Пока я буду переодеваться – мне еще ополоснуться нужно после морской воды, – ты сходишь в магазин. Деньги у меня есть.

Деньги… Причем тут деньги? Разве они имеют сейчас ценность? Я вижу себя как бы со стороны: брюки выглядят вполне прилично, пляжная рубашка-распашонка тоже вполне. Нет, все ничего, если бы не выражение идиотской восторженности на лице.

– Вот мы и пришли, – сказала Ирина. – Я тебе сейчас вынесу сумку. Магазин в двух кварталах отсюда, на углу. Вернешься, посиди на скамейке.

В магазине, сумрачном, грязноватом, я купил бутылку «московской», полкило сыру, две банки шпрот. Ирину пришлось ждать минут двадцать, и я уже стал беспокоиться, не передумала ли она. С гор потянуло ветерком. В саду с тупым звуком падали груши. Но вот скрипнула дверь, и на пороге появилась Ира. Ресницы подкрашены тушью, отчего глаза кажутся еще больше, губы подведены, густые волосы собраны в пучок на затылке и схвачены аптечной резинкой. Она – другая, она – еще лучше, красивее и недоступней.

– Заждался? – Ирина улыбнулась. – Ничего, успеем.

Сергей и Инна уже ждали нас у входа на рынок. Серега купил увесистую баранью ногу с черным симпатичным копытцем, у Инны на шее, точно монисто, висела связка молодого чеснока. Подкатило такси – запыленная, расхлябанная «Победа».

– Девочки, живо на абордаж, а то перехватят! – скомандовал Сергей.

Таксист, молодой лохматый паренек, глянув на девушек, присвистнул от удивления:

– Тю, близнята! Ну, хлопцы, хорошо вы устроились. Не путаете в потемках?

– Нет, – серьезным голосом ответил Сергей, усаживаясь рядом с ним на переднем сиденье. И тут же пояснил:

– У одной на попке родинка, а у другой нет.

– О тож каждый раз смотреть? – поразился таксист. – Брешете, небось?

– Хочешь, покажу? – Инна стала приподнимать подол.

– Не, не надо, а то ослепну. – Парень смущенно засмеялся, закашлялся, и на его загорелых щеках проступил румянец.

Я разместился на заднем сиденье в центре, между «близнятами», и чувствовал себя неуверенно. К тому же баранья нога упиралась мне в пах острым копытцем. Такси громыхало, как жестяное ведро, в салоне плавало облачко пыли. Серега что-то рассказывал таксисту, тот тряс головой, хохотал, и тогда «Победа» начинала вилять, а из-под колес с визгом летела галька.

Дни в Фальшивом Геленджике запомнились так, будто это происходило вчера. И все же отдельные события кажутся мне теперь размытыми, словно я на ходу вскочил в быстро вращающуюся карусель.

…Белый одноэтажный дом стоял в запущенном саду. Сразу за живой изгородью начинался пляж. Дом был построен недавно, в комнатах, на просторной веранде еще пахло сосновыми стружками. Хозяин, полковник в отставке, родственник Сергея, на месяц уехал в Ленинград.

Скрипели цикады, всплескивало море. Пока девушки накрывали в саду на стол, мы с Сергеем отправились в поселковый магазин за хлебом. Поселок был пуст, отдыхающие еще жарились на пляже. Из местных жителей встретили только старика черкеса да двух древних старух с вязанками сушняка на сгорбленных спинах. На пустыре у школы паслись, бренча колокольчиками, коровы.

Я все еще был не в своей тарелке, не знал, как дальше сложится вечер. Сергей и Инна, безусловно, считают Иру моей невестой. Обман может раскрыться каждую минуту. Правда, Ирина умело подыгрывает мне, но вдруг Сергей спросит: давно знакомы, где живет, кто родители? А я ничего не знаю, могу запутаться. Что тогда?

Но, похоже, Серегу это мало интересовало. Его беспокоило, правильно ли он приготовил маринад для мяса, дозрело ли оно, хороши ли древесные угли.

Когда, купив хлеба, мы вернулись, стол в саду под яблоней уже был накрыт. Таз с виноградом стоял на земле, над ним вились осы. Ира раскладывала угли в мангале, а Инна нанизывала на шампуры куски мяса.

– Стоп! – гаркнул Сергей командирским голосом. – Шашлыки не женское дело. Кто разрешил?

Жена спокойно посмотрела на него:

– А ты не ори. Вы бы еще до ночи шлялись. Есть хочется. Принимайся теперь за дело. Юра, режь хлеб.

Шашлыки получились превосходные, сочные, с вкусно похрустывающей корочкой. Сергей торжествовал. Вечер удался. Я старался пить поменьше. Да и зачем? Рядом Ира. И все равно я был в ударе. Анекдоты, наполовину выдуманные истории так и сыпались из меня. Долго держался, тлея, закат. Море истекало малиновым светом, и на его фоне чайки казались черными. Потом как-то сразу стало темно. Инна принесла керосиновую лампу, о ее стекло с цокающим звуком ударялись какие-то ночные насекомые. Летучие мыши беззвучно проносились над головой. Засиделись до полуночи, а потом отправились купаться.

– Чур, мальчики отдельно, девочки отдельно! – предложила Инна. – Мы купаемся голяком. – Она слегка опьянела и часто, без повода смеялась.

Ира же была молчалива, почти не принимала участия в разговоре, и меня это тревожило.

Галька на пляже еще была теплая. Небо – в россыпи крупных звезд. Каждую видно отчетливо, емко, словно на атласе. Рубиновый Марс, ковши Большой и Малой Медведицы, а рядом – искрящийся поток Млечного Пути. Это не Север, где штурманам порой трудно ориентироваться по звездам из-за непогоды.

Вода в море была теплой, отраженные звезды изламывались на легкой волне, и, казалось, тонули.

Мы с Сергеем уже выкупались, стояли, вытираясь по очереди одним полотенцем, как вдруг из кромешной, спрессованной тьмы ударил луч прожектора. Голубой упругий, он скользнул по морю и стал неторопливо шарить по побережью. Вот луч замер, и я увидел две обнаженные женские фигуры, одна из них испуганно присела.

– Девки, а ну быстрее собирайтесь! – крикнул Сергей. – Сейчас пограничники нагрянут.

Через несколько минут мы уже торопливо шли по едва различимой тропинке. В зарослях ажины что-то потрескивало, шевелилось. Луну прикрыло тучей, и слева, над долиной реки Мезыбь, легла непроглядная тьма, справа же, там, где был центр поселка, мигали редкие колючие огоньки.

Впереди отчетливо прозвучал голос Инны:

– Я вам постелила в боковой комнате. Там не так пахнет лаком. Кровать полутораспальная, ничего, поместитесь. Только скрипит ужасно.

Ира что-то ответила, и они обе рассмеялись.

«Кровать, – тупо подумал я. – Разве это возможно?» Я испытал легкое разочарование – как-то слишком уж все просто.

Потом я долго сидел на ступеньках крыльца. В глубине дома слышались тяжелые шаги Сергея. В саду пахло яблоками, к этому запаху примешивался другой, горьковатый, от остывшего мангала. Через равные промежутки времени вспыхивал прожектор, узкий луч его рассекал темноту, и тогда деревья отбрасывали длинные гибкие тени.

Ира легла – я слышал, как в боковушке скрипнула сетка кровати. Содрогаясь от озноба, я, как слепой, с вытянутыми вперед руками осторожно, ничего не видя, на ощупь открыл дверь, вошел в комнату, сделал несколько неуверенных шагов и вдруг услышал:

– Юра, не сердись, но спать тебе придется на полу. Там… коврик. Я тебе дам подушку и простыню.

– Да-да, – невнятно пробормотал я, еще на что-то надеясь.

– Наклонись ко мне.

Глаза привыкли к темноте. Справа – светлый квадрат окна, перечеркнутый виноградными лозами. Откуда свет? Ах да, прожектор. Я наклонился, ощущая, как гулко стучит сердце. Ирина коснулась моей щеки губами и тихо сказала:

– А теперь ложись и будь умницей.

Я покорно взял подушку, простыню, нащупал во тьме старенький половичок-дерюжку, лег, понимая, что не усну. Противоречивые чувства испытывал я: досада перемежалась с обидой – лежу, как пес, на полу, а рядом шевельнулась благодарность: Ира сегодня неплохо сыграла роль моей невесты. Но почему? Только из жалости, чтобы не унизить меня перед Сергеем? Подушка, набитая сеном, хрустела под головой, половик обжигал спину.

Уснул я только под утро. Проснулся, когда в окно бил яркий солнечный свет и в коридоре послышались шаги Сергея. Я испуганно вскочил. Если Сергей узнает, что ночь я провел на полу, мне крышка. И тут я услышал шепот:

– Юра, давай-ка простыню и подушку и ложись рядом.

Я торопливо лег, чувствуя теплое бедро Ирины.

– Поспал хоть немного? – спросила она.

– Чуть-чуть.

– Молодец.

В дверь постучали.

– Эй вы, сони! – загремел Сергей. – Вставайте, завтрак готов.

Я спустил ноги с кровати и сказал утомленным голосом:

– Заходи, мы уже не спим.

Ира натянула простыню до подбородка. Сергей приоткрыл дверь, заглянул и усмехнулся:

– Даете, ребята! Койка-то хоть цела? А мы с подругой уже выкупались. Поднимайтесь быстрее, жрать хочется.

После завтрака пошли на пляж. За ночь выпала обильная роса, море было неспокойно. За темной прибрежной полосой, на гребнях волн ветер взбил пенистые барашки. В бухту нагнало много медуз. Выкупавшись, я зарылся в гальку, пытаясь согреться, и неожиданно уснул. Сквозь сон, словно издалека, до меня доносился приглушенный разговор.

Инна: Зачем тебе завтра уезжать?

Ира: Я обещала, дома будут волноваться. Да и билет на самолет я уже купила. Сейчас с билетами трудно.

Инна: А Юра?

Ира: Он еще останется на несколько дней…

И вдруг до моего сознания дошло: Ира уезжает, и я ничего не смогу поделать, чтобы удержать ее. После обеда мы уехали в Геленджик рейсовым автобусом, а на следующий день я провожал Ирину. Самолет на Краснодар улетал в полдень. Мы договорились встретиться в порту пораньше, чтобы успеть выкупаться на Тонком мысу. Я сходил на рынок, купил небольшой, похожий на пушечное ядро арбуз и бутылку домашнего красного вина. В начале десятого я уже сидел на скамейке у штакетника, отделяющего кассу и пассажирский зал от территории порта. Никакого зала, конечно, не было, под деревьями на скамейках дремали туристы, положив ноги на рюкзаки.

Солнце прикрыло облаками, отчего море стало густо-зеленого цвета. «Может, сегодня нелетная погода?» – с надеждой подумал я, вглядываясь в небо. Но облака таяли на глазах, уступая место синеве, от которой веяло безнадежностью. Ира появилась за минуту до отхода катера. Матрос, он же механик, капитан и шкипер, уже укладывал на корме швартовы, осталось убрать лишь узенький, в две доски, трап. В руке Ирины пестрый матерчатый чемоданчик с застежкой-молнией.

– Бежим! – крикнула она мне.

Мы бросились к катеру, я даже не мог помочь Ирине – руки заняты дурацким арбузом и бутылкой вина. Матрос уже убрал трап, Ире он протянул руку, а на меня даже не посмотрел. Я прыгнул на борт, поскользнулся, едва не выронил арбуз.

– Молодец. Как спал?

– Я вообще не спал.

– Почему?

– Разве не ясно?

– Юра, мы же через несколько дней увидимся.

– Несколько дней – вечность. И что я здесь буду делать один?

Похоже, я и в самом деле, наконец, поверил, что она уезжает. Горло точно железным обручем перехватило. Боже мой, она улетит, а я вернусь на катере в порт, пройду мимо скамейки, на которой сидел, мимо ресторана «Платан» и сверну на дорогу, по которой совсем недавно мы ехали в Фальшивый Геленджик. Я представил свою комнату, кровать со скомканными простынями, и мне стало страшно. Почему, почему мы не улетаем вместе? Идиот, я же могу ее потерять.

Я не знал тогда, что после сдержанных отношений в Краснодаре Ирина приедет на зимние каникулы в Ленинград и остановится у тетки в мрачном доме на Петроградской стороне. В этот дом, вырвавшись в увольнение, я прибегу, поднимусь по неудобным ступенькам на третий этаж и, шалея от счастья, приложу ее теплые руки к своим одеревеневшим от мороза щекам. А через год будет сыграна скромная свадьба, после которой мы вначале отправимся в Лазоревку, а две недели спустя – к моему новому месту службы.

Боже мой, сколько всего было потом! Маленький южный городок, куда после работы в полигоне наша подводная лодка чаще всего возвращалась глубокой ночью. Пока механизмы приводили в исходное положение и отправляли личный состав в береговые казармы, небо на востоке начинало бледнеть, я шел тихими, еще спящими улочками мимо спящих домов – лишь кошки пересекали дорогу. Беленный известью дом, где мы с Ириной снимали комнату, стоял в глубине сада, цветы и листья разросшегося куста шиповника влажно блестели: я почему-то всегда цеплялся за колючую ветвь, и меня орошало мелкими брызгами. И тотчас же из-за дома возникал Рекс – полудворняга-полуовчарка. Он молча, с доброжелательной целеустремленностью направлялся ко мне, клацая когтями по мощенной диким камнем дорожке, тыкался в руки носом, улыбался и, виляя хвостом, провожал до крыльца. Хозяйка никогда не запирала дверь – я без скрипа открывал ее и беззвучно, чтобы никого не потревожить, крался, минуя сумрачную, увитую виноградом веранду, кухню, где всегда пахло жареной барабулькой. Окно в нашей комнате было занавешено плотной шторой, и там еще стояла ночь. Я останавливался, прислушиваясь к дыханию Ирины, надеясь, что не разбудил ее, но уже через секунду слышал полусонное: «Юра-а!» – и из зыбкого мрака ко мне тянулись белые, как два луча, руки. Я становился у кровати на колени и целовал их. От моего кителя пахло соляром и мокрой резиной. Наш механик, командир БЧ-5, как-то с горечью сказал: «Что мы приносим женам с моря? Грязное белье и усталость». Грязное белье я, конечно, приносил, но усталости не было. В те предутренние часы я любил Ирину с особенной страстью, когда казалось, вот-вот разорвется сердце, и успевал даже полчаса поспать, пришить к кителю свежий подворотничок, побриться и к подъему флага явиться вовремя. «Лейтенант, – спросил меня как-то командир, – тебя жена, что ли, не любит? Ты всегда такой выспавшийся». Я только улыбнулся в ответ.

Потом был Север, гарнизон, одуряющая тяжесть длинной полярной ночи. В жестокие морозы свет от уличных фонарей иглой вонзался в небо. Ирина в кургузом пальтишке и вязаной шапочке возвращалась с работы вся покрытая пушистым инеем. Белые ресницы, белые, точно внезапно поседевшие волосы.

Это было суровое и счастливое время. Много, много еще было всего, но тот день, день зарождающегося моего тревожного счастья – с беззвучным полетом бабочек, плеском моря, радостью, ликованием, надеждой, – навсегда остался в памяти.

– Ты чего надулся?– спросила Ирина. – Радуйся, еще несколько деньков побудешь у моря. В Ленинграде уже осень. – Слышал, вчера к земле приблизилась Чешская комета? И вроде бы ее можно было увидеть невооруженным глазом.

– Нет, не слышал.

Надвигался причал, слева и справа от него серебристым полукружьем растекался галечный пляж. Катер ткнулся бортом в старую автомобильную покрышку, заменяющую кранец, рыкнул дизелем и затих. Я соскочил на причал, поставил бутылку вина, положил арбуз и помог сойти Ире. Тоскливое чувство потери мешало сосредоточиться.

– А из чего мы будем пить вино? – спросила Ира.

– Что-нибудь придумаем. У тебя есть нож?

– Есть. – Ирина расстегнула молнию, достала из чемодана перочинный нож и протянула мне. – Ты будешь купаться?

– Нет.

– Тогда я пойду?

Я пожал плечами. Меня душила обида. Я взял нож, разрезал арбуз на две половинки, иссек мякоть и сложил ее на камень – получилось две чаши – одна побольше, другая поменьше – и с горечью подумал: «Если Ира так легко уезжает, значит, у нас ничего не было… Да, конечно». Самолет, натужно урча, заходил на посадку. Я проводил его ненавидящим взглядом. Ирина вернулась минут через двадцать. На гальку рядом со мной упали капли. Ее тень, загораживающая солнце, неожиданно шарахнулась в сторону, послышалось злобное шипение. Я вскочил. С двух сторон на нас в атаку заходили гуси. Целое стадо. Вожак, здоровенный, горбоклювый, пригибая змеиную шею к земле, двигался первым.

– А ну валите отсюда!

Я запустил в вожака камнем. Гуси загоготали, захлопали крыльями, но приблизиться не решились. Вожак, придушенно шипя, топтался на месте – казалось, он захлебывается от злобы. Я с трудом вытащил из горлышка пробку – молодой кукурузный початок, разлил красное вино.

– За тебя, – сказал я.

– За нас, – поправила меня Ира. Она не успела закончить, как вожак, взмахнув крыльями, сделал выпад и вырвал из ее руки чашу с вином. Вино расплескалось, окрасив гусиную грудь в багрово-фиолетовый цвет.

Ирина испуганно вскрикнула.

– Ничего, это к счастью, – неуверенно сказал я. – Пей из моего бокала. Не понимаю, зачем тебе уезжать? Будем жить под причалом, питаться гусями и ловить рыбу.

– Всю жизнь?

– Всю жизнь, – твердо сказал я, не в силах оторвать взгляда от окровавленной груди вожака.

Ирина поднялась:

– Ну, мне пора. Скоро начнется регистрация.

– Так и пойдешь в мокром купальнике?

– Я переоденусь в кустах. Не провожай меня, ладно?

– Почему?

– Я не люблю, когда провожают. Ты не обидишься?

– Нет.

Ира погрозила гусям пальцем:

– Гуси, не обижайте Юру, – поцеловала меня в лоб и, подхватив чемоданчик, платье и босоножки, пошла по тропинке к аэродрому. Вожак забил крыльями и победно заорал. Ирина обернулась, помахала мне босоножками и крикнула: «Все будет хорошо, Юрчик!»

Только еще раз в жизни она назвала меня так, когда за день до смерти ее из реанимации перевели в палату. Она обняла меня и, превозмогая слабость, тихо сказала: «Я думала, что больше не увижу тебя, Юрчик».