— Когда ещё покурю, — говоришь, прищурившись. Как обычно драматизируешь. Покуришь в первый же день. Найдешь, где — это же ты.

Я смотрю на лысую голову и не пойму, то ли плакать, то ли смеяться. Такой забавный. В этой форме, без привычной джинсовки и портфеля, в котором — неизменно — фотоаппарат из редакции. Не уверена, что его можно таскать с собой везде, но тебе же правила не писаны. Не удивлюсь, если он провонялся твоим табаком — настолько вы с ним срослись.
Даже предположить не могу, по кому ты будешь скучать больше, по мне или по своему фотоаппарату.

— Да ладно тебе, — толкаешь меня в плечо, и мои мысли испуганно разлетаются в разные стороны, — Чего виснешь? Через годик приду и — по деревням с фотоаппаратом. Тебя с собой возьму, хочешь?

Конечно, хочу. Мы с тобой об этом уже говорили сто раз. И про нашу деревню читали, и фотографии смотрели, репортажи. Чего ты спрашиваешь?

Вижу, можешь не отвечать. В смеющихся глазах тревога, а ещё немножечко грусти. Храбришься как обычно, а сам нервно переступаешь с ноги на ногу. Неуклюже, в огромных берцах.

Вспоминаю про вещь, что лежит в рюкзаке. Глупо, думаю, чего он с ней делать будет... Но достаю неспешно, неуверенно, а ты с интересом наблюдаешь.

Сначала недоуменно смотришь, а затем в глазах проскакивает понимание. И грусть.

***

Я сижу на полу у стены и разглядываю только пришедших двух парней. Маша спешно открывает дверь и бежит обратно к плите — у нее котлеты, у нее макароны, у нее еще куча всего, что мы съездим в один присест. Она только переехала сюда учиться, а параллельно с учебой университетской познает кулинарию. Есть же что-то надо, в конце концов.

Ты садишься за стол и весело поглядываешь на меня.

— Чего ты на полу сидишь?

А у Маши ковер мягкий, говорю, вот и сижу. Разглядываю. Ты худой-худой, совсем как я, и постоянно отчего-то улыбаешься, вовсе не как я.

Я поправляю свою клетчатую рубашку, встаю и протягиваю тебе руку — будем, мол, знакомы.

***

Гремят салюты. Я крепко держу свою пышную юбку и проклинаю ее всеми возможными словами. Еще хоть раз я ее надену! Ты стоишь рядом и смотришь то на небо, то на меня. Смеешься. Вечно тебе все смешно. Я толкаю тебя в плечо и почему-то смеюсь тоже.

— Пойдем к морю! — Кричишь и бесцеремонно тащишь меня сквозь толпу к парапету.

Мы спускаемся по разрушенной лестнице, я три раза застреваю, а ты оглядываешься и терпеливо ждешь. Садимся близко-близко к воде.

Видишь, говорю, звезда? Это никакая не звезда, а Венера! Сама понятия не имею, Венера то, не Венера, но сказать что-то умное жутко хочется.

Ты округляешь глаза и качаешь головой. И наивно так, тоненько переспрашиваешь:

— Правда?

Ну конечно правда! Чего ж я, врать что ли буду? И ты заливаешься смехом, как обычно, издеваешься. Я тут же краснею и, естественно, снова толкаю тебя в плечо. Ты легонько, не так, как я, толкаешь меня в ответ.
А дальше мы сидим в тишине, слушаем, как вдыхает и выдыхает Азовское море.

***

— Вот уже скоро десять, сейчас пойдет...

Киваю и смотрю за поворот, туда, куда уходит огромный язык железной дороги.

Вот-вот пойдет...

Ты как обычно достаешь шоколадку. Я такую не люблю, но все равно ем. За компанию. Она пахнет кофе. Ты очень любишь кофе.

Это наше место: огромный прямоугольный камень возле железной дороги. Отсюда видно наш любимый трехэтажный дом, мимо которого мы проходим, направляясь к железнодорожным путям. Из глазниц-окон за нами всегда наблюдают человеческие истории, а мы смотрим на них в ответ: вот балкон с деревянным стулом — там летом сидит дедушка и неспешно курит; вот белое окно на первом этаже — там собираются шумные студенты; вот цветочный балкончик на втором — там живет семья, у них, кажется, есть попугай и совершенно точно — кошка.

Слышится железный стук. Деревья лижет желтый свет. Мы улыбаемся — то наш огромный друг едет здороваться.

Ты достаешь фотоаппарат. Сейчас-сейчас... И вот. Огромная железная гусеница летит мимо нас, и я на несколько секунд зажмуриваюсь — мне нравится слушать "ту-тух-ту-тух".

Нас гладит свет прямоугольных окон, и мы впитываем его, радуемся, что застали нашего друга сегодня.

***

Мы бежим со всех ног. 23:40. Совершенно безответственный, думаю я про тебя. И не сбавляю темп.

Мы взлетаем по лестнице в круглосуточный магазин.

— Здравствуйте, у вас продаются свечи?

Удивленная продавщица сначала ничего не понимает, а затем качает головой. Конечно, откуда у них свечи?

Мы выходим из магазина, и я отчитываю тебя как маленького: ну, как так можно, ни одного желания на собственный день рождения не загадать, ну, куда это годится, ни одной свечечки, даже малюсенькой!

Ты поникаешь. И я останавливаюсь. Что я, в самом деле, у человека день рождения, а я тут со своими нотациями... На улице невообразимо холодно, время идет, и с этими свечками срочно нужно что-то решать!

Я возвращаюсь и прошу у продавщицы спички. Возвращаюсь к тебе и встречаю твой расстроенный взгляд.

А ну-ка, приказываю, доставай мой торт. Ты послушно достаешь контейнер и открываешь его, а я тем временем, достаю три спички. Ты все понимаешь и, посмеиваясь, зажигаешь.

Зажмуриваешься. Твое раскрасневшееся от мороза лицо освещают три импровизированные свечечки. Долго стоишь с закрытыми глазами и молчишь, а я уже переживаю — сейчас догорят. Вдруг открываешь глаза и резко сдуваешь огоньки. Смеешься и убираешь торт в рюкзак.

***

Держишь в руках мою клетчатую рубашку. Она мне стала совсем маленькая, вот уж пять лет прошло. Но помню, как в ней у Маши в съемной я сидела на полу, а ты все спрашивал, чего не сяду за стол.
Грустно улыбаешься.

— Неужели ты такая мелкая была? — Затем смеешься, и я привычно толкаю тебя в плечо. — Я ее сохраню. Спасибо.

А мне ничего в голову не идет. Даже не знаю, что сказать. Думаю только, что на нашего железного друга придется смотреть в одиночку, и он, наверное, будет очень удивляться, что я не с тобой.